Мамка-кормилица

Лейкин Николай Александрович

Задавъ вопросъ, Екатерина Васильевна сдлала строгое лицо.

— Солдаты знакомые? Да никакіе, барыня, — отвчала мамка.

— Врешь. Не утаивай. Ты съ ними даже перемигивалась, перемигивалась и разговаривала.

— Сплетня, барыня, сплетня. Насплетничала вамъ мамзель. Никакихъ знакомыхъ солдатовъ не было, а разв я виновата, что посторонніе солдаты на встрчу попадались. Ахъ, ты Боже мой! Вотъ напраслина-то! Офицеръ одинъ, дйствительно, мн подмигнулъ, но разв я могу офицеру препятствовать!

— Мн доложено, что ты даже разговаривала съ солдатомъ.

— Я разговаривала? Съ солдатомъ

разговаривала? Видитъ Богъ, напраслина! Не разговаривала я, а обругала его, когда онъ сталъ на меня глаза пялить.

— Ну, чтобы это было у меня въ послдній разъ! Смотри! Я приму мры и поступлю строго. Смотри!

Барыня погрозила мамк пальцемъ. Слезы изъ глазъ мамки лились сильне. Барыня продолжала:

— А вотъ еще вопросъ. Какое ты имла право подбивать нашу мамзель кататься по Невскому?

— И это ужъ извстно?!.- плаксиво воскликнула мамка. — Ну, люди! Это за мою-то доброту? Ловко!

— Ты не должна быть ни добра, ни зла, а о катаніи по Невскому обязана и изъ головы выкинуть! Что ты, кокотка, что-ли? Ты деревенская двушка, несчастно поскользнувшаяся на скользкомъ пути, вотъ и все. Ты попала въ кормилицы къ людямъ, которые о теб заботятся…

— Да ужъ лучше-бы этой заботы совсмъ не было! Измучили вы меня своей заботой! — вырвалось у Еликаниды, и она навзрыдъ заплакала.

— На ребенка слезами капаешь! На ребенка! — закричала барыня. — Давай ребенка! Надо его положить въ кроватку. Не реви! Не смй ревть.

Барыня вырвала изъ рукъ Еликаниды Мурочку и бережно положила его въ кроватку.

— Господи! Что это за жизнь! Изводите вы меня, барыня! Совсмъ изводите. Черезъ одни ваши слова я заболть могу. Уйти ужъ мн отъ васъ, что-ли!

— Не докормивши ребенка? Да какъ ты смешь? Нтъ, нтъ, и думать не смй! — закричала барыня, но тотчасъ-же спохватилась и ужъ мягко сказала:- Ты кататься хочешь? Тебя будетъ нашъ кучеръ катать, катать на нашей лошади, только разумется ужъ не по Невскому. Ну, не реви… Отри глаза… Давай, я теб оботру пеленкой. Брось, плюнь, оставь… Вдь каждая твоя слеза можетъ отразиться на здоровьи Мурочки. Хочешь тянушекъ?

— Хочу… — пробормотала мамка сквозь слезы.

— Хочешь грушу?

— Позвольте…

Черезъ пять минутъ передъ кормилицей Еликанидой лежали на расписной фарфоровой тарелк груша и тянушки, а барыня Екатерина Васильевна сидла противъ нея и утшала ее.

VI

Посл пяти часовъ пріхалъ со службы домой къ обду Колояровъ. Лакей Павелъ, вызванный звонкомъ швейцара внизъ, втаскивалъ за Колояровымъ объемистый портфель съ бронзовыми пряжками и замкомъ. Екатерина Васильевна выбжала на встрчу мужу здороваться. Входя въ гостиную, онъ тотчасъ-же началъ разсказывать ей что-то о министр, у котораго онъ былъ съ докладомъ, но она тотчасъ-же перебила его и воскликнула:

— Что мн министръ, если у насъ дома такая непріятность съ мамкой!

— Съ Еликанидой? Что такое? Что случилось? — испуганно спросилъ онъ и даже слегка поблднлъ.

Колоярова тотчасъ-же передала ему все и, разумется, еще съ большими прикрасами, чмъ передавала ей самой бонна.

Мужъ слушалъ и покачивалъ головой.

— Я это предчувствовалъ. Я это зналъ, — сказалъ

онъ съ серьезнымъ озабоченнымъ лицомъ. — Естественное дло, что для такой испорченной женщины, какъ Еликанида, та монашеская жизнь, которую мы ей предписываемъ, никогда не будетъ по нутру. Я ее называю испорченной потому, что, суди сама: двушка, у ней ребенокъ неизвстно отъ кого… взяли мы ее изъ родильнаго дома… Естественно, что ей хочется прежней гулевой жизни… Ей хочется свободы, хочется блистать… Блистать по-своему, въ сфер ея своеобразныхъ поклонниковъ, но все-таки поклонниковъ… А этого-то у ней и нтъ. Жизнь ея тюремная, хотя и въ золотой клтк. Но все-таки, если она обязалась выкормить Мурочку, она обязана подчиняться! Я ей выскажу, все выскажу и постараюсь быть краснорчиве. Я ее пройму.

Екатерина Васильевна испугалась.

— Только ты, Базиль, не очень… Ты не нападай на нее сильно, — сказала она. — А то вдь Еликанида сейчасъ въ слезы, а это гибельно дйствуетъ на молоко, и потомъ печально отражается на Мурочк. Я давеча чуть-чуть начала упрекать и стыдить ее, и она чуть въ истерику не впала, такъ что мн пришлось успокаивать ее лавровишневыми каплями. А надо вызвать Акулину судомойку, и дать ей нагоняй за то, какъ она осмлилась угощать Еликаннду подсолнухами. И вообще запретить прислуг. Отъ моей горничной Даши я случайно узнала, что и лакей Павелъ презентовалъ тутъ какъ-то нашей Еликанид медовую коврижку. О, этотъ Павелъ для меня подозрителенъ!

— Будь покойна, Катишь… — сказалъ жен Колояровъ. — Я произведу обо всемъ этомъ подробное слдствіе… Я по-свойски… Я съумю. Вдь я когда-то былъ судебнымъ слдователемъ.

Лакей доложилъ, что кушать подано. Колояровъ снялъ вицъ-мундиръ и шейный орденъ, надлъ домашній пиджакъ и слъ съ Екатериной Васильевной обдать. Бонна была тутъ-же. Шурочка сидла около нея за столомъ на высокомъ стул, обвязанная подъ подбородкомъ, салфеткой, концы которой поднялись до головы и были удивительно похожи на свиныя уши. Двочка обдала за общимъ столомъ, когда не бывало постороннихъ.

Разговоръ, разумется, опять шелъ о мамк Еликанид, хотя Колояровъ снова началъ было о министр.

— Представь себ, что она мн сегодня бухнула, — сказала Колоярова. — Бухнула и повергла меня въ ужасъ… прямо въ ужасъ… „Мн, говоритъ, до того скучно, что впору даже уйти отъ васъ“… Что-то въ этомъ род…

Екатерина Васильевна взглянула на мужа, взглянула на бонну. Та приняла этотъ взглядъ за дозволеніе вступить въ разговоръ и прибавила:

— И мн то-же самое сказала на прогулк. „Что это, говоритъ, за жизнь! Меня такъ притсняютъ, что ужъ я подумываю, не уйти-ли мн“.

— Видишь, видишь, Базиль! Стало быть ужъ у ней есть что-нибудь въ голов,- подхватила Колоярова.

— Не посметъ, — проговорилъ мужъ. — Какъ она посметъ? Это своего рода договоръ. Онъ предусмотрнъ закономъ, какъ всякій договоръ. У ней нтъ разсчетной книжки, но я выдамъ ей разсчетную книжку завтра-же и заставлю подписать.

— Она неграмотная, — пробормотала бонна.

— Подпишутся свидтели, и она поставитъ три креста. Законъ ограждаетъ нанимателя, — доказывалъ Колояровъ, ковыряя вилкой рыбу, и вдругъ сказалъ служившему у стола Павлу:- Позвать сюда ко мн сейчасъ Акулину судомойку.