Марина
Шрифт:
— Часика через полтора тебе лучше пойти погулять, — сказала Жанна.
— Какое погулять! Я еле на ногах держусь! У меня после этих танцев все коленки распухли.
— Мне надо, чтобы ты погуляла. Часика три. Но, на всякий случай, перед приходом звякнешь.
Как возразить, Марина не знала. Вот уже неделю Жанна жила у нее и делала все по–своему. Но чтобы та нагло…
Видно, Жанна поняла, что хватила лишку, и соизволила объяснить:
— Мужу на несколько часов дали увольнительную… Марине сразу же стало легче.
— А, раз мужу… раз увольнительную… — пробормотала она.
К счастью, Марину позвали к телефону — звонил Стасик.
— Марин, выходи…
— А ты откуда звонишь?
— Я тут, внизу.
— Так зайди за мной.
— А эта… дома?
— Дома.
— Нет, я лучше подожду на улице.
— Да что это такое, да почему ты, в конце концов…
— Я ее боюсь. Ты уж прости. Я подожду на улице.
— Ладно. Жди.
Жанна хмыкнула, когда Марина вошла в комнату.:
— Опять твой чичисбей? Гляди, доиграетесь.
— Послушай, почему ты говоришь о том, чего тебе никогда не понять? Я ведь не лезу в твои дела?
— Влезла бы, да порядочную из себя корчишь. Вы, от сохи, очень любите играть в порядочность.
— А вы от чего? Я от сохи, а ты от чего?
— Вот из тебя и поперло любопытство, голубушка!
— Ладно, я ухожу.
Стасик прыгал под моросящим дождичком.
— Пошли в кино, — сказал он, — там какой–то фильм. Говорят, постель покажут.
— Я не люблю смотреть про постель.
— Ханжа.
— Дурак.
Помолчали. Потом Стасик сказал:
— Ладно, тогда пойдем на ту улицу, где твой этаж. И где белая статуя в черном подъезде.
— Пойдем.
Они шли, по–детски толкаясь плечами, но за руки не брались. Поначалу Стасик любил хвататься за Маринину руку, но с некоторых пор это начало ее раздражать. Уж слишком взволнованно вздрагивала его рука, не так, как положено между друзьями. А ходить под ручку им казалось совсем смешным. Они шли по особо нарядной (осень!), усаженной деревьями улице. Там, в тупике, был этот дом, Марина помнила точно.
Но дома не было.
Прошли улицу из конца в конец. Вернулись обратно. Потом опять вернулись к тупику. Дома не было!
Навстречу шла какая–то старушка.
— Скажите, здесь был дом… Высокий, пятиэтажный. Во всем подъезде только одна квартира. Я запуталась — где этот дом?
— Был, был, как же, — ответила старушка, — но его разбомбили во время войны. Вот тут он был, где водокачка. Или правее. Или левее. Не помню точно. — И оглядываясь, засеменила дальше.
Стасик смотрел на Марину испуганно, как на больную.
А дождь из мелкого и склочного сделался большим и довольно вредным.
— Такой дождь пахнет наводнением, — поделился с ними питерским опытом случайный прохожий.
Впрочем, черную парадную с белой мраморной статуей они нашли. Было странно и щекотно сидеть в этой парадной и слушать, как на улице лупцует дождь. Хлопали двери, мягко, по–старинному взвывал лифт, сверху летел чей–то порывистый бег.
— Марин, нам не снится?
— Не знаю.
Легкий бег приближался.
— Кого я вижу! — перед ними стояла Анечка Воробьева. — Вы что тут делаете?
— Дождь пережидаем. А ты?
— А я тут Живу. — Анечка подозрительно покосилась на Стасика. — Ты что, не знал, что я тут живу?
— Нет, вот честное слово. Я не нарочно.
— Слушайте, идемте ко мне, а? Я спустилась позвонить… кому угодно… В доме пусто и телефон выключили, мы с папой забыли междугородные оплатить.
Марине показалось, что Анечка им обрадовалась и звала искренне. Идти им решительно было некуда, да и Стасик, она знала, очень хочет в гости.
— Пошли, с удовольствием, спасибо, — сказала она. Анечка вызвала лифт.
Такую квартиру Марина видела второй раз в жизни. Но нет, та была п о д о б и е м, а эта была настоящая. Там,
у Светки, было все слишком модно, дорого и чуждо.
А здесь, то ли из–за расстановки мебели, то ли из–за обилия книг и картин, то ли просто потому, что это была жилая квартира (то есть вещи лежали и стояли как им вздумается, а некоторые просто валялись), но только страха перед несомненной роскошью этого жилья почему–то не возникало.
По первому ощущению здесь должно было быть комнат сто. Как потом выяснилось, их и правда было много.
— Только половина квартиры пустует, — грустно сказала Анечка, — один двоюродный брат в Амстердаме, другой в Норильске, тетка с мужем на Камчатке. Так что кроме нас. с папой и Вали Ермаковой тут никого нет. Хорошо еще, гости приезжают.
— Разве Валя Ермакова живет у тебя? — спросила Марина,
— Ну не жить же ей у себя дома, там нет даже отдельной комнаты! А у меня полно места. В общежитии тоже нельзя, общежитие вообще плохо действует на неподготовленных людей. Ну чего ты на меня так смотришь? Ты же в свою единственную комнату пустила этого московского крокодила, почему же я не могу?
— Крокодил! — захохотал Стасик. — Совершеннейший крокодил эта Жанка!
— А у тебя не спрашивают, — оборвала его Анечка. — Есть хотите?
Марина из вежливости сказала, что не хочет, но Анечка, к счастью, ей не поверила, потащила за собой на кухню — огромную и уютную, распахнула настежь холодильник и стала вытаскивать самые разные продукты. Она торопилась, кое–как взламывала банки с консервами, кое–как резала колбасу и сыр, и в этой ее торопливости было столько дружелюбия и гостеприимства, что Марина ее не узнавала.