Майский цветок
Шрифт:
Конечно, она имла основаніе быть довольной, видя, что дти ея растутъ сытыми. Торговля развивалась день ото дня, к старый чулокъ, хранившійся въ ея кают подъ туго набитымъ матрацомъ ея кровати, мало-по-малу наполнялся серебряными монетами.
Порою она не могла преодолть желанія охватить однимъ взглядомъ всю совокупность своего богатства; тогда она сходила къ морю. Оттуда она внимательно созерцала куриный загонъ, кухню подъ открытымъ небомъ, свиной сарайчикъ, гд хрюкала розовая свинья, лодку съ выпиленнымъ бокомъ, сверкавшую среди плетней и заборовъ ослпительной близной своей кормы и своего носа, точно волшебный корабль, который буря выкинула бы какъ разъ посреди хуторского двора.
Впрочемъ, она трудилась много. Спать приходилось мало, вставать – рано,
Эти ночные кутежи бывали всего выгодне, но при томъ и всего хлопотливе для трактирщицы. Она хорошо знала этихъ людей, которые, проплававъ цлую недлю, хотятъ въ нсколько часовъ насладиться всеми земными радостями сразу. На вино они кидались, какъ москиты. Старики засыпали тутъ же на стол, не выпуская угасшихъ трубокъ изъ сухихъ губъ; но молодежь, крупные и здоровенные парни, возбужденные трудовою и воздержною жизнью на мор, такъ зарились на синью [2] Тону, что ей приходилось сердито поворачивать имъ спину и всегда быть готовою къ самозащит отъ грубыхъ ласкъ этихъ тритоновъ въ полосатыхъ рубахахъ.
Никогда не была она очень красивою; но зарождавшаяся полнота, широко раскрытые черные глаза, цвтущее смуглое лицо, а боле всего – легкость одежды, въ которой лтними ночами она прислуживала гостямъ, длали ее красавицею въ глазахъ этихъ безхитростныхъ молодцовъ, которые въ ту минуту, какъ поворачивали лодки къ Валенсіи, радостно мечтали о свиданіи съ синьей Тоной.
Но она была женщина храбрая и умла держать себя съ ними. Никогда она не сдавалась. На слишкомъ смлые подходы она отвчала дерзостями, на щипки – пощечинами, на насильственные поцлуи – здоровыми ударами ноги, отъ которыхъ не разъ катались по песку парни, столь же крпкіе, какъ мачты ихъ лодокъ. Она не хотла становиться въ двусмысленное положеніе, какъ длаютъ многія другія; она не позволяла относиться къ ней легкомысленно! Сверхъ того, у нея были дти: оба малыша спали тутъ же, отгороженные отъ прилавка лишь досчатой переборкой, сквозь которую слышенъ былъ ихъ храпъ; и единственной ея заботой было – прокормить свое маленькое семейство.
Будущность ребятъ начинала ее тревожить. Они росли на взморь, какъ молодыя чайки, заползая въ часы зноя подъ брюхо лодокъ, вытащенныхъ на берегъ, а въ остальное время забавляясь у моря сборомъ раковинъ и камешковъ, причемъ ихъ ножки шоколаднаго цвта тонули въ густыхъ слояхъ водорослей.
Старшій Паскуало былъ живымъ портретомъ отца. Шаровидный, пузатенькій, круглолицый, онъ походилъ на здороваго семинариста, и моряки прозвали его «Ректоромъ», каковое прозвище и осталось за нимъ навкъ.
Онъ былъ на восемь лтъ старше маленькаго Антоніо, ребенка худощаваго, нервнаго и капризнаго, съ глазами такими же, какъ у Тоны.
Паскуало окружалъ маленькаго брата искренней материнской заботливостью. Пока синья Тона бывала занята своимъ дломъ, добрый ребенокъ возился съ малюткой, какъ усердная нянька, и уходилъ играть съ мальчишками на берегу, никогда не оставляя дома бшенаго малыша, который брыкался, грызъ ему плечо и выдиралъ ему волосы на затылк. Ночью, въ тсной кают, превращенной въ спальню, лучшее мсто уступалось младшему, а старшій терпливо забивался въ уголъ, чтобы просторне спалось на матрац этому чертенку, который, несмотря на свою слабость, былъ настоящимъ тираномъ.
Въ т дни, когда волны бушевали и зимній втеръ дулъ, врываясь въ щели между досками, подъ глухой ревъ моря, доносившійся до ихъ лодки, дти засыпали одинъ въ объятіяхъ другого, подъ общимъ одяломъ. Бывали ночи, когда ихъ будилъ шумъ попоекъ, которыми рыбаки праздновали свое прибытіе. Они слышали сердитый голосъ матери, приведенной въ негодованіе, звонкій звукъ ловкой пощечины, и не разъ перегородка ихъ каюты вздрагивала и гудла отъ внезапнаго паденія свалившагося тла. Но въ своемъ невинномъ невдніи, чуждые страха и подозрній, они вскор засыпали вновь.
По отношенію къ дтямъ синья Тона допускала несправедливую слабость. Въ первое время своего вдовства, глядя на нихъ по ночамъ, когда они спали въ своей тсной кают, сдвинувъ головки и покоясь, можетъ быть, на той самой доск, о которую размозжилъ себ голову ихъ отецъ, она испытывала глубокое волненіе и плакала, какъ будто опасаясь лишиться и ихъ. Но впослдствіи, когда годы нсколько изгладили воспоминаніе о катастроф, живя въ достатк, она невольно высказывала больше любви своему Антоніо, этому граціозному существу, повелительному и грубому со всякимъ, за исключеніемъ только матери, къ которой онъ ласкался съ прелестью рзваго котвнка.
Вдова приходила въ восторгъ отъ этого шалуна, который вчно шатался по берегу и въ семь лтъ пропадалъ цлыми днями, возвращаясь лишь къ ночи съ платьемъ въ лохмотьяхъ и съ пескомъ въ карманахъ. Старшій, напротивъ, свободный теперь отъ ухода за младшимъ, съ утра до вечера мылъ стаканы въ кухн, прислуживалъ гостямъ, кормилъ куръ и свинью и съ сосредоточеннымъ вниманіемъ наблюдалъ за сковородками, шипвшими на жаровняхъ.
Когда мать, полудремля за прилавкомъ въ часы зноя, останавливала взоръ свой за Паскуало, она всегда испытывала живйшее изумленіе: ей воображалось, будто она видитъ своего мужа въ ту пору, какь съ нимъ познакомилась, когда онъ служилъ юнгою на рыбачьей лодк. Передъ нею было то же лицо, круглое и улыбающееся, то же коротковатое и широкое туловище, т же толстыя и короткія ноги. Въ сфер духовной сходство было не мене велико. Подобно отцу, сынъ отличался честною простотою, усердіемъ къ работ, спокойною настойчивостью, за что вс почитали его «человкомъ серьезнымъ». Очень добрый и очень робкій, онъ доходилъ до озврнія, когда являлась возможность зашибить копейку; и онъ безумно любилъ море, этого щедраго кормильца безтрепетныхъ людей, умющихъ добывать изъ него пищу. Въ тринадцать лтъ онъ ужъ не мирился съ жизнью въ кухн и неловко выражалъ свое къ ней отвращеніе безсвязиыми слоами, отрывочными и нісколько неясными фразами, такъ какъ ничего другого не складывалось въ его туго соображавшей голов. Онъ не рожденъ для службы въ трактир: это дло черезчуръ легкое, годное для его брата, который не очень то любитъ работать. А онъ силенъ и крпокъ, любитъ море и хочетъ стать рыбакомъ.
Синья Тона пугалась, когда слышала это и отвчала напоминаніями о страшной катастроф, приключившейся постомъ во вторникъ. Упрямый подростокъ настаивалъ: такія несчастія бываютъ не каждый день, и разъ, у него есть призваніе, онъ долженъ длать дло своихъ отца и дда, что много разъ повторялъ дядя Борраска, владлецъ лодки, большой пріятель покойнаго Паскуало.
Наконецъ, въ ту пору, когда начиналась «ловля быками» [3] , мать уступила, и Паскуало нанялся къ старику Борраск въ юнги или «лодочныя кошки» безъ жалованья, эа харчи и «рыбій бракъ», въ составъ котораго входятъ мелкая рыбешка, крабы, морскіе коньки и т. п.
Начало ученичества было для него пріятнымъ. До тхъ поръ онъ одвался въ старое платье отца; но синья Тона пожелала, чтобы вступленіе въ новую профессію сопровождалось нкоторой торжественностью; разъ вечеромъ, она заперла трактиръ и вмст съ сыномъ отправилась въ Грао, на приморскій рынокъ, гд продавалась готовая одежда для моряковъ. Паскуало долго помнилъ этотъ рынокъ, показавшійся ему храмомъ роскоши. У него разбгались глаза среди синихъ куртокъ, желтыхъ клеенчатыхъ плащей, громадныхъ морскихъ сапогъ, – предметовъ, употребляемыхъ лишь хозяевами лодокъ; онъ ушелъ оттуда полный гордости, неся съ собою свое скромное приданое: дв рубашки майоркскаго полотна, жесткія и колючія, точно изъ упаковочной бумаги; черный шерстяной поясъ; полный костюмъ изъ грубаго сукна, желтый до ужаса; красную шапочку, которую приходится надвигать на уши въ дурную погоду, и черную шелковую фуражку для прогулокъ по берегу. Наконецъ-то у него явилось платье по росту и пришелъ конецъ его борьб съ отцовскими куртками, которыя вздувались втромъ на его спин, точно паруса, и заставляли его бжать скоре, чмъ онъ хотлъ. Что же касается башшмаковъ, то о нихъ не стоило и говорить: никогда въ жизни юнга изъ Кабаньяля не пряталъ своихъ рзвыхъ ногъ въ эти орудія пытки!