Майский цветок
Шрифт:
Тмъ не мене, его праздношатайство и порочныя привычки почти прощались синьею Тоною, когда она любовалась имъ по праздникамъ – а для этого бродяги почти каждый день бывалъ праздникъ, – въ шелковой фуражк съ пышнымъ дномъ надъ темно-бронзовымъ лицомъ съ пробивавшимися усиками, въ синей холщевой куртк, прилегавшей къ стройному тлу, въ черномъ шелковомъ пояс, замотанномъ вокругъ фланелевой рубашки въ черныхъ и зеленыхъ клткахъ. Какъ бы тамъ ни было, она гордилась тмъ, что была матерью этого красиваго мальчишки, который явно намревался стать такимъ же негодяемъ, какъ недоброй памяти Мартинесъ; но ея Антоніо общалъ быть живе, смле, предпріимчиве; это доказывалось тмъ, что кабаньяльскія двицы уже соперничали передъ нимъ въ качеств влюбленныхъ.
Тона радовалась, узнавая, какъ он цнятъ ея сына, и бывала извщена
Въ одинъ воскресный вечеръ, въ кабак «Добрыхъ Нравовъ», – ужасно ироническое названіе! – Антоніо поссорился съ артелью разгрузчиковъ, работавшихъ дешевле: полетли стаканы и, когда для водворенія мира явилась полиція, то захватила его съ ножемъ въ рук, среди преслдованія враговъ между столами. Боле недли его продержали въ кутузк при общинномъ дом. Слезы синьи Тоны и хлопоты дяди Марьяно, который былъ вліятельнымъ выборщикомъ, вызволили его на этотъ разъ; но исправился онъ такъ мало, что въ самый вечеръ своего освобожденія вновь замахнулся тмъ же ножемъ на двухъ англійскихъ моряковъ, которые, напившись вмст съ нимъ, захотли его вздуть.
Онъ былъ у всхъ на виду въ Кабаньял. Неважный работникъ, но крпче кого угодно въ т ночи, когда на всхъ парусахъ плавалось изъ кабака въ кабакъ вплоть до утра.
Мать не видала его иногда по цлымъ недлямъ. У него была любовная связь, почти серьезная и походившая, по словамъ многихъ, на рановременное обрученіе. Но синья Тона не одобряла этой связи. Разумется, она не надялась женить Антоніо на принцесс, но дочка тартанеро, дяди Паэлья, казалась ей уже слишкомъ ничтожною. Эта Долоресъ была безстыдна, какъ обезьяна, очень красива, – этого нельзя было отрицать, – но способна състь живьемъ ту несчастную свекровь, которой достанется въ невстки.
Да и какъ можно было ждать иного? Эта двченка выросла безъ матери, не разлучаясь съ дядей Паэльей, пьяницею, который бывалъ навесел съ восхода солнца, когда садился на свою тартану [5] , и впалъ въ чахотку отъ пьянства, полезнаго единственно его носу, который краснлъ и толстлъ все боле и боле.
Человкъ онъ былъ безчестный и пользовался сквернйшей репутаціей. Заработокъ онъ находилъ лишь въ Валенсіи, въ рыбацкомъ квартал. Когда приставалъ англійскій пароходъ, онъ безъ стыда предлагалъ матросамъ свезти ихъ въ публичные дома, а въ лтнія ночи бралъ къ себ на тартану цлый грузъ двокъ въ свтлыхъ свободныхъ платьяхъ, съ наштукатуренными щеками и съ цвтами въ волосахъ, и развозилъ ихъ вмст съ ихъ пріятелями по береговымъ харчевнямъ, гд кутили до утра, тогда какъ самъ онъ, сидя въ сторонк и ни на минуту не разставаясь со своимъ кнутомъ и съ виннымъ кувшиномъ, напивался, отечески созерцая тхъ, кого называлъ «своими овечками».
Хуже всего было то, что онъ не стснялся и передъ собственною дочерью. Онъ говорилъ съ нею въ тхъ же выраженіяхъ, какъ и со своими кліентками. Во хмлю онъ бывалъ болтливъ, неудержимо высказывалъ все вслухъ; и напуганная малютка Долоресъ, убгая отъ толчковъ его ногъ, широко раскрывала глаза съ выраженіемъ нездороваго любопытства, прислушиваясь къ непристойнымъ рчамъ стараго Паэльи, который самъ себ разсказывалъ обо всхъ гадостяхъ, виднныхъ имъ въ теченіе ночи.
Таково было воспитаніе Долоресъ. Какъ же хотть, чтобъ она чего-либо не знала? Главнымъ образомъ, по этой причин Тона отказывалась принять ее въ свою семью. Если двушка не погибла еще совершенно теперь, когда начала превращаться въ хорошенькую женщину, то единственно благодаря добрымъ совтамъ двухъ-трехъ сосдокъ. Тмъ не мене, отношенія ея къ Антоніо уже породили множество сплетенъ. Послдній приходилъ въ домъ своей возлюбленной, точно хозяинъ, и почти всегда обдалъ съ нею, пользуясь тмъ, что тартанеро возвращался позднею ночью. Молодая двушка чинила ему блье, а порою даже шарила въ карманахъ отца и брала оттуда мелочь, которую дарила своему поклоннику; это давало пьяниц поводъ произносить пространныя ругательства по адресу лицемрныхъ друзей: онъ предполагалъ, что въ т минуты, когда винные пары застилаютъ ему зрніе, собутыльники таскаютъ у него песеты.
Итакъ, синья Тона жила совсмъ одиноко. Ректоръ постоянно бывалъ на
Ршительно оказывалось, что Богъ печется о честныхъ людяхъ далеко не всегда. Дла шли значительно хуже, чмъ въ первое время ея вдовства. Другія старыя лодки, выброшенныя на песокъ, были обращены въ харчевни, и теперь рыбакамъ предоставлялся выборъ. Кром того, она дурнла, и морякамъ уже не такъ хотлось пить, ухаживая за нею.
Результатъ: хотя трактирчикъ удержалъ за собою своихъ старыхъ завсегдатаевъ, онъ приносилъ не боле того, что было необходимо для жизни. Нердко, глядя издали на свою блую лачужку, Тона съ печалью убждалась, что огонь погасъ, изгородь почти обвалилась, что за плетнемъ нтъ свиньи, которая бы хрюкала въ ожиданіи ежегодной казни, и что по пустынному взморью грустно бродитъ не боле полудюжины куръ.
Время шло для нея однообразно и медленно; изъ мрачной полудремоты ее выводили только выходки Антоніо или созерцаніе портрета синьора Мартинеса въ мундир, который она оставила на стн своей каюты изъ какой-то утонченной жестокости, какъ бы въ напоминаніе себ самой о своей минувшей слабости.
Маленькая Росета, эта двочка, попавшая въ лодку по милости и благодаря стараніямъ плутоватаго стражника, не могла похвалиться большимъ вниманіемъ со стороны матери. Она росла на свобод, точно дикій зврокъ. Днемъ ее можно было видть лишь въ т часы, когда голодъ приводилъ ее домой; а съ наступленіемъ ночи Тон часто приходилось отправляться ее разыскивать и потомъ, хорошенько выпоровши, запирать въ лодк. «Должно покоряться вол Божьей; но въ этой сопливк посланъ новый крестъ ея бдной матери!» Росета была дика и любила одиночество; она валялась на мокромъ песк, а то собирала раковины и улитокъ или сгребала водоросли въ кучи. Порою она цлыми часами не двигалась, устремивши въ пространство пристальный и расплывчатый взглядъ, какой бываетъ у находящихся въ гипноз, между тмъ, какъ соленый морской втеръ трепалъ ея блокурую гриву и раздувалъ старую юбку, обнажая худенькія ножки ослпительной близны, лишь на ступняхъ темно-красныя отъ солнечнаго зноя. Она лежала такъ часъ за часомъ, утопая животомъ во влажномъ песк, который уступалъ ея всу, между тмъ какъ лицо ей лизаль тонкій слой воды, то приближавшійся, то отступавшій по блестящему взморью.
Въ ней была неисправима страсть къ бродяжничеству, и Тона справедливо отзывалась о ней такъ: «Яблоко отъ яблоньки недалеко падаетъ». Ея мошенникъ-отецъ тоже просиживалъ цлыми часами, по-дурацки таращась на горизонтъ и видя сны съ открытыми глазами; ни на что другое онъ не годился. Если бы матери понадобилось жить трудами дочери, то ей скоро пришлось бы протянуть ноги. Бездльница, праздношатайка! Въ кабачк она била стаканы и тарелки, какъ скоро принималась ихъ мыть; рыба сгорала на сковородк, когда двочку оставляли смотрть за жаровней. Словомъ, съ ней ничего не оставалось длать, какъ предоставлять ей бгать по берегу или посылать ее въ Кабаньяльскую школу. Временами на двочку нападало безумное желаніе учиться и, рискуя быть побитой, она вырывалась изъ дому, чтобы бжать къ учительниц; но нсколько дней спустя, какъ скоро мать оказывалась расположенной разршить ей это, она убгала изъ школы.
Только лтомъ бдная Тона видла отъ нея кое-какую помощь. Тогда желаніе заработать соединялось съ любовью къ бродяжничеству и, захвативъ кувшинъ такого же роста, какъ она сама, Росета ходила со стаканомъ въ рук по взморью купальщиковъ, смло пробиралась между роскошными экипажами, хавшими на молъ, смотрла во вс стороны своими мечтательными глазами, потряхивала блокурою гривою и кричала пронзительнымъ голосомъ: «Воды, воды холодной!» Въ другіе дни она такъ ходила съ корзиною пирожковъ: «Соленые и сладкіе!» При помощи этой маленькой торговли, Росет удавалось по вечерамъ вручать матери по два и по три реала, что нсколько проясняло хмурую физіономію Тоны, которая отъ дурного положенія длъ стала эгоистичной.