Майский цветок
Шрифт:
Честный Ректоръ, неспособный нарушить распоряженіе полиціи или портового начальства, блаженно посмивался при мысли объ этомъ тайномъ предпріятіи, съ которою носился уже нсколько дней; въ воображеніи онъ уже видлъ на песк тюки, зашитые въ клеенку. Какъ настоящій береговой уроженецъ, не забывшій о подвигахъ предковъ, онъ считалъ контрабанду занятіемъ самымъ естественнымъ и почетнымъ для человка, желающаго отдохнуть отъ рыбной ловли.
Антоніо одобрилъ. Онъ уже участвовалъ въ двухъ такихъ поздкахъ въ качеств простого матроса; теперь, когда на мол работы не было, а дядя Марьяно слишкомъ долго не доставалъ ему той должности въ гавани, какую общалъ, онъ не видлъ причины отказать
Ректоръ продолжалъ свои разъясненія: главное уже было на лицо: собственная лодка, «Красотка». Когда при этихъ словахъ Антоніо вскрикнулъ отъ удивленія и испуга, братъ счелъ нужнымъ высказаться подробне. Разумется, онъ знаетъ, что лодка эта – почти развалина, что бока у нея разлзлись, а палуба опустилась до самаго киля: корыто, которое, очутившись на волнахъ, гудитъ, какъ старая гитара; но его не надули при покупк: онъ далъ всего тридцать дуро, цну дерева, не боле. Ну, этого за глаза довольно для людей, знакомыхъ съ моремъ и могущихъ переплыть хоть въ лапт! – Къ тому же, – прибавилъ онъ, пришуривъ глазъ, съ лукавымъ видомъ наивнаго взрослаго ребенка, – съ такою лодкою и убытокъ невеликъ, если таможенная шлюпка насъ и подцпитъ!
Этимъ доводомъ божественной простоты Ректоръ убждалъ себя, что его смлое предпріятіе вполн благоразумно, и ни на секунду не вспомнилъ о томъ, что ставитъ на карту жизнь свою.
Антоніо и еще два врныхъ человка должны были составлять экипажъ. Оставалось только потолковать съ дядей Марьяно, у котораго сохранились въ Алжир знакомства еще съ той поры, какъ онъ самъ велъ подобный торгъ. Какъ человкъ, принявшій ршеніе, въ которомъ онъ нетвердъ, Ректоръ не захотлъ терять времени, чтобы не раздумать, и предложилъ тотчасъ идти къ этому могущественному лицу, съ которымъ они имли честь состоять въ родств и котораго звали «дядюшкой».
Въ эту пору дядя Марьяно обыкновенно курилъ свою трубку въ кофейн Карабины; туда и пошли оба брата.
Идя мимо Бычьяго Двора, они взглянули на старый материнскій трактиръ, все боле чернвшій и разрушавшійся, и привтствовали словами: «Здорово, мать!» лосняшееся лицо, съ толстыми обвислыми щеками, обрамленными блымъ шелковымъ платкомъ, похожимъ на монашескій, которое показалось въ окошечк надъ конторкою, подобномъ слуховому. Нсколько грязныхъ и худощавыхъ овецъ пережевывали чахлую траву, взросшую близъ моря; лягушки кричали въ лужахъ, примшивая свое однообразное кваканье къ спокойному плеску прибрежныхъ струй; a no стямъ цвта виннаго осадка, унизанныхъ пробками и растянутыхъ на песк, ходили птухи, кое-что поклевывая и топорща свои перья, отливавшія металломъ.
Около газоваго завода, на берегу канала, колнопреклоненныя женщины, проворно шевеля задами, стирали блье или мыли посуду въ грязной вод, загнившей надъ иломъ, полнымъ смертельныхъ міазмовъ. Конопатчики съ молотками въ рукахъ суетились возл остова черной лодки, походившей издали на скелетъ допотопнаго чудовища; а канатчики, обмотавши тло пенькою, пятясь, шли по берегу и крутили въ проворныхъ палъцахъ все удлиннявшуюся веревку.
Братья пришли въ Кабаньяль, въ тотъ кварталъ мазанокъ, гд живутъ бдняки, отданные нищетою въ рабство морю.
Тутъ улицы были настолько же прямы и правильны, насколько постройки отличались разнообразіемъ: кирпичный тротуаръ шелъ то выше, то ниже, сообразно высот пороговъ; и вдоль грязной улицы, исполосованной глубокими колеями и испещренной лужами отъ дождя, прошедшаго еще нсколько недль назадъ, два ряда карликовыхъ оливъ задвали прохожихъ своими запыленными втвями, между которыми тянулись захлестнутыя за узловатые стволы веревки съ развшаннымъ для просушки бльемъ.
Блыя мазанки чередовались съ современными домами въ нсколько
Передъ нкоторыми изъ домовъ торчалъ до крыши толстый шестъ съ блокомъ, эмблематически указывая, что хозяинъ дома владетъ одною изъ «наръ» для ловли «быками». На шест просушивались тонкія сти, развваясь величественно, точно консульскіе флаги. Ректоръ съ завистью смотрлъ на эти шесты: «Когда же Христосъ, покровитель Грао, пошлетъ ему возможность воткнуть такой шестъ передъ дверью его Долоресъ»?
Въ это время года въ Кабаньял еще не замчается того веселаго оживленія, какое свойственно ему лтомъ, когда изъ Валенсіи прізжаютъ дачники провести здсь мсяцы самаго палящаго зноя. Низкіе домики съ выступающими полукругомъ зелеными ршетками на окнахъ были заперты и безмолвны; на широкихъ тротуарахъ шаги раздавались со звонкостью, свойственною опуствшимъ городамъ; широковтвистые платаны изнывали въ одиночеств, точно жаля о веселыхъ каникулярныхъ ночахъ съ ихъ смхомъ, движеніемъ и непрерывною веселою игрою на фортепіано. Время отъ времени встрчался мстный житель въ остроконечной шапк, съ руками въ карманахъ и съ трубкою во рту, лниво направлявшійся въ одну изъ кофеень, гд только и можно было застать немного движенія и жизни.
У Карабины было полно. Передъ входомъ, подъ навсомъ, виднлось множество синихъ куртокъ, загорлыхъ лицъ и черныхъ шелковыхъ фуражекъ. Косточки домино глухо постукивали no деревяннымъ столамъ, и атмосфера, хотя подъ открытымъ небомъ, была пропитана запахомъ можжевеловой водки и крпкаго табаку.
Антоніо хорошо зналъ эту кофейню, гд щеголялъ своею щедростью въ первое время посл женитьбы.
Дядя Марьяно былъ тутъ, одинъ за своимъ столомъ, безъ сомннія, поджидая алькада или другихъ важныхъ гостей; онъ курилъ свою носогрйку, съ пренебрежительнымъ снисхожденіемъ слушая чтеніе дяди Рори, стараго корабельнаго плотника, который, вотъ уже двадцать лтъ, являлся каждый Божій день въ кофейню и читалъ тамъ газету, отъ заголовка до страницы объявленій, въ присутствіи нсколькихъ рыбаковъ, которые, въ дни отдыха, слушали его отъ полудня до вечера:
– «Засданіе открыто. Сагаста начинаетъ рчь…»
Тутъ, прерывая чтеніе, онъ говорилъ своему ближайшему сосду:
– Видишь? Этотъ Сагаста – негодяй…
И безъ дальнйшихъ объясненій поправлялъ очки и продолжалъ складывать буквы, гудя изъ-подъ полусдыхъ усовъ:
– «Милостивые государи! Отвчая на сказанное вчера…»
Но прежде чмъ прочість имя того, кмъ вчера было что-то сказано, дядя Гори клалъ газету, чтобы бросить взглядъ превосходства на своихъ слушателей, которые ждали, разинувъ рты, а потомъ энергически прибавлялъ:
– А этотъ – просто забавникъ!..
Паскуало, нердко проводившій цлые дни въ благоговніи передъ ученостью этого человка, теперь на него и не взглянулъ, а перенесъ свое почтительное вниманіе на дядю, который соблаговолилъ вынуть изо рта трубку, привтствовать новоприбывшихъ восклицаніемъ: «Гей, ребятки!» и позволить имъ занять стулья, предназначенные для его высокихъ друзей. Антоніо отвернулся отъ остальныхъ и сталъ смотрть на игру за сосднимъ столомъ, гд со страстью перекидывались костяшки, испещренныя черными точками; потомъ онъ нсколько разъ обвелъ глазами закоптлую залу, отыскивая за прилавкомъ, подъ хромолитографіями изъ морской жизни, дочь Карабины, главную приманку заведенія.