Мечты о прошлом
Шрифт:
Последний километр он брёл, уже не обходя луж. До заветной избушки добрался без сил, на одной только воле. На «автопилоте» прошагал через большие сени, ввалился в комнату, скинул рюкзак, аккуратно, как только мог, поставил его в углу. Сдерживая накатывающую тошноту, снял куртку, сапоги, влажные носки и только потом рухнул на застеленную шерстяным одеялом кровать.
Он лежал на спине и думал, что когда отдохнёт и придёт в себя, то встанет, затопит печь, переоденется, сходит за водой к роднику и, глядя на огонь в печи, будет пить чай. А потом он задует свечу на столе, комната погрузится во мрак, и он ляжет спать. Спать! Спать до тех пор, пока спать будет уже невозможно. Он будет валяться на кровати, пока не надоест, а потом встанет, умоется, что-нибудь сварит, поест, попьёт чаю и будет гулять по берегу озера, и слушать, как падают на землю осенние листья, как нежно они ложатся на зеркальную водную гладь. А ещё он будет писать. Запишет всё, о чём вспоминал, когда лежал на обочине дороги под берёзами. Если не хватит взятых с собой тетрадки и блокнота, то в кладовке лежит целая пачка плакатов про охрану природы. Чем не бумага? А потом он вернётся домой, настучит свою «куропись» на компьютере и даст почитать Любушке. Чему-то она будет улыбаться, чему-то хмуриться, а про некоторые кусочки скажет: «Думаю, над этим тебе ещё надо поработать».
– Как хорошо, – прошептал он самому себе, проваливаясь
А потом наступило утро. Или день. За окном ослепительно светло от первого снега, который лёгкой белой кисеёй едва прикрыл траву и деревья. От этого и в комнате освещены самые тёмные углы. На улице мороз, но окно не покрыто изморозью, оно даже не запотело. Это может означать только то, что в комнате так же холодно, как и за окном. На кровати лежит седой, очень бледный пожилой человек с открытыми глазами. Он лежит на спине, неестественно запрокинув голову, словно хочет увидеть, что находится за изголовьем; пальцы сжимают одежду на груди, оттягивая её от горла, как будто ему трудно дышать. Человек похож на восковую фигуру.
Прекрасно! Смерть не от бесконечной боли и грязи болезней в стерильности больницы, а в лесной избушке, во сне, от банальной, но благородной усталости. Что же дальше? А дальше только Душа, только бессмертная Душа. Что будет с ней там, где нет Времени? Живым это неизвестно. Но пока за Душой этой не прибежали ещё черти, чтобы утащить во мрак, или ангелы не прилетели за ней с сияющих небес, ей можно прогуляться по прошлому. Хочется пожелать ей снова пережить радостные мгновенья, следы от которых остались на ней навсегда. Если Душа легка, ей нетрудно будет полетать по прошлому.
Прошлое невозможно подправить. В прошлом нельзя заменить злое на доброе, плохое на хорошее. Мечта об этом – несусветная наивность. Фантазия об этом – ребячество. Но кроме этих двух ветреных причуд, есть ещё надежда! Нельзя, нельзя терять надежду на то, что там, где нет Времени, найдётся у Души время не только на добрые мысли и желания, но и дела.
Часть II
Андрей
Глава 1
В которой главный герой на практике познаёт размеры Родины и узнаёт ещё много разных мелочей
Он проснулся от жуткого неудобства. Правый бок лежал прямо на дерматиновом утеплителе капота [4] , потому что спальный мешок, который был постелен на него с вечера, съехал к рычагу переключения передач; голова с копной слегка вьющихся каштановых волос покоилась на рюкзаке, лежащем на пассажирском сиденье. Рюкзак за ночь сплющился настолько, что был только чуть-чуть выше этого сиденья, а на водительском сиденье возвышались два туго свёрнутых ватных спальных мешка, потому ноги были на высоте.
4
На автомашинах УАЗ-452 и их модификациях двигатель находится под кабиной, а капот (крышка двигательного отсека) расположен между пассажирским и водительским сиденьями.
Колёсные пары вагонов отстукивали на стыках рельсов какую-то забавную монотонную песенку, под которую можно было бы спать и спать, но неудобная поза и едва поднявшееся над горизонтом солнце, светившее в лобовое стекло, не давали уснуть вновь. Андрей кое-как подстелил под себя сбежавший спальный мешок, взбил попышнее рюкзак под головой и перевернулся на левый бок. Солнце сразу согрело спину, и под размеренное покачивание вагона он погрузился в приятную дрёму. Пахнущая гаражом спинка сиденья, в которую он буквально упёрся носом, превратилась в какую-то загадочную занавесь, за которой скрывалось будущее.
«Будет-будет, будет-будет, будет-будет, будет-будет», – стучали колёса. «Что будет? – лениво думал Андрей. – Когда?» И тут его словно жаром обдало с головы до ног: он неожиданно вспомнил, что кому-то что-то клятвенно обещал, а вот что и кому, вспомнить никак не мог. Но то, что это обещание было чрезвычайно важным, знал наверняка. «Стоп! Мне что-то снилось ночью. Может быть, это во сне и было? Но почему же тогда это кажется мне таким важным? Та-а-а-к, что же мне снилось?»
И ему стали припоминаться обрывки ночных видений. Там была какая-то каша из очень коротких, то вполне реальных, то просто фантастических сюжетов. Были леса с высоты птичьего полёта, потом он, как настоящий шофёр, уверенно сидел за рулём какого-то автомобиля, а навстречу летела бесконечная серая дорога. Потом были какие-то незнакомые люди, с которыми он разговаривал; была закованная в лёд и покрытая снегом река, по которой он шёл на лыжах, а с берега, навалившись предплечьями на лыжные палки, на него внимательно смотрела молодая женщина в шароварах, присыпанных до колен снегом, в белоснежной ветровке и вязаной шерстяной шапке.
«А ведь я просыпался ночью, – вспомнил Андрей. – Да, просыпался! И не от стука колёс, не от скрежета вагонов, а от чего-то необычного. Да! Именно от чего-то необычного».
Он вспомнил, как проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Кто-то бездыханный и бессловесный внимательно смотрел на него из сумрака. Страха не было, потому что взгляд был добрым, но до того неумолимо проникающим в самую глубь того, что зовётся душой, что Андрею было не по себе. И тогда он неизвестно кому пообещал, что постарается. Что именно нужно стараться сделать, он не понял, но как только пообещал, взгляд этот исчез, и он уснул. И вот тогда и начали сниться эти короткие сценки из какой-то другой жизни.
«Но кому же всё-таки и что я обещал? – мучительно вспоминал Андрей. – Не этому ли… кто глядел на меня ночью? И почему неспокойно как-то на душе… Душа…» И тут он понял, что Душа на самом деле существует. Но о том, бессмертна ли она, он думать побоялся.
Поднимающееся всё выше солнце довольно сильно нагрело воздух в кабине. Становилось душно. Он полежал ещё немного, разглядывая трещинки и загадочные узоры на дерматиновой обивке спинки сиденья, и решил наконец вставать. Убрав с водительского места спальные мешки, сел за руль и в качестве утренней зарядки, кряхтя, потянулся через капот и немного приспустил стекло правой двери, а потом полностью опустил стекло слева. И сразу громче застучали колёса, в кабину ворвался свежий весенний ветер и выдул вон все загадочные ночные сны и связанные с ними вопросы. Мимо проплывали поля с узкими полосками деревьев для снегозадержания, леса с полянками, дома, домики; мчались навстречу и уносились прочь мачты контактной сети. И это задорное движение под бодрый перестук колёс окончательно отвлекли его от ночной мистики, вернув в реальности дня. Может быть, не ночью во сне, а вчера наяву он пообещал сделать что-то очень важное и забыл? И Андрей стал вспоминать вчерашний день.
1 мая 1976 года, суббота.
Я бы хотел провести эти выходные дни как в прошлом году: в кругу друзей у хорошего костра в весеннем лесу на берегу озера, а тут… нынче с майскими праздниками ни мне, ни друзьям моим не повезло. Холодно, и сверху то и дело капает.
В 7 часов приехал на станцию Московская товарная. Сказали, что раньше шести вечера не отправимся,
Я буду сопровождать три машины. Два бортовых УАЗа с большими деревянными будками в кузовах, так что можно назвать эти машинки фургончиками, и один легковой «козлик». Кажется, ГАЗ-69 он правильно называется. Только в одиннадцать часов нам дали платформу. Пока одну. Железнодорожники сразу начали нас подгонять с погрузкой. Грузили машины аврально.
Оказывается, нужно было привезти с собой стальную толстую, но мягкую проволоку, чтобы машины к платформе прикрепить, а ещё деревяшки – под колёса подкладывать и большие гвозди – эти деревяшки к платформе приколачивать. Я новичок и этого не знал. А шофёры наверняка знали. Они мне все уши прожужжали о своих прошлых полевых сезонах, подвигах и приключениях. Значит, не в первый раз машины грузят, а нужных вещей не припасли. Пришлось мне бегать по станции и клянчить проволоку, колобашки и гвозди у местных работяг, которые без «стакана» не хотели отдавать и валяющейся на шпалах щепки. Кое-как разыскал я и проволоку, и гвозди, и колобашки. Шофёры ворчали: праздник всё-таки, а их заставляют работать. Ворчали и пьянели прямо на глазах. И чем больше пьянели, тем больше ворчали.
Около двенадцати пришёл Эдуард. Это мой напарник. Вчера он был так хорош, что угодил в вытрезвитель. Через час он достиг вчерашнего состояния. Упрямый человек. Начальник партии Вадим Мутовкин говорит, что он очень хороший рабочий. Может быть, и так, но и алконафт тоже очень хороший.
Я раскреплял машины, как стахановец. Казалось, это никогда не закончится, но закончилось. После трёх часов мучений на платформе красиво стояли накрепко прикрученные к ней два УАЗа-грузовичка, а за ними симпатичный «козлик».
После короткого перекура начал устраивать нашу обитель в первом по ходу платформы уазике. Подмёл кузов, расстелил брезент, уложил спальники и сложил в углу вещи.
Все куда-то подевались. Потом пришли Вадим с Эдуардом. Эдика Вадим оставил стеречь имущество, а меня повёл в управление. Там я расписался в нескольких бумагах и получил сопроводительные документы. И тут «нарисовался» Эдик. Вадим велел нам возвращаться к нашей платформе и куда-то ушёл.
По пути Эдик заныл, что хочет домой, что ему плохо. Кое-как мне удалось уговорить его остаться. Но 500 метров от здания управления до нашего состава под его нытьё и мои уговоры мы шли не меньше получаса. Нудный человек!
Когда подошли к месту, где стояли наши платформы, то увидели вдалеке удаляющийся хвост состава. Платформа с одной машиной была на месте, а моя – ту-туу! То ли от радости, что никуда ехать не надо, то ли от страха, что посадят за утрату госимущества, ёкнуло сердце. Но меня очень быстро успокоил проходивший мимо железнодорожник. Он сказал, что платформу отогнали не далеко, а «во-о-он туда».
Оставив Эдика на попечение шофёров с непогруженных машин (осталось две), я пошёл искать то, за что так беспечно расписался. Немного побродив по лабиринтам из вагонов, нашёл свои машинки. И вот сижу один, скучаю и от скуки пространно описываю происходящее. Уже вечер, 6 часов. В 7–8 обещают отправить. Скорей бы уж уехать и не мучиться. Сижу вот, пишу. Исписал первые 2 листа тетрадки. Сколько ещё будет этих листочков?
В 7 часов начались злоключения. Пришёл мой мучитель Эдик со своим новым другом из местных работяг. Эдик начал клянчить у меня деньги, а его друг заплетающимся языком рассказывать, где и какое вино продают. Пьяного железнодорожника я отослал сразу, а Эдика просто… послал.
Интересные дела: Эдик едет без копейки, у меня есть 20 рублей и кое-какие консервы, а ехать не меньше 10-ти суток. Хватит ли нам этого? А Эдику все эти проблемы до лампочки.
Стал его расспрашивать, как идут дела с погрузкой остальных машин, но ничего не добился. Пошёл на разведку сам. Эдиков дружок утверждал, что поезд уйдёт в 19:50, и я не боялся опоздать. Зря не боялся.
Выяснив, что платформы вот-вот подадут и что товарищ, ответственный за погрузку (фамилии не знаю), «лыка не вяжет», спокойно пошёл к себе «домой» и нашёл только бесящие рельсы. Какая-то железнодорожная женщина сказала, что нашу платформу увезли на Сортировочную, но её могут задержать на ст. Наволочная. Я прибавил ходу. На Наволочной мой поезд махнул мне хвостом. Всё было похоже на дезертирство: ответственный за груз отстал от поезда, не проехав на нём и километра.
Забежал в какой-то белый домик-будку и у сидевшей там женщины стал расспрашивать, как мне догнать свой вагон. Она сначала равнодушно пожала плечами, но потом сжалилась. Куда-то звонила, водила пальцем по расписанию, висевшему на стене, после чего написала на бумажке: «ст. Фарфоровская, 1-й парк» и вслух добавила: «Электричка пойдёт в 19:43, ты ещё успеешь. А вагон твой не успеют даже и с горки спустить». Повезло, что встретил хорошего человека.
На Фарфоровской долго искал какое-нибудь начальство, лазил под вагонами бесчисленных составов и вдруг… буквально упёрся в свою платформу с машинками! Просто чудо: среди сотен вагонов, стоящих друг за другом в 15–20 рядов, набрел на свой!
Заглянул в кузов и увидел там полуживого Эдика, допивающего мою бутылку коньяка. Я не жаден до спиртного, но сегодня праздник, и планировал я, что мы с ним сядем и под стук колёс немножко выпьем, закусим, поговорим, покурим и ляжем, как ангелы, спать. И вот праздничные посиделки испорчены этой пьяной харей. Он лишил меня компании, обрёк на одиночество на этот вечер. А тут ещё Эдик, пьяно улыбаясь, протянул мне залапанный грязными пальцами стакан с коньяком и заплетающимся языком произнёс: «Андрюха, на, выпей за отъезд». Я выплеснул содержимое стакана в его омерзительную физиономию, демонстративно взял свой рюкзак, три спальника и ушёл в кабину уазика. Эдик скулил в фургоне, что этим жестом я его не только лишил зрения, но и обидел и что лучше бы я ему дал по морде. Но когда я залез в кузов, чтобы взять что-нибудь из еды, он уже спал.
Нас спускали с сортировочной горки, когда начался праздничный салют. Стало очень грустно. Как там она, что делает, видит ли этот салют? Долго смотрел, как с горки спускают и сортируют вагоны в надежде увидеть нашу вторую платформу с машинами. Наверняка они тоже уже погрузились. Кто, интересно, там поехал сопровождающим? Вагоны и цистерны со строгими, угрожающими надписями «не толкать» и «с горок не спускать» лихо сталкивали с горки и толкали маневровыми паровозиками, а нашего второго всё не было.
Задраил стёкла в кабине, сидел и смотрел на темноту и фонари. В бутылке осталось немного коньяка. Я впервые в жизни выпивал один. Пил не от тоски вовсе. Просто хотелось лечь спать и не просыпаться от холода.