Мемуары сорокалетнего
Шрифт:
Гости с удовольствием пришли, никто приглашения не отклонил, некоторые явились с цветами и подарками. Гортензия Степановна и Евгений Тарасович демонстрировали стойкий деревенский загар и свои подсохшие в непрерывной физической деятельности фигуры. Гости восхищались неутомимостью хозяев, их внешнему виду, отметили, что «как ни странно, но за год хозяева помолодели и посвежели», а потом все дружно сели за стол.
Гортензия Степановна за столом хотела бы продолжить рассказы о своих сельских победах, сообщить всем свои тонкие наблюдения над природой, но, выпив довольно чинно две первые рюмочки и закусив хрустящим огурчиком, гости внезапно разбились на две группы по интересам: на телевизионщиков и театральщиков и дружно заговорили
В этих спорах приводились новые, неизвестные Гортензии Степановне и Евгению Тарасовичу примеры, звучали имена и фамилии, многие из которых они не знали или только слышали, потому что упомянутые в споре люди в их времена еще только входили в силу, и поэтому сам спор был им неинтересен. Обратили они внимание и на то, что за последний год вошли в свой режим и после одиннадцати часов бражничать и вести разговоры «про умное», как шутили на телевидении, им было уже трудно. В общем, интеллектуального общения с бывшими сослуживцами не получилось, и было решено больше их не звать.
«Праздник урожая» состоялся в самом конце осени. Еще дней пять потребовалось, чтобы привести квартиру в порядок. Вытрясти ковры, сдать порожние бутылки, извлечь сигаретный пепел из горшков с кактусами и приготовить квартиру к зиме.
Зима оказалась для Гортензии Степановны и Евгения Тарасовича трудным испытанием. Осенью телефон еще позванивал, а когда выпал снег, световой день сократился и повеяло на всех гнетущей зимней усталостью, совсем замолчал. Исправно, правда, работал телевизор, но он, как говорится, неконтактен, разве он заменит живое, непосредственное общение? По телевизору они смотрели почти все, но глаза уставали, да и разнесся слух, что долгое спокойное сидение в кресле у телевизора вызывает гипертонию. Была у Евгения Тарасовича мысль завести кошку, но посоветовались, решили, что от нее на мебели остается много шерсти, да и вообще кошка существо гулящее и блудливое.
В этот период Гортензия Степановна стала еще более сумрачной и молчаливой. Евгений Тарасович не знал, как ей помочь, чем занять, компенсировать ее неуемную энергию. Несколько раз он намекал на ее давнишнее желание написать воспоминания, даже вынимал с антресолей папки, в которых у нее хранились афишки вернисажей, разнообразные каталоги с автографами, записочки от художников и копии ее передач. Гортензия Степановна несколько раз скучно их полистала, а потом убрала на старое место. Видимо, с мемуарами у нее что-то не заладилось. А действительно, какие особенные подробности есть в дикторском тексте телевизионных репортажей? Мемуаров из этого не выдавишь. К весне, к дачному сезону, тоже еще рано было готовиться. Супругам, лишившимся жизненного стимула и железной обязательности ритма, которые давала служба, было плохо. Оба искали выхода, чтобы поменять жизнь и обрести в ней какие-нибудь якоря. Придумала Гортензия Степановна.
Как-то за завтраком, долго и старательно выскребая ложечкой сваренное в мешочек яйцо, Гортензия Степановна сказала:
— После Нового года у детей начнутся каникулы. А не пригласить ли нам в гости твоего племяша с сынишкой?
— А он приедет? — удивился Евгений Тарасович.
Они прекрасно помнили, как лет пятнадцать назад, когда Евгений Тарасович уже имел стабильное положение в театре, а Гортензия Степановна нацелилась на лакомое, соответствующее ее представлениям о собственных возможностях, место на голубом экране, вечером в дверь внезапно позвонили. Гортензия Степановна, которая по отношению к дальней и ближней родне давно выработала такую стратегию, что не только приехать, но и без звонка зайти никто не мог, решила, открывая дверь, что за порогом стоит либо какой-нибудь сборщик податей (день рождения уборщиц, водопроводчика, лифтерши) по кооперативу, либо почтальон с телеграммой.
Еще как только они стали жить с Евгением Тарасовичем отдельно от родни, у Гортензии Степановны была целевая установка: «Родственные узы — сплошное лицемерие. Как это можно любить тетку, которую не видел двадцать лет? Я лично, — говорила она, — ни во Владивосток, где живут мои какие-то родные, ни в Казахстан, где проживают какие-то твои, Женя, не собираюсь. А если и приеду — остановлюсь в гостинице. Меня эти поселения у родственников не устраивают. Я живу своей налаженной, ритмичной жизнью и не хочу, чтобы в нее кто-либо путался и мне мешал. Если уж мы не завели детей, отдавая себя работе и своему будущему, то уж на растерзание родне я себя отдавать тем более не буду».
Родня, правда, еще пыталась навести мосты, заезжала и завозила сало и варенье, но Гортензия Степановна была неумолима: они жили с Евгением Тарасовичем «для себя», работа не всегда давалась легко, нужен был режим, свобода и только нужные знакомства. В результате ее нетерпения к родственникам состоялось несколько семейных скандалов, немного слез, много слов, но все закончилось в желательном для этой крутой по характеру женщины направлении. Родня твердо усвоила точку зрения Гортензии Степановны и прекратила тревожить счастливую чету.
Именно поэтому Гортензия Степановна несказанно удивилась, когда увидела на пороге своей кооперативной трехкомнатной квартиры парнишку лет шестнадцати, с белым хохолком на затылке, в синих джинсиках и с аккуратным чемоданчиком в руке.
Первым удивленное молчание прервал паренек:
— Здравствуйте. Я — Леша.
— Очень приятно, что ты Леша, — уже смутно понимая, в чем дело, сказала Гортензия Степановна.
— А я вас, — сказал паренек, — по радио слышал. Вы, наверное, не догадываетесь, кто я?
— Не догадываюсь, Леша, — сказала Гортензия Степановна.
Она еще не решила, как поступить, но была немного обескуражена наивностью своего собеседника. Пока она прочно, как железнодорожная насыпь, перекрывала ему вход в квартиру. С наивностью бороться было трудно.
— Я племянник Евгения Тарасовича.
Братьев и сестер, по сведению Гортензии Степановны, у мужа вроде бы не было.
— Родной племянник?
— Двоюродный.
— Ну, тогда входи, двоюродный племянник. Ставь около двери чемоданчик, надеюсь, гостинцев ты мне никаких не привез, я этого очень не люблю. (Гостинцы всегда связывали маневр.) Проходи в ванную комнату, мой руки — и на кухню. Ты есть хочешь?
— Я с поезда, — уклончиво ответил племянник. — Забежал в университет — и к вам.
Ситуация прояснялась.
Все-таки Гортензия Степановна умела держать марку, и годы общения в среде журналистов многому ее научили. Маленький Леша не очень страшен. Нечего его сразу пугать. Сначала нужно собрать информацию. Она возьмет у него интервью так, что он и не заметит.
Чистенький, умытый Леша сидел на кухне за столом, накрытым вьетнамской салфеткой с изображением пальм, попугаев, и с видимым аппетитом ел большую, из четырех яиц, яичницу с грудинкой и отдельной колбасой и салат из помидоров, огурцов и лука. Гортензия Степановна любила, когда мужчины хорошо едят. Она даже сказала: