Мертвые сыновья
Шрифт:
— Моника, — позвал он. Но так тихо, что она не расслышала.
Даниэль вернулся к столу и налил в стакан сусла. На память невольно пришел день, когда он до краев наполнил кружку для парня из барака. («Ужасные подростки, неприкаянные, нелепые дети, повсюду. Моника. Не похожа она на ту, другую. Совсем не такая. Не оформилась еще, не до конца созрела. Сама того не зная, причиняет мне боль, но, знай она это, ей было бы все равно».)
Он подошел к ней, за подбородок приподнял лицо.
— У тебя сумбур в голове. Впрочем, может, ты
— Брось думать, брось думать! Как сговорились все, заладили одно и то же.
Она взяла стакан, глядя на Даниэля гневно, в упор. «Может быть, она тоже ненавидит меня. По фамильной традиции», — подумал он. Моника отхлебнула глоток. Впервые в жизни, наверно, пила она сусло, но даже не поморщилась. Молча проглотила и поставила на стол стакан, почти полный.
— Опостылели вы мне все, — протянула она с нарочитой злостью.
— Прекрасно, — улыбнулся он. — Ты уже говорила это.
— Что случилось с Вероникой?
Вопрос почти зримо сверкнул перед глазами. Жестокий вопрос. Даниэль почувствовал вдоль спины легкий холодок. Ох, заткнуть бы ей рот, чтобы не срывалось с губ это имя!
— А тебе какое дело? — отрезал он. — Кто ты такая, чтобы ворошить чужое прошлое?
— Да ведь должна же я когда-нибудь узнать все то, что от меня скрывают? Скрывают, но требуют, чтобы я это знала по какому-то наитию! У кого же и спросить, как не у тебя? Уж не Исабель ли скажет мне правду? Один ты ее знаешь. Я уверена. Не могу я довериться Исабели, когда она так ненавидит тебя и так любит. О тебе только и думает, это ясно. Хочет причинить тебе боль или сделать добро, но только и думает что о тебе. Я и впрямь дышу спертым воздухом! Но не по своей воле. Я уйду оттуда, клянусь тебе. Так же, как ушла Вероника.
— Замолчи.
— Не замолчу! Что случилось с моей сестрой Вероникой? Почему она погибла с ребенком в животе, погибла из-за тебя? И при чем тут я? Почему мне запрещают ходить в лес?
Даниэль стиснул спинку стула.
— Что она сказала про Веронику? — Как странно произносить вслух, громко «Вероника», странно и больно — больно глубоко в груди.
— Да вот это самое. Я ведь только что повторила. Что ты, мол, увел ее, и она погибла по твоей вине, с твоим ребенком.
Даниэль все еще сжимал спинку стула. (« Мертвые сыновья тяготеют над нами. Ах, если б вы его слышали! Не то, что он говорил, но как он говорил».) Даниэль невольно зажмурился. (« Моего мне так и не довелось увидеть. Даже не знаю, за что могли бы убить его потом…» — « Вот почему у вас как будто мертвый зародыш в утробе».) Суставы пальцев, сжимавших стул, побелели. А деревянная спинка под ними, казалось, жгла огнем.
— Да, — вымолвил он наконец. И продолжал вполголоса, испытывая странное облегчение от собственных слов. — Это правда,
— Украл? Ради бога, не повторяй слов Исабели! Разве Вероника не по своей воле ушла?
— Ага, вот спасение: по своей воле. Да, это правда.
— Значит, ты не похищал ее. Продолжай.
— Она принадлежала не мне, другому. Я хочу сказать, была предназначена для другого. Я был беден, а бедность — это порок. Мой отец всех вас разорил, если им верить. Все беды Корво в конечном счете сводятся к этому: безденежье. Веронику можно было выгодно продать. Был один такой, хотел купить ее — Лукас Энрикес.
Лицо Моники стало вдруг рассеянным и сосредоточенным в одно и то же время. Странная нежность прозвучала в ее голосе, когда она спросила:
— Вероника любила тебя?
Даниэль угрюмо взглянул на ее пухлые губы, обветренные, шершавые, как незрелый плод.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому, что я тоже знаю, что это такое! Тебе можно сказать, ты не станешь сплетничать, я уверена…
— Сплетничать?
— Ну да; с кем, думаешь, я встречаюсь в лесу? Кто ждет меня тут каждый день, когда Исабель воображает, будто я к тебе хожу?
Даниэль ощутил внутри резкий толчок. Мимолетное, но бурное желание. Потом в душе его пробудилась смутная нежность.
— Кто же? — спросил он с улыбкой.
Моника подумала, что улыбка красит его. Впервые она обратила внимание на его улыбку.
— Тебе могу сказать, раз ты мне тоже говоришь правду. Ответь, Даниэль, что случилось с Вероникой?
— Исабель выгнала меня из Энкрусихады, но я и сам хотел уйти. Однажды она застала нас в лесу и стала вопить о грехах. Ты уже знаешь. Тогда Вероника ушла вместе со мной. Тебе это понятно.
— Очень даже понятно.
— Больше ничего не случилось. Началась война… Они и мы были в разных лагерях. Мы всегда были в разных лагерях, да и теперь в разных: иначе и быть не может. Она погибла во время бомбежки. Вот и все. Вот и все, что случилось. Вот и вся тайна. Исабель, надо полагать, не хочет, чтобы это повторилось с тобой.
Моника опустила голову, задумалась.
— Придется, верно, и мне уйти, как сделали вы.
Даниэль закусил губу. Он вновь поглядел на нее, охваченный раздражением, почти яростью.
— Делай, что тебе подсказывает здравый смысл.
— А что такое здравый смысл, по-твоему? — Губы Моники скривились в презрительной усмешке.
Даниэль промолчал. «Нашла у кого спрашивать, у кого совета просить». Наконец выдавил:
— Сама сообразишь, Моника. Кроме тебя, этого никто знать не может.
Моника отхлебнула еще сусла и отерла рот тыльной стороной ладони.
— Кто же он? — спросил Даниэль. И тут же раскаялся, что спросил. Он знал и так, и ему это было больно.