Мертвый разлив
Шрифт:
– Сами посудите, – доверительно говорил Эмиль. – Крутарей содержим мы (заслуженно или нет – другой вопрос), а вот кто, по-вашему, платит нам? Нельзя же все выстроить на торговле да услугах – нужен базис!..
– Как у Маркса, что ли?
– Так получилось, что городские фирмы, вкупе с выпестованными гуртами, отошли Крепости. Я тут не виноват – меня не спросили! Как они еще живут, я поражаюсь… Конечно, в этом городе не успели наплодить монстров, как в больших столицах, которым волокли все и отовсюду, словно какому-нибудь Минотавру. Но и ваши не протянули б под колпаком долго, если бы не было отдушин. Каких, спросите вы? Понятия не имею! Я немножко смыслю в контрабанде – так этих каналов я не знаю. И никто не знает, даже сведениями о них не торгуют – это здесь, где продается все! Значит, их просто нет, понимаете? – Торгаш зловеще похмыкал: – А с каким подъемом трудятся крепостные, какими сплоченными стадами следуют за “старшими братьями” и “отцами”, как жертвуют последним для общего блага, на какие подвиги решаются ради Семьи, какими темпами растет производство – все это я знаю, можете не рассказывать. При лучшем раскладе ваши заводики да кабэшки поагонизировали бы годик-другой и благополучно испустили дух. Ан нет: дышат, шевелятся, даже чего-то выдают на-гора! Может, за Бугром у Глав блат и полное понимание?
– Тогда к чему такая изоляция? Если даже музыку не пропускают извне…
– Кстати, – вдруг сказал хозяин. – А почему вам не спеть? Вы же умеете – меня не проведешь!
– “Охриплый голос мой приличен песне”, – с ухмылкой процитировал Вадим. – По-моему, в вас рождается большой замысел.
– Понимаете, сударь мой, я вовсе не ханжа, однако не хочу затевать предприятий, в какие не смогу допустить дочь: все эти стриптиз-трактиры, гейш-клубы, массаж-салоны!.. Но от хороших мелодий и вправду “легко на сердце” – так почему этим не торговать? Менестрель и вышибала в едином лице – согласен на двойную оплату.
– И музыкант, – добавил Вадим. – И оформитель. А проповедник вам не нужен?
– Все можно обговорить, – улыбнулся Эмиль, уже готовый перейти на деловые рельсы. – Репертуар, условия, гонорар… Нет? Жаль.
– Дарю идею, – сказал Вадим. – Развесить по стенам Крепостные воззвания, плакаты, лозунги – от посетителей отбоя не будет. Одни прийдут, чтобы оплакать потери, другие – чтобы еще раз возликовать, поглазев с безопасного удаления на прежние дурости.
– Не тот контингент, – с сожалением возразил торгаш. – Деньги-то больше у молодых, а они этого не помнят – и слава труду, если честно. Вот музыкой их еще можно увлечь…
– Увы, но я уже, наверно, отпелся, – вздохнул Вадим. – Разве иногда буду наведываться сюда и отводить душу в узком кругу – конечно, если ваши домашние разделяют ваши вкусы. Теперь меня больше волнуют губернские тайны, коих множество. На чем стоит Крепость: на костях или на болоте? Кто отлавливает девчушек по дворикам да парчкам и пошто обращает в фарш? Что за пташки порхают ночами и по чьи души прилетают? Что делается в глухомани и каково жить там? Наконец, что такое Бугор и как его перейти?
– Что такое Бугор? – повторил Эмиль, с удовольствием кивая в такт струнному наигрышу, которым его продолжал потчевать Вадим. – Сего не знают даже крутари, хотя только они туда взбираются. Некое загадочное явление, пропускающее через себя лишь товары, и то – с хорошим разбором. Желаете на него взглянуть?
– Желаю, – признался Вадим, плавно переключаясь на новую мелодию. – И, полагаю, мне в этом помогут – к примеру, Валет, давний мой кореш.
– О, вы знаете Валета! – уважительно сказал торгаш. – Конечно, это еще не король, однако очень, очень корректен – с ним приятно вести дела.
– Значит, его еще не испортила власть.
Вскоре и не без сожаления Вадим оставил гостеприимную лавчонку, дальше двинувшись чуть быстрее, поскольку время поджимало. Теперь он присматривался больше к крутарям, благо тех нельзя было спутать ни с кем.
Рядовые крутари почти всегда стриглись бобриком, будто обтесывали черепа в кубы, и дополняли их квадратными челюстями или, за неимением, квадратными обесцвеченными бородками. К черным кожанкам, усеянным стальными бляхами, полагались просторные брюки из плотной ткани, скрывавшие раскачанные бедра (либо создававшие их видимость), и высокие бутсы со стальными носками и поножами. Серьезное оружие к ним попадало редко, а всякую мелочевку, вроде ножичков и кастетов, крутарики не жаловали сами, больше полагаясь на костистые кулаки, затянутые в толстую кожу, или короткие дубинки и тунфа, отобранные у блюстов. Дальность боя ограничивалась здесь длиною ног, поэтому управляться со всеми конечностями парни обычно умели неплохо, уже этим отличаясь от крепостных, то есть переходя в рязряд людей вооруженных, заведомо опасных.
Однако в крутарском сословии еще следовало утвердиться, с нижней ступеньки поднявшись возможно выше. Посему свежезачисленные юнцы отличались чрезмерной драчливостью, частенько провоцируя других на оскорбления, лишь бы доказать себя. На этом этапе, сталкиваясь с настоящими опасностями, отсеивалось немало задиристых петушков. В худшем случае такие гибли либо поддавались позорной панике. В лучшем – пугались на всю жизнь, злобствуя и отыгрываясь на слабых. Для поддержания духа такие с утра накачивались медовухой, благо здесь на нее ограничений не было, и в серьезных стаях не задерживались, постепенно скатываясь на самое крутарское дно. Либо и вовсе возвращались в Крепость, под удушающее крыло управителей.
С возрастом и повышением ранга детская эта самолюбивость обычно уходила, ссыпаясь подобно щенячьей шерсти, уступая место рассудочности и хладнокровию старых норманнов, для которых выгода была важнее глупого честолюбия – точнее, честь как раз и состояла в том, чтобы выгадать больше. Если крутарь оказывался неспособен к трансформации, то пребывал в “шестерках” до седых волос, сколь ни был силен и отважен, – и даже там его не подпускали к серьезным делам. Ибо как можно доверять человеку, который постоянно что-то доказывает? В делах вообще не место амбициям – как говорится, “мухи отдельно”.
– Гуляешь? – раздался за спиной тягучий голос, звучащий точно из бочки. – А, Лосина?
До боли знакомый вопрос – прямо родным повеяло! Вадим обернулся и обнаружил невдалеке приземистого крутаря в ранге вожака, чьи взгляды беспокоили его уже не одну минуту.
– Э-э… Николаша? – предположил Вадим неуверенно: больно давно не виделись, да и знакомы были не близко.
– Нико ль, – поправил тот. Действительно, звучало это пожестче. И внешне парень изменился разительно. Роста, увы, не прибавил, оставшись Вадиму по грудь, зато неимоверно раздался вширь и завесился такими громоздкими мышцами, что казался горбуном – что называется, “могучий карла”. Впрочем, это не прибавило ему добродушия. Извечная озлобленность коротышек, обделенных богом и обижаемых людьми. Зато и к финишу такие рвутся куда активней. Или же карабкаются по ступеням, “невзирая на лица”.
– На кого пашешь, Лось? – спросил Николь с угрозой. – Только не говори, что ты крутарь!
Недоуменно Вадим вскинул брови, затем сообразил. Так, подумал он усмехаясь, теперь меня принимают за тайного агента Крепости! И правда, если не крутарь, то кто?
– На себя, – ответил он. – Не веришь?
Наверняка, нет. Николь всегда тянулся к властным пирамидам, по которым так увлекательно карабкаться наверх, и не верил, что кому-то это может претить. Либо ты входишь в стадо, либо в стаю – третьего не дано. Одиночка – оскорбление установленным правилам, даже вызов. Значит, подлежит искоренению.