Место явки - стальная комната

Орлов Даль Константинович

Все чаще убеждаешься, что у нас в театре, даже в детском, интересы эпатажа, прикрываемые флером поиска эстетики, оказываются сном разума, не желающего помнить об этике…

Кратенький экскурс в историю сделан для того, чтобы дать хотя бы приблизительное представление о том общем климате, который существовал когда-то в жизни театра для детей, что тогда считалось необходимым, а что — неприемлемым.

Не существуй такого климата, не смогла бы, наверное, появиться на сцене прежнего Московского тюза пьеса «Наташа Ростова» по мотивам романа Льва Толстого «Война и мир».

В 1975 году руководителем театра стал приглашенный из Свердловска талантливый режиссер, именно по зову души, как говорится,

а не по принуждению или по воле случая работавший в театрах для детей, упомянутый выше Юрий Жигульский. Вот его кредо, изложенное в недавно выпущенной им книге об истории Свердловского-Екатеринбургского театра юного зрителя, к 75-летию театра. Она хорошо называется — «С детства и на всю жизнь…» Он пишет: «Я понял, что ТЮЗ — это не один театр, а целых три театра, мирно сосуществующих. Первый — театр для Детей. Это было понятно. Но детство однажды кончается, и появляется необходимость совсем в другом театре — театре Отрочества, потому что, как писал Л. Н. Толстой, «молодой человек вдруг замечает, что его взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые он видел до тех пор, вдруг перевернулись к нему другой, неизвестной еще стороной». А потом необходим театр для Юности. Но Юность, как известно, изо всех сил старается доказать, что она уже абсолютно взрослая и, конечно же, презирает детский театр. Однако я верил: если на сцене театра будет настоящая жизнь, где существует и настоящая любовь, и человеческое вероломство, где молодой человек обретает призвание или где его подстерегает душевная черствость и он предает себя, где он находит друзей, — тогда молодые люди не будут стесняться и презирать такой театр, а назовут его своим. А это — высшая степень признания».

Вот таковы оказались убеждения нового руководителя Московского тюза. Поэтому, думаю, совсем не случайно именно ему пришла идея поставить к 150-летию Льва Толстого некую рисующуюся пока только в далеких фантазиях пьесу под название «Наташа Ростова», в основе которой лежал бы, понятно, роман «Война и мир».

Такую пьесу он предложил написать мне.

В той же книге Жигульский вспоминает: «Идея сделать спектакль о Наташа Ростовой по главам романа Толстого возникла у меня в МТЮЗе года за полтора до толствоского юбилея. Зная, что Даль Орлов всерьез «занимается» Толстым, что его пьеса «Ясная Поляна», которая мне нравилась, поставлена, я предложил ему присоединиться к проекту. Министерство культуры согласилось нас финансировать. Работа была чрезвычайно интересная, так как пьеса и спектакль рождались одновременно…»

Надо сказать, что до предложения Жигульского я следовал принципу: не делать инсценировок и всяческих переложений чужих сюжетов на свой лад. Пока молод, пока воображение свежо, считал я, надо придумывать собственные сюжеты. Так и поступал. Инсценировками можно заняться позже, на склоне лет, когда ослабну. Те, кто всю жизнь занимается только инсценировками и экранизациями, то есть берет чужую прозу и переосмысливает ее для сцены или экрана, даже казались мне не совсем полноценными драматургами. Хотя надо признать, что среди них обнаруживаются порой истинные мастера не простого этого дела. Сколько замечательных пьес написал, скажем, Виктор Розов, а единственную Государственную премию получил именно за инсценировку «Брат Алеша» — по мотивам Достоевского.

Но в данном случае я не колебался ни секунды — это же был Толстой!

В четвертый раз за жизнь приступил к чтению «Войны и мира». И много нашел там для себя нового. Таинство классики — сколько раз не перечитываешь, а все будто впервые. Но теперь я не только читал — страница за страницей, глава за главой, том за томом, а еще и коспектировал: коротко записывал что произошло, где, кто действовал в каждом следующем эпизоде романа. Так из огромного тела

романа оказался выделен его скелет. Соотношение частей, последовательность действия, появление и исчезновение персонажей стало так явственно, как если бы разместилось на ладони.

Когда-то оказался на Байкале. Там рассказали: байкальская вода обладает удивительным свойством. Если мертвую рыбку погрузить в нее всего на сутки, то вынешь абсолютно чистый, совершенно не поврежденный скелетик. Нечто подобное получилось здесь. Сухой скелет огромного романа лежал передо мной, уместившись на двух листах большого формата. Эпизоды с Наташей подчеркнул красным. Сделал первый шаг к пьесе…

Но это — технология. Важно сказать о нашем с Жигульским смысловом посыле, о том, что мы хотели сказать своей молодой аудитории, предлагая посмотреть спектакль о Наташе Ростовой. Той молодой аудитории — середины семидесятых годов прошлого века — которую мы неплохо знали.

Часть этих идей была изложена в заявке, которую я сочинил для министерства. Перечитывая ее сейчас, вижу, что главная идея и нынче не устарела. Даже общая ее преамбула, звучащая, может быть, несколько напыщенно для нынешнего уха, верна: «Правильное толкование философского, нравственного, художественного наследия великого русского писателя особенно важно для нашей молодежи, для тех, кто еще только получает первые уроки гражданственности, морали, человечности, кто в своем становлении не должен пройти мимо сокровищницы духа, глубин постижения человеческой сути, заключенных в творчестве Льва Толстого».

Громокипящая медь этих строк была адресована, понятно, начальству. Но нам важно было получить ответ и на совершенно просто звучащий вопрос: а не устарел ли Толстой? Возможна ли встреча нынешней молодежи с нравственными императивами Толстого? Даже некоторый эпатаж присутствовал в такой постановке вопроса. Судите сами…

Помните, как 12-летняя Наташа позвала молодого офицера Бориса, который пришел в гости к Ростовым, в цветочную, «на то место между кадок, где она была спрятана». И там она его «поцеловала в самые губы». В ответ молодой человек сказал девочке, что он ее тоже любит, но вот просить руки не будет раньше, чем через четыре года. Разумную Наташу эта перспектива вполне устроила.

Далее читаем во втором томе романа: «Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видела Бориса… Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным связующим обещанием, мучил ее».

Сколько волнений из-за одного поцелуя! На целых четыре года в памяти, повод мучительным размышлениям, шутка он или «связующее звено»? Вот значит, какие бывали времена, какие жили когда-то на той же самой русской земле ответственные девочки и мальчики! А сегодня они, такие, способны кого-либо заинтересовать, будут ли их эмоции поняты и оценены по достоинству современными отроками и отроковицами, пришедшими на спектакль? Или все это окончательно кануло в небытие к середине второй половины XX века? По тому, как принимали зрители представления, стало ясно: не канули.

Спектакль «Наташа Ростова» продержался в репертуаре Московского театра юного зрителя несколько сезонов при абсолютных аншлагах. Школы присылали заявки на коллективные посещения, приходили целыми классами. Отрадно было видеть, как весьма непростое театральное действо, развернутое Жигульским на сцене, все его сценические условности, метафоры, сочетания разных структур — музыки, света, пластики, с напряженным вниманием и совершенно искренним интересом воспринималось зрителями. Жугульский не адаптировал, не упрощал сцненический язык, но юная аудитория все чудесно понимала и принимала.