Между небом и землёй
Шрифт:
«Зачем они оставили столько места в самом центре города, вместо того, чтобы убрать глыбы и построить новый район?» - Подобное отношение к обустройству жизни нарушило мои представления о здешнем понимании прагматичности.
– Что ты видишь сейчас? – Фадей Паныч натянул поводья, конь остановился.
– Большой пустырь, развалины какой-то древности, что ли...
– А ты говоришь «урман»! – воскликнул он, - Человек ты, как я или он, - отец Есении указал на прохожего и тронул коня. – Нооо! Пошел! – Сзади, с других повозок на нас уже сыпались ругательства, за то, что мы своей телегой образовали в столице средневековую транспортную пробку.
– Чего это ты так радуешься? Ну, не увидел я ничего кроме развалин и что?
– А то, что здесь не это увидеть можно, если ты не простой человек.
– Ты сам, что видешь?
– То, что честным людям положено.
– То есть пустырь?
– Пустырь не пустырь, только пялиться на старые развалины не советую, - в назидание сказал Паныч, всем своим видом показывая, что я данной темы не стою.
«Вот и поговорили! Чтоб тебя!
– булькало моё самолюбие, - не объяснил толком, что там за стеной».
Мы подъезжали к торговой площади. Её начало виднелось впереди большим нагромождением торговых палаток и телег в дюжине сотен метров от поворота.
Глава 9
– Ковры с цветами и зверями! – время от времени Паныч зазывал покупателя. Мы пристроили нашу повозку в ряд таких же деревянных «торговых лавок», проехав всю площадь насквозь почти до самого конца.
– Подходите! Полюбуйтесь! Таких больше нигде нет, - заверял он сразу нескольких потенциальных покупателей, шедших мимо. Его слова не были преувеличением. Я рассматривал рисунки созданные шерстяными нитями и убеждался, что они сделаны настоящими мастерами, точнее мастерицами.
– Кто эти ковры делал?
– Всей семьёй по зиме ткали. Сеньке нашей узоры выдумывать только дай, мать нитки не успевала подбирать, а я сукно на станок прикладывать и клеем пропитывать в оконцовке. Ткать не люблю. Но последний пришлось всем по очереди два дня не отрываясь доделывать. До посевной чуток не успевали, а он особо хорош показался, - завершил описание процесса Паныч.
– Я представлял, что вы с мужиками только бухаете …
– Бухаете? Это как?
– Пьёте бражку часто, а всю работу женщины выполняют.
– Им и вправду больше достаётся. Мужиков у нас по пальцам перечесть. Беда просто, что твориться, – произнеся такое признание, он, не меняя доверительных интонаций в голосе, переключился на первого покупателя и, не уступая цену, продал сразу два своих замечательных ковра. На одном краски шерсти создавали букет из ярких цветов, а другой привлекал взор стройными белоствольными берёзами с яркой зеленью листвы.
– Я не часто пью, на самом деле, если ты так подумал. Праздник - дело святое. – Он снова отвлёкся на покупателя, затем без переходов продолжал своё размышление вслух, - Хмеля, зараза поселяется там, где худо. А нас напасти много лет преследуют, - отец Есении решил развить свою мысль, как только мы снова остались вдвоём. – Мальчишки редко рождаются, умирают, до зрелости не дожив. Вот ведь, как бывает. Девок из Марьинки в жены брать не хотят. Слава, наверное, недобрая про наши беды пошла. Только, если на Ладушкину поляну кого выберут.
Паныч разволновался, перечисляя проблемы деревни, он переживал их как собственное горе. Мне трудно было оставаться равнодушным к такому человеку, я только надеялся, что всё не так мрачно на самом деле.
– Фадей Паныч, ну не всё так безнадёжно. Молодых девчонок в Марьинке полно. На следующий год замуж повыскакивают. Год на год не приходится.
– И я бы так думал, если бы хоть один жених за пару десятков лет сватов прислал, так нет же. Только трое девиц из полсотни незамужних пристроены. Точнее двое. Дочку мою ты своей не считаешь.
– Ну, я же объяснил тебе, как всё получилось! Чего с упрёками напираешь?
Мои возражения потерялись в звуках громкого, басистого приветствия,
– Здорово, Фадей! Михей и тебе того же! – поздоровался с нами бородач, которого я запомнил по схожести с медведем, когда услышал, что и звали его соответственно, по-медвежьи – Потап.
Я произнёс ответное «Не хворай!». Фадей Паныч, приходя в обычное беззаботное состояние, после недавних откровений, живо поинтересовался,
– Неужели так быстро копчения разошлись?
– Мясо я перекупу отдал. Не до торговли мне. В Топчиху направляюсь. Игнат сказал, что был вчера в Топчихе и перепуган до краю. Нет, говорит, в деревне никого – ни народу, ни скотины. Пыль на полу в хатах с палец толщиной легла, да паутины косами сплелись. У меня тётка рядом с его матерью жила, вот он и пришел сказать, что с ней неладное приключилось, ровно как и с другими топчихинскими.
– Давно, поди, народ ушел, раз пыль толстым слоем лежит? Как же без следа исчезнуть? – недоумевал Фадей.
– Путь закрыт весь год.
– Вот и я не пойму. Не поверю, пока сам не увижу.
Фадея отвлёк от беседы очередной покупатель. Я кивнул на предположение Потапа о проделках лукавого и попрощался, когда тот не найдя во мне достойного собеседника, пожелав нам хорошей торговли, ушел на запад, в направлении Пути.
– Может набрехали про Топчиху, как думаешь? – Я только пожал плечами, не зная, что ответить. Исчезнувшая деревня. Что может быть ужасней, только вот уже несколько дней как я стал верить в ожившие кошмары и только твёрдая уверенность в собственном психическом здоровье удерживает меня от мысли, что я «съехал с катушек».
– Михей, чего молчишь? Я говорю, ещё пара дорожек и можно в пивную отправляться, - пытался приободрить меня заботливый селянин.
– Тебе же к воеводе идти?!
– Тьфу ты, чтоб меня коромыслом! Чуть не забыл. Может приказ не доставят или кого другого обяжут? – Надежда, появившаяся в его голосе, тут же уступила место послушной обреченности, - Если это дело меня не пропустит, то мы в любом случае товар вместе закупим, в телегу сложим. А до дома ты с соседями поедешь, чтоб меня не ждать.
Так мы и решили. Через час, продав последнюю дорожку, неторопливо прогуливаясь от одного знакомого ко второму, от продуктов к загонам с животными и так далее, по бесконечным рядам, Паныч вёл, точнее, учил меня, по его утверждению, развлекаться.