Между жизнью и смертью
Шрифт:
Владимир сердито насупил брови:
– Кончено теперь с именами, как мать родная нас называла; начнут считать по этим вот номеркам.
Мне тоже было не по себе, но хотелось успокоить растревоженную душу юноши.
– Ничего, Володя, ничего... Если мы не сможем вернуться на родину, то, может быть, эти жестянки расскажут людям про нас. По ним каждый поймет нашу участь и никогда не назовет нас изменниками. Эти бирки станут свидетельством нашей честности.
Мои слова подействовали. Володя взглянул на меня большими глазами.
– Давайте будем друзьями, - вдруг предложил он.
– Так ведь мы уже друзья.
– Нет, не просто так, а сначала пожмем друг другу руки...
Я невольно рассмеялся.
– Володя, ведь ты уже взрослый человек и сам понимаешь, что судьба уже соединила наши руки.
Володя вспыхнул, как дитя, и опустил ресницы.
– Ну, ну, - сказал я.
– Не сердись...
– и протянул ему руку. Володя сжал ее и припал к моей груди. Я почувствовал в нем родного братишку. "Какой впечатлительный парень! Нелегкой будет здесь его судьба..." подумалось мне.
Спустя несколько дней нас опять рассадили по вагонам. Выдали на дорогу по копченой рыбе и по двести граммов хлеба.
Это была последняя остановка на родной земле.
Поезд рванул и умчал нас в Германию.
ЧУЖАЯ СТРАНА
Мы проехали пять суток, и наконец поезд остановился, точно уперся с разбегу в самый край земли. За эти пять дней и пять ночей нас увезли так далеко, что, казалось, на новом месте и солнце должно светить по-иному, и сама земля, и деревья на ней должны быть не такими, как у нас.
Раскрылись двери вагонов. На нас пахнуло свежим воздухом. Яркое солнце слепило глаза. Апрель был в цвету. Куда ни глянь, красовались каштаны, точно невесты в шелковисто-белом. Вокруг все утопало в яркой зелени. А вдали горы, горы...
"Так вот какая природа в Германии", - подумал я. Здесь бы жить людям песенной души, добрым и великодушным. Не хотелось думать, что в этом цветущем краю и обитают фашисты.
Но именно они нас тут и встретили. С автоматами в руках они стояли перед вагонами. Здоровенные овчарки возле них поглядывали на нас кроваво-красными глазами. А в стороне, поодаль, толпились мужчины в штатском и изящно одетые женщины. Они, видимо, пришли посмотреть на "живых русских" и теперь, указывая на нас пальцами, довольно и радостно посмеивались. Немецкие солдаты, выпускавшие нас по счету из вагонов, показались мне совсем не похожими на тех, с которыми мы сталкивались до сих пор. Белолицые и подтянутые, они щеголяли в новеньких мундирах, и от каждого тянуло духами.
Надо думать, это были сынки немецких капиталистов. Их не стали отсылать далеко от родителей. Ведь на войне и убить могут. А здесь ни ветра, ни дождичка, и порохом не пахнет, и пули не свистят. Воевать с безоружными пленными - трудно ли! Мне невольно подумалось, что немцы, воюющие на фронте, пожалуй, лучше этих.
Нас выстроили в колонну по три. В лагере мы хоть понемногу, да уже начинали понимать немцев. Но эти тараторили словно на другом языке.
В голове нашей колонны стала машина. По сторонам растянулись в цепочку солдаты. Сзади подошла еще группа конвоиров с овчарками на длинных поводках. Колонна тронулась. Мы двигались дорогой, обсаженной яблонями. По пути лежало живописное село, утопающее в зелени садов. Жители, высунувшись из окон, смотрели на нас, затаив дыхание. Когда мы проходили по центру села, откуда-то выбежала гурьба ребятишек. Выкрикивая что-то, они начали кидать в нас камнями.
– Вот щенки безмозглые!
– буркнул Владимир и раздраженно сплюнул.
Вдруг показалось, будто полил дождь. Мы подняли головы - из окон верхнего этажа на нас выливали помои.
– Высоко живут, да душой низки, - сказал кто-то в колонне.
Да, немало низких душ мы встретили в логове фашизма.
За селом перед нами опять легла длинная дорога. Она извивалась змеей по склону горы, уходя все выше и выше. Вскоре наша колонна потянулась по ней в горы.
В этой стране все для нас было чутким. Даже пенье здешних птиц звучало как-то непривычно. Возможно, это лишь казалось нам от тоски.
Время уже перевалило за полдень. Немцы все торопят нас. Видно, дорога еще длинна. В хвосте колонны время от времени раздается рычание овчарок. Это конвоиры натравливают их на отстающих.
Владимир устал. Он с трудом переставляет ноги. Чтобы поддержать, я беру его под руку.
Но он бодрится:
– Нет, нет, не надо. Ты что? Думаешь, я устал? Не бойся, от тебя не отстану...
Мы все идем и идем. По сторонам высятся каменистые горы. На вершинах темнеют высокие сосны. Их тихо покачивает из стороны в сторону. Чем выше мы поднимаемся, тем холоднее становится воздух, деревья редеют.
Я заметил, что один за другим почему-то снимают головные уборы. Что там такое? Через минуту я тоже сбрасываю пилотку.
У дороги справа, точно титан, одетый в черное, одиноко высится среди камней и сосен огромный чугунный крест. На нем надпись:
Здесь похоронены
русские военнопленные,
мершие в 1914 - 1918 гг.
Леденящий мороз пробежал у меня по телу. В колонне стало тихо.
Шаги замедлились. Сами собой опустились головы.
Теперь стало понятно, куда нас ведут. Фашисты гнали нас на кладбище. И этот чугунный крест, казалось, встречал нас у входа...
ВСТРЕЧА С ДРУЗЬЯМИ
Дорога свернула влево. Колонна поползла вверх по хребту горы. Взойдя на самый гребень, мы увидели перед собой широкую и гладкую лощину. По дну ее бесконечными рядами вытянулись длинные приземистые бараки. Издали они походили на металлические коробки, расставленные в ряд. Во всем этом нетрудно было узнать лагерь. Вокруг него по склонам лощины росли хилые, кривые сосенки, а за ними виднелись голые взгорья.
Над нами очень низко плывут свинцово-тяжелые тучи, едва не задевая за головы. Мы невеселы, что-то теснит сердце, отягощая его биение...
К нашему прибытию ворота лагеря были уже распахнуты во всю ширь. Чугунный ворон широко раскинул над ними свои тяжелые крылья. Острые когти его напряжены, клюв раскрыт, глаза выпучены прямо на нас. Ворон упирается ногами в круглый шар, на котором изображена фашистская свастика, похожая на четырехглавую змею.
Немало страшных сказок слышал я в детстве. И вот сейчас, входя в этот лагерь, я чувствую, как все эти сказочные страхи оживают во мне наяву. Я вхожу в ворота под вороном с таким чувством, точно вступаю в гнездовье драконов.