Мгновение - вечность

Анфиногенов Артем Захарович

– Как же... мой первый вылет! В грозу врезались.

– Да. А вести группу должен был Егошин.

– Точно! Я его ждал...

– А я не ждал!.. Егошина еще с вечера назначили, а утром у него, видишь ты, живот, в кустах засел. Ракета, он за штаны держится... Меня на группу поставили. Друг дружку в строю не знали, не поняли... не шибко, я скажу, получилось... Цель незнакомая, разведданные отсутствуют. Как зенитка забарабанила! Черно... Егошин на моем месте не лучше бы сработал... И потом: летчик бьет машину не потому, что зазнался. Глупость это. Я так майору и заявил. Он на дыбки: "Ты мне базу под аварийность не подводи!" При чем тут база? Летчик контроль упускает, потому самолет и бьется, а почему, на то миллион причин, зазнайство - одна

из миллиона. "Гнилых настроений не потерплю!.." Такая у него метода, видишь... все связал в одно с этим случаем на взлете, - Авдыш провел ладонью по стриженой голове.
– Других винить не хочу, да лететь-то должен был не я... Как получилось, если помнишь? Серогодский повел - не вернулся. Агеев повел - не вернулся... Егошину лететь, он опять в кустах, опять у него живот... ну? В тот-то раз по танкам, если бы, к примеру, он повел, так, наверно, я бы тогда его место занял... Авдыш бы Егошиным распоряжался, а не Егошин - Авдышем..-A тут он мной, и опять на чужом хребте в рай метит... По-людски это? Не обидно, сержант, скажи?.. Все тихой сапой, за спиной, под ростовский приказ меня и упек. Чем больше других под приказ подведет, тем для него лучше. Требовательный командир, служит Родине... И Авдыша сплавил, чтобы глаза ему не мозолил, и капиталец нажил, да промашка получилась!
– Неожиданно и с мрачным торжеством Авдыш прихлопнул по своему планшету.

– Закрыли дело?

– Живой остался!.. Девять вылетов оттарабанил, из них пять - на "Питомник"... А на "Питомник" продраться, на танковый резерв противника, надо весь город пройти, море огня... Капитан Филипченко один раз стаскал туда-обратно и говорит: "Я-то не штрафник, с меня достаточно, теперь впрягайся сам..." И вот пять вылетов на "Питомник", кому скажешь - не верят, - он приподнял планшет перед собой обеими руками, как икону.
– Я, конечно, варьировал, заходил то с севера, то с юга... Разбазаривать такие кадры, как Авдыш, никому не позволено.
– Он бережно опустил планшет на место.
– Из партии меня выставить и у Егошина язык не повернулся. Руки коротки. Я был и остаюсь коммунистом. Жаль, Баранов не внял моей песне без слов...

– Почему? Он слушал. Такая хорошая музыка...

– Спасибо... Я душу обнажил, раскрылся.:.

– Нехватка нежности?.. Без нее мы тут дичаем, так?

– И это... Каждому свое... Да Баранов-то, оказывается, глухарь, лишен слуха начисто... Ты какого года?

– Двадцать второго...

– Ты, сержант, еще был с горошину, когда я уже летал по-хорошему... Я двадцать второго июня, кстати, два вылета сделал, понял? С утра-то еще раскумекивали, что за тревога, боевая или учебная, а как "юнкерсы" вдоль полосы да по стоянке серийно жахнули, - расчухались, сами поднялись, кто уцелел... Два, на другой день два... полсотни боевых вылетов, если на круг брать, имею. Такими летчиками, как Авдыш, сорить - шиш ему, Егошину! Штаб армии телеграмму дал.
– Не раскрывая планшета, капитан стал цитировать на память, щуря глаз: - "Капитан Авдыш обязан был явиться в штрафную эскадрилью со своим самолетом..." - вот как постановлено! Со своим! Куркуль Егошин разве самолет отдаст? У него снега зимой не выпросишь!

Мне побитый от раненого достался, между прочим, тоже члена партии. Парня в госпиталь, меня в его кабину. Три "ЯКа", два "ЛАГГа" да мой "горбатый", такой джазбанд "Смерть Гитлеру" под управлением капитана Филипченко... Дальше я дословно списал: "Откомандировать капитана Авдыша обратно в полк Егошина для продолжения боевой работы. Начальник штаба полковник Селезнев". Селезнев Эн Гэ, с инициалами... Так умные люди вопрос решают... Выпроваживать меня без техники у него права не было!..

– Вы тот вылет помянули, в грозу...

– Теперь попляшет, почему так с Авдышем поступил...

– Я действительно не все знаю. В тот-то раз гроза кончилась, никто не ждал... я, например. Почему вы вправо взяли,товарищ капитан?

– Он все быстренько, на скоростях. Знал, поди, что пустым отправлять не положено?.. "Давай-давай",

только бы галочку за кампанию получить, тертый кампанейщик, не сразу включился. Осматривался, выжидал. А как понял, что его за шкирку возьмут, если мер не примет, рвения не выкажет, так на мне и высыпался... Вправо, говоришь? Я же объяснил: я других на танки готовил, летчиков братского полка, без ведущих остались. Все продумал, с ними проиграл, чтобы не шаблонно, а меня оттуда сняли, к вам поставили. Настроился, знаешь, как бывает, настропалился, от бешеной зенитки туда, вправо, и рванул. Так получилось... Завтра в полк возвращаюсь.

– На чем?

– Что подвернется.

– Товарищ капитан, вы мою "спарку" возьмите. На ней возвращайтесь. Они "спарку" ждут...

– Меня не ждут, "спарку"... А что? Ушел пустой, вернулся с лошадью... Ты останешься, значит? Правильно. Солдат. Встречу Егошина, скажу: избегай, скажу, товарищ майор, излюбленных удовольствий, обращайся к неприятным обязанностям.

Дня через три, ночью, Баранов появился в мазанке, крытой соломой, где на приземистых нарах, застланных парусиной, вповалку спали летчики; чиркая спичкой, он поднимал своих тихонько и не подряд, а выборочно, но голос командира в поздний час по привычке воспринимался как "Тревога!", и пробудились все.

Посматривая на одевавшихся летчиков, Баранов медлил, как бы сомневаясь в новости, только что им полученной, но и сдерживаться ему было трудно.

– Перегонка!
– выпалил он и просиял, освещая поднятым вверх огоньком свои влажные десны.

Командарм Хрюкин в частых разговорах с Москвой по прямому проводу прежде всего информировал Генеральный штаб о численном составе армии, а заканчивал свои доводы Однообразно и требовательно: "Для восполнения убыли в живой силе и технике армии необходимо..." Тридцать маршевых полков, направленных под Сталинград в августе, вобрали в себя все, почти все, что могли поставить фронту эвакуированные на восток авиационные заводы, только-только набиравшие производственную мощность. Сентябрь требовал больше, чем дал август. "От истребителей сейчас зависит наша победа в воздухе", - настаивал Хрюкин в приказах. "Перегонка" силами самих фронтовиков позволяла поднять с заводского двора еще не просохшую от покраски продукцию и тут же бросить самолеты в сражение.

Впервые такое дело поручалось Баранову.

"Перегонка" - не бой с вечной тайной его исхода, но выбор, который сейчас сделает отец-командир, не менее важен, чем выбор перед боевым заданием на КП; он может одарить фронтовика великой милостью передышки, а может и лишить его этого счастья.

Поднимая своих летчиков, Баранов Ваньку Лубка обошел: так случай помог ему распорядиться старшиной, наказать его своей властью.

И о чем же они загудели, не замечая пластом лежавшего на нарах Веньки, отворачиваясь от него?

Об экипировке!

Как будто не под Сталинградом они.

Как будто курсанты-первогодки увольняются в город...

Авиация выходит на люди, авиация не должна ударить в грязь лицом!

Однако выбора в гардеробе молодых военных не было.

Облачались кто во что горазд.

На Пинавте кроме шлема, сдвинутого застежкой к носу, болталась куртка с чужого плеча. Гранищев перепоясал брезентовым ремнем свою курсантскую шинельку. Сам Баранов, правда, пребывал на высоте: его длиннополый кожан оставался гвоздем переменчивой авиационной моды. Как искушенный предводитель, он обдумывал и решал перед марш-броском проблемы капитального свойства: а) продовольствие, б) финансы.

Продаттестат выправил групповой, денег же на командировку в наличии не оказалось. "Зачем вам деньги?
– ворчал поднятый Барановым с постели начфин. В тылу все по карточкам. Сколько вы там пробудете?" - "В кино сходить, пивка попить, - настаивал Баранов на "всеобщем эквиваленте", как, в память о курсе социально-экономических дисциплин, называл он деньги.
– Мало ли... В бане помыться. Не помню, когда последний раз в бане был..." - "Пустой сейф, вздыхал начфин.
– Ничем не могу..."