Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Одной из первых была поездка в Анкатинский племенной совхоз, животноводы которого в содружестве с учеными успешно завершали работу по выведению новой отечественной породы мясного крупного рогатого скота, впоследствии названной «казахской белоголовой».
Шолохов восхищался великолепными племенными бычками и телками: крупные, красно-бурой окраски, с лысиной на лбу или полностью белоголовье.
Михаил Александрович провел в совхозе несколько дней, беседовал с директором Годуновым, научным работником Чкаловского сельскохозяйственного института Акопяном, старшим скотником племенного гурта Дандыбаем Исхаковым. Вместе
Дандыбай Исхаков пригласил писателя к себе в гости на традиционный бесбармак. Михаилу Александровичу впервые пришлось отведать это национальное казахское блюдо.
Михаил Александрович просил хозяина соблюдать все принятые в таких случаях приемы, но был несколько озадачен, когда ему, как самому почетному гостю, дали разделать баранью голову. Сосед выручил, подсказал гостю, что надо сделать.
В дружеской беседе с животноводами писатель провел в доме Исхакова несколько часов. На следующий день он пригласил животноводов к себе. За чашкой чая и сибирскими пельменями продолжалась беседа, в основном о «казахской белоголовой».
Тут у Шолохова родилась мысль завести таких животных в хозяйствах Дона. Позже, когда новая порода была официально оформлена, писателю удалось этот план осуществить. В Вешейском, Боковском и некоторых других районах северной части Ростовской области начало развиваться мясное скотоводство.
В первой половине октября стояла на диво хорошая погода: уже отошла летняя жара, обычная в засушливых степях Приуралья, прекратились порывистые ветры, вздымающие облака мельчайшей въедливой пыли. Солнечно, тепло. Как говорит пословица «только бы жить да радоваться». В общем, мы довольны: можно на уток поохотиться вволю, порыбачить, поездить по степи, разыскивая дроф и стрепетов, на которых тогда охота была разрешена.
Массового перелета гусей и казарок еще нет. Видимо, в полярной тундре, где они проводят лето и выводят птенцов, тоже еще тепло. Птицам не хочется покидать родные просторы Приполярья. Мы часто – ранним утром, днем, вечером, а бывает, и ночью – подходим к берегам озера, прислушиваемся, не появились ли долгожданные гости. А их все нет и нет.
…И сегодня чудесное утро. Зеленоватая гладь озера как будто безмятежно спит под солнцем. Нигде не услышишь всплеска рыбы, не увидишь расходящихся по воде кругов. А птиц почему-то очень мало, не видно обычно многочисленных здесь утиных стай. Только на плесах, под самой стенкой тростниковых зарослей, кое-где виднеются лысухи. Но сегодня они не снуют беспрерывно по воде, забавно кланяясь головой, как в другие дни, а сидят неподвижно, будто спят.
В чем дело? Что за перемена? Такой же вопрос мы задали и своему гостю, табунщику Анкатинского племенного совхоза, пригнавшему на водопой стадо быков. Выпив предложенную ему чашку чая, Ахмет – пожилой казах, в волосах которого уже прибавилась седина, – погладил усы и, ожидая, пока ему нальют вторую чашку, махнул рукой:
– Я так думаю – скоро плохая погода будет. Моя нога, которую испортила фашистская пуля, шибко болит, всю ночь спать не давала.
Заметив, что мы недоверчиво относимся к его словам, Ахмет недовольно поморщился.
– Вы ничего не понимаете! Посмотрите вон туда, – указал он рукой на северо-восток.
Только тут мы обратили внимание, что над самым горизонтом темнели мохнатые тучи.
– Вот как! – удивились мы.
– Пхе! Ничего страшного не будет. Осенью такое часто случается, – презрительно скривил губы наш частый спутник в поездках донской казак Максим, – похмурится, посурмачит, а потом и разойдется.
– Вечер придет, тогда сам увидишь, – возразил Ахмет, – я думаю, сильный ветер, буря будет, дождь пойдет, а может, и снег. В наших степях и такое бывает.
Поблагодарив за чай, казах на прощание посоветовал нам надежно укрепить палатку и подготовиться к непогоде. Мы послушались его совета: укрепили палатку, вырыли вокруг нее водосточные канавки с выходом в лощинку. Укрыли брезентом свои запасы топлива. Машину решили поставить поближе к стогу сена, с затишной стороны.
Ахмет был прав. Скоро мрачные, иссиня-черные тучи, подгоняемые ветром, заволокли все небо. Крупные, редкие капли дождя начали стучать по палатке. Потом ветер чуть притих, а дождь, постепенно усиливаясь, превратился в ливень. Уже не капли, а густые струи воды лились на землю. Степь вокруг нашего стана, куда ни глянь, забурлила ручьями, которые стекали в понижения и рытвины. Спасибо Ахмету – предупредил, и мы успели сделать водостоки, а то наше жилье, без сомнения, подплыло бы.
Сидя в палатке на кошме, мы подкреплялись только что сваренной жидкой пшенной кашей – «польским кулешом», как называют ее на Дону, – «польским» потому, что он сварен не в помещении, а в поле. На второе блюдо были жареные утки. Максим и шофер Тимоша предпочли уткам лысух «кашкалдаков», как их здесь называют, жирных и, по их словам, очень вкусных, хотя и довольно сильно пахнущих не то рыбой, не то болотной тиной. Из-за этого многие лысух не едят. Михаил Александрович собирался было отведать, но потом раздумал, отказался.
– И что же, казаки, лысухи хороши? – улыбаясь, спрашивал он любителей кашкалдаков.
– Дюже вкусные, особенно под рюмочку! – аппетитно причмокнул Максим.
– Так что, может, и по второй выпьете?
– Да кто же от добра отказывается, особливо в такую погоду? – в один голос заявили казаки.
– Что же, Петр Петрович, – обратился ко мне Шолохов, – вы у нас хлебодар и виночерпий, налейте охотникам по стопке, чтобы они не огорчались перемене погоды.
– И вы бы с нами попробовали кашкалдачка. Ей-богу, хорошая штука, ни на какую утку не поменяю, – предлагал Максим.
Михаил Александрович отрицательно покачал головой: в другой раз, сыт.
Закончив трапезу, Максим и Тимоша отправились под тент у автомашины, где поверх сена была разостлана толстая войлочная кошма. А укрывались казаки сверх одеял еще овчинными тулупами, так что на холод не жаловались. А мы, оставшиеся в палатке: супруги Шолоховы, их сын – подросток Миша, пожилая казачка Анна Антоновна и я, не зная, что делать, изредка перебрасывались словами.
Михаил Александрович хотел прочитать что-то вслух, придвинулся поближе к «летучей мыши», скупо освещавшей наше убежище. Однако порывы ветра, от которых трепетно вздрагивала палатка, вызывали движения воздуха, фонарь коптил. Пришлось значительно убавить пламя, читать стало невозможно, и мы поневоле улеглись отдыхать.