Mille regrets
Шрифт:
– Ваша светлость, не соблаговолите ли пройти со мной в мою каюту?
– Потом, потом! Сначала вы должны услышать новость, которую я привез. Это чрезвычайно важно! Ч-черт, как же мучает жажда на этой галере…
Батистьелло наливает ему до краев стакан вина. Кортес пьет медленно, одновременно изучая пристальным взглядом своих острых глаз экипаж «Виолы». Он как будто оценивает этих людей, которые взирают на него с благоговением, как смотрели бы на короля – до такой степени легенда о нем со времени завоевания Мексики, двадцать лет тому назад, обрастала бесконечными фантастическими подробностями в Старом Свете.
– Скажите, мессир Фигероа, давно ли вы не имеете известий от императора?
– Уже четыре месяца, сеньор Кортес. С тех пор, как мы покинули военный порт Картахены, чтобы отправиться сюда и занять пост между Ивисой и Алжиром, о чем меня уведомил Франсиско де Лос Кобос, секретарь его величества.
– А после этого?
– Ничего! Ни почтового голубя, ни даже тени бригантины!
– Стало быть, вы не знаете, что наш горячо любимый католический король, отправившись в свои фламандские земли усмирять бунтующий Гент, столкнулся с сильнейшим противником в лице лютеран в сейме Вормса? Эти еретики не идут ни на какие уступки. Вам, должно быть, также не известно, что прослышав о наших распрях, Сулейман воспользовался ими, чтобы осадить Монастир?
– Это означает новые войны с Турком! – делает вывод Фигероа, основательно расстроенный мыслью о необходимости всерьез возвращаться к опасной армейской службе.
– Без сомнения! Карл, забыв о своих хронических ссорах с французами, отправился в Париж, чтобы убедиться, что пресловутая Франция непременно будет на его стороне против Турка. Но вам не хуже, чем мне, известны наклонности этого Франциска I. Он еретик в неменьшей степени, чем грубиян. Сдается мне, что к Барбароссе он питает больше уважения, чем к своим братьям христианам. Будь он проклят, этот сукин сын!
– А если наш император и король Франции, как и следует предполагать, не найдут общего языка?
– Ну что ж, придется воевать. Я имею при себе список секретных морских сигналов и пароли Андреа Дориа, который в этот самый момент собирает корабли от Генуи до Барселоны. Вице-король Сицилии Ферранте Гонзаго приказал построить тридцать новых галер. Возле Майорки сгруппируется пятьсот военных кораблей. А вы, капитан, будете ли вы готовы?
– Разумеется, сеньор Кортес, разумеется. Не в этом ли смысл нашей жизни? Ну что, молодцы? На Турка! Да здравствует наш император!
Он достаточно громко произносит последние слова, и получает желаемый отклик:
Смерть Барбароссе и его нечестивым псам!
Пока Франциску I и султану с его адмиралом выдается обязательная порция оскорблений и проклятий, Фигероа приказывает пустить по кругу кувшины с вином, а затем дергает Кортеса за рукав.
– Сеньор, пока они веселятся, не обсудить ли нам другое интересующее нас дело?
– Безусловно. Ведите меня, капитан! Вам следует прочесть новые распоряжения, полученные от королевского двора! – громко провозглашает Кортес.
И намного тише, на ухо капитану:
– Я пуще твоего распушил хвост, чтобы мы смогли наедине поговорить о вещах, жизненно необходимых для таких солидных людей, как мы с тобой…
И, наконец, обращаясь к индейцу:
– Встань у дверей, Сипоала, и строго следуй полученным указаниям.
Индеец кланяется, не проронив ни звука.
Над морем сияет полная луна. Совещанию между Кортесом и Фигероа не видно конца. Солнце уже успело закатиться за горизонт, показалась Венера и тоже померкла перед сиянием своей кумушки Селены. Ее холодный свет освещает непрерывное движение туда и обратно между «Виолой Нептуна» и «Звездой Куэрнаваки». Видно, как от каравеллы к галере переправляются позвякивающие тюки неведомо с чем, папки с бумагой и картами. Кузнец Алехандро получает приказ разжечь свою маленькую плавильную печь. Юнге Батистьелло, прильнувшему к щели между разошедшимися досками, удалось подсмотреть, как капитан более чем дружески обнял Кортеса. Новость мгновенно облетает всю галеру, хотя юнга, кроме этого, так ничего больше и не увидел, потому что Сипоала схватил его за воротник и отшвырнул далеко на палубу.
Около полуночи гигант индеец издает заунывный вопль, перепугав весь экипаж. К «Виоле» приближается еще один корабль с погашенными огнями. Он меньше и ниже каравеллы Кортеса, его паруса приспущены, поэтому он до последнего момента легко мог прятаться позади «Эстреллы». Он подходит правым бортом. Матросы протягивают пики, чтобы избежать резкого толчка, но их старания прерывает неожиданный и странный маневр.
На галеру прыгают какие-то мавры, грузят на нее двенадцать бочек, обматывают их веревками и крепят концы за кнехты планшира. Эти бочки так тяжелы, будто набиты свинцом. Их перекидывают за борт, и они немедленно тонут, разматывая пять саженей швартовых. «Виола» оседает на полфута и замирает, словно ее пригвоздили ко дну четырьмя якорями. Этот дополнительный вес на два дюйма повышает уровень воды в трюме и сеет тревогу среди каторжников, которым и так приходится шлепать по воде.
– Святой Себастьян! Но что эти мавры делают? Может, они хотят нас утопить? Каннибала на борту нам не достаточно? – вопит Содимо.
– Черт-те-что, уж не неприятель ли это? – хором выражают беспокойство братья-бастарды Делла Ровере, в семейсве которых от отца к сыну передается привычка накалывать врагов на рапиру, а не слушать шарканье их ног над своими головами.
– Гаратафас, почему бы тебе не спросить у них, в чем дело? – догадывается Гомбер. – Ты же должен как-то лопотать на арабском.
Гаратафас подбирается к люку и хватает одного из мавров за лодыжку. После продолжительного шушуканья турок возвращается с иронической улыбкой на губах.
– Поистине христианская галера, я вам скажу! Прелесть что за капитан, а прекрасный маркиз, ваш великий завоеватель, и того лучше!
– Что ты несешь? – накидываются на него каторжники.
– Они и должны быть тяжелыми, эти бочки. Они наполнены «снежком»[26] с Атласских гор!
– А, так вот что затеяли Кортес и Фигероа?
– Вот именно, эти достойные господа, гордость Испании, просто-напросто занимаются торговлей! Мавр сказал мне, что их бриг пришел из Орана. Они дожидались каравеллы Кортеса в открытом море, в нескольких лье от берега, чтобы не возбудить подозрений. Они загрузили на борт сталь из Толедо, ткани Кордовы, рис из Валенсии, порох для мортир и пушек…
– Все, чем запрещено торговать с маврами! – восклицает младший Делла Ровере.
– Это еще не все. На борту у Кортеса было пятьдесят морисков, он держал их в трюме. Причалив к берегу, он обменял их на эти бочки со «снежком» и получил в придачу пятнадцать пленников христиан.
– Узнаю в этом деле премилый обычай усыплять свою католическую совесть! – возмущается лютеранин Лефевр.
– Или обезопасить себя от этих самых католиков! Разве он не вырвал христиан из рук неверных?
Брат Жан, бывший госпитальер, сведущий в межконфессиональной торговле, пускается в обобщения: