Mille regrets
Шрифт:
Кортес предупредил его об опасности, но страсть совершенно ослепила Фигероа. Алчный конкистадор, вернувшийся в Испанию сказочно богатым, столкнулся с волчьим аппетитом Клары, куда более ненасытным, чем его собственный. Она лишила его разума. Заболев любовью, он дошел до того, что начал распевать серенады под ее балконом. Правда, голос его будил всех собак в округе и вдохновлял соседей на опорожнение ночных горшков на голову поющему идальго. Еженощно орошаемый нечистотами и ежедневно донимаемый упреками и советами друга, он вконец рассорился с Кортесом. Он дал ему поскорее убраться в свои мексиканские края, где уже другие авантюристы плели интриги, пытаясь занять его место и присвоить себе его заслуги вместе с захваченной собственностью.
К несчастью для Фигероа, Кортес был прав. Красавица мигом промотала его состояние. Ради нее он разорился на подарки, приемы и путешествия. Последние золотые слитки он истратил на празднества по случаю помолвки со своей кастильянкой – празднества, достойные быть записанными в анналы истории. Но как только она поняла, что у конкистадора не осталось больше ни одной золотой песчинки, она бросила его.
– Бедный мой Альваро, но ты хотя бы насладился ее прелестями досыта?
– Увы, я так никогда и не смог вкусить от ее запретного плода. С досады я зачастил в бордели Валенсии, надеясь восполнить то, что мне было обещано ею, и что она так и не пожелала мне дать. Там-то я и подцепил этот недуг, который называют неаполитанским.
– Он вовсе не неаполитанский, он американский. Эти с виду безобидные прыщики у некоторых дочерей касиков уже поубивали многих из моих колонистов в Куэрнаваке. Мне остается лишь благодарить Богоматерь Гваделупскую – меня этот недуг пока не тронул! И как ты теперь себя чувствуешь?
– Бессилен, но жив!
О своем прошлом Фигероа вспоминает с чувством неотвязной тоски и с большим стыдом, что заставляет его молчать о своих приключениях и так раболепно заискивать перед Кортесом.
– Так что мне остается только заниматься делами, друг Эрнан. Сколько там бочек?
– Двенадцать, и в каждой по двести мюидов хорошо спрессованного «снежка», укутанного в солому. Я лично присутствовал при законопачивании, поскольку у меня совсем нет доверия к маврам.
– Желательно, чтобы он не растаял в пути! Двенадцать бочек по двести мюидов – приличный вес. Каторге придется попотеть!
– Ну, так прибавь им порцию чечевицы, всего делов-то. К тому же, ветер будет попутным. Мои мавры ожидают mijor[30]. Южный ветер надует твои паруса. Норд-ост поможет тебе причалить к Майорке. Корабли сеньора Гонзаго, идущие из Сицилии и Неаполя, прибудут с зюйд-вестом. Таким образом, у тебя не будет неприятных встреч.
– Ты совершенно уверен в твоем приятеле из Сан-Висенте?
– Да. От тебя требуется лишь перегрузить свой товар в пещеру, расположенную в бухте, по левую руку. Мой каталонский помощник Пухоль заберет его после твоего отплытия. В случае надобности ты дашь залп из мортиры – этот сигнал будет означать для него, что бочки доставлены. Только не забудь: ни при каких обстоятельствах вам не следует встречаться друг с другом. Ты выгружаешь товар и даешь деру, а он приходит после и подбирает его.
– Ну а ты, что ты с этого имеешь? Какой у тебя интерес в этом грузообороте? Ты знаменит, ты принят при дворе императора…
– Всего-навсего, поправить свои дела, Альваро. Я далеко не тот богач Кортес, каким все меня представляют, даже если у меня и есть некоторые сбережения, которые я храню для своих потомков. Не тебе же объяснять, сколько стоит снарядить каравеллу, не считая расходов на тот образ жизни, который подобает придворному. В ожидании погрузки для экспедиции в Алжир двор будет находиться либо в Маоне, либо на Майорке. Императора будет мучить жажда, он заплатит золотом за этот «снежок», чтобы освежить себе пиво и угостить дам шербетом. Я беру на себя эту заботу, но через подставное лицо: это Пухоль, который ждет тебя на Майорке. Что же до христиан, выкупленных на берберском берегу, то они видят во мне, в некотором роде, святого. Никто, кроме тебя и мавров, ничего не будет знать о нашей сделке.
– Ты догадываешься, я полагаю, что моя такса за помощь тебе в этой транспортировке не будет мала.
– Я заплачу, сколько ты скажешь. Чем ты хочешь, чтобы я заплатил? Золотом? Серебром?
– Нет, камнями. Я тебя знаю – у тебя должны быть самые прекрасные камни во всей империи. А это самая разменная монета.
И тут Фигероа принимается стаскивать свои тяжелые сапоги.
– Ты, я вижу, по-прежнему в своих сапогах с выдвижными ящичками? – замечает Кортес.
– Ну да! Это же единственная вещь, которую мне оставила Клара! Без них я был бы окончательно разорен.
– Ты всегда изумлял меня этой парой сапог, которые сшил тебе мой кубинский сапожник. Уже по нашем прибытии в Палос ты прятал в них пластинки золота.
– А ты тогда совсем не оценил моей хитрости. Тебе казалось недостойным по отношению к его величеству утаить золото от причитающейся ему части. Ты был честен…
– Еще бы, это же quinto[31] от всего, что нами было найдено! И с каким риском!
– Ты и теперь считаешь эту мою долю несколько слишком… королевской?
– Теперь, нет. Здесь отдать, там подмазать, подкупить секретарей, угодить церкви, нравиться девушкам. Довольно не бывает никому и никогда. В Мексике, во время моего отсутствия, я уже дважды был разорен моими врагами. Быть добропорядочным человеком совершенно ни к чему. Более чем достаточно просто казаться таковым!
– Ах, Эрнан, я вижу, с возрастом ты стал гораздо больше похож на мужчину и гораздо меньше – на рыцаря!
– Очень жаль…
Старый конкистадор бросает на Фигероа усталый взгляд.
– Значит, теперь ты предпочитаешь камни?
– Мои подошвы полны золота. Это тяжело и занимает много места. Смотри…
Надавив на задник своего сапога, Фигероа сообщает каблуку вращательное движение. Каблук выворачивается из-под подошвы, и в нем оказывается углубление, откуда поблескивают золотые пластинки с медным отливом.
– Здесь у меня есть место, куда можно пристроить несколько прекрасных камней. У тебя найдутся бриллианты?
– Сейчас посмотрим. Эй, Сипоала!
Индеец высовывает голову из-за занавески.
– Принеси мою шкатулку.
Сипоала согласно кивает.
– Постой… не ту, что больше… другую.
Индеец возвращается с металлической шкатулкой. Фигероа, со своей стороны, посылает Алехандро за его переносным тиглем. Судя по сухому резкому взгляду Кортеса, ему это не нравится, но он дожидается ухода индейца и кузнеца, чтобы выразить свое неодобрение.