Mille regrets
Шрифт:
Знай он, что этот Лос Кобос на каждой просьбе о денежной помощи для уплаты накопившихся долгов, которую конкистадор направляет императору, ставит резолюцию от высочайшего имени: на сие не следует отвечать, – разве стал бы он изыскивать возможность лишний раз попасться на глаза Карлу? Невзирая на оскорбительные выходки чинуши-секретаря, маркиз дель Валле д’Оахака надеется всё-таки быть приглашенным на военный совет, ибо голова его полна стратегическими идеями.
Император с некоторого времени чувствует себя не в состоянии и дальше терпеть унижения со стороны Турка. Более того, он уже давно жаждет исполнить последнюю волю императрицы, которая перед смертью, от имени всех христиан, захваченных в рабство, взывала к отмщению. Он принимает решение разрушить
Кортес как подлинный специалист по операциям на суше и на море составил свой собственный план. Разве не он когда-то захватил огромный город на сваях Теночтитлан, имея при себе всего пятьсот человек и несколько барок? Неужели его соображения не заслуживают серьезного внимания хотя бы уже потому, что он из первых рук, через своих контрабандистов, владеет информацией о расположении и точном числе людей алжирского царька Хасана Аги.
Но дни идут, а император со своим советом продолжает игнорировать старого конкистадора. Другие его враги – принц Колонна и герцог Альба – создают всяческие преграды, чтобы помешать ему приблизиться к императору. Совершенно подавленный, со своим вечно коленопреклоненным францисканцем, Кортес больше не сходит на берег. Он забывает о еде и питье. Его ум, обостренный этим горестным затворничеством, с орлиной зоркостью проницает всю тщету богатства, которое в течение двадцати лет золотоносных грабительских походов передавалось из рук конкистадоров в королевскую казну, из горстей севильцев генуэзским менялам, с ярмарок Медины-дель-Кампо миланским торговцам, из банков Медичи венецианским евреям и от аугсбургских Фуггеров в шахты и плавильни Инсбрука.
Его ухо почти различает скрежет стали, которую куют в альпийских владениях Габсбургов. Его нос обоняет устрашающие испарения огромных тиглей, в которых рождаются олово, свинец и медь. Он мысленно вдыхает запах траншей, где вдоль стен тянутся рудные жилы и просачивается селитра. Он ощущает в легких густой тяжелый дым от медленно тлеющих бревен для получения древесного угля. Из высокогорных долин до него как будто доносится скрежет этой жестокой работы. Шипят зловонные мехи, гремят тысячи доспехов, пушек, пик, алебард, двуручных мечей и железных палиц – всех видов вооружения, изобретенного для того, чтобы всеми способами нести смерть.
Оружие! К оружию! Далеко на севере, в недрах Нюрнберга, уже появилась на свет пятидесятижерловая машина, изрыгающая сто залпов, пока сыплется песок в песочных часах, и которую еще не называют пулеметом. В холодных водах Пегница, Инна и Дуная день и ночь получают крещение закалкой бомбарды, змеевики, короткостволки, мортиры, пушки и стофунтовые пушечные ядра.
От Франконии до самого сердца Альп – именно там куется истинное могущество империи, и в виде плотных связок аркебуз грузится на мулов, которые затем бредут караванами по опасным горным дорогам. Эта громада металла и пороха, воздвигнутая на деньги Америки и силою мастерства императорских ремесленников, направляется к Италии, где нескончаемая война требует всё больше и больше оружия.
И так до самой Кремоны. По пути вооружение распродается направо и налево, подпитывая местные вендетты, понемногу разворовывается и улетает по цене золота на оплату провоза всей партии через броды Бренты, где правят мнительные, алчные и продажные сеньоры. Наконец, оно попадает в Порто Венере и в Специю. Там его грузят на суда, идущие на Майорку, где по прибытии сбрасывают на набережные, чтобы вновь погрузить на другие корабли, стянутые отовсюду в этот стратегический порт западного Средиземноморья, и где Кортес – старый поставщик денежных ресурсов для поддержания боеспособности империи – с душой, напоенной горечью, дожидается, когда вершители войны удостоят его аудиенции.
Только им совсем не до него. Они пререкаются между собой, ссорятся, досадуют друг на друга, перебрасываются клеветническими обвинениями. В эту осень 1541 года повсюду царит раздражение. Карл вернулся из Италии недовольный тем, что Папа очень неохотно уступил ему в долг своих солдат и галеры для их доставки. Ибо одолжить
– Октябрь – прескверный месяц. Господь не поддержит тебя, Карл! – предрекал ему понтифик Фарнезе.
Но этот Габсбург из породы упрямцев. Он взошел на корабль, предварительно прослушав мессу. Певчие исполняли ее небрежно, и на один миг, очень краткий, он пожалел о Гомбере. Между Сардинией и Миноркой его военные корабли и галеры подверглись атаке ураганного ветра с градом. Флоту не удалось удержать верный курс, дорогостоящие корабли были рассеяны в разных направлениях и долго блуждали где придется, вплоть до самой Нарбонны. Две недели были потеряны на поиски заблудившихся, прежде чем плавучее воинство достигло, наконец, порта Пальмы. В тот день на Майорке чья-то корова произвела на свет теленка о двух головах. Если это рассматривать как примету, то она, наверняка, не может считаться доброй.
В Пальме их ожидал Андреа Дориа, состоявший при адмиралтействе в Генуе. Адмирал, изменивший Франциску I, известному неплательщику, служил теперь императору, который отсчитывал ему золотые монеты, хотя их вечно не оказывалось в достаточном количестве, несмотря на обе его Америки. Этот бородач, чей язык подвешен не менее ловко, чем его роскошный гульфик, тоже предупреждает императора:
– Нынче cassem[47], Ваше Величество, наихудший из месяцев. Непрерывные ураганы, а Алжир – город, открытый всем ветрам с севера. Отправившись туда, мы загоним себя в гроб скорее, чем если бы мы бросились за борт, надев на ноги кандалы!
Генуэзец знает море по опыту, самое меньшее, четырех поколений предков, сражавшихся с морской стихией. Но император хмурится и стоит на своем. Он не в духе: ему не могут достать «снежной воды», чтобы подмешать ее к пиву, а это так успокоило бы его подагрическую боль в кистях и коленях.
– Cassem – арабское слово, синьор адмирал. Я был бы вам благодарен, если бы вы его при мне не употребляли. Мы являем собой армию Спасителя, Который хранит нас на протяжении всего года. То же будет и в этом октябре.
Плевать он хотел на то, что старый Дориа вслед за всеми здравомыслящими умами, сколько их наберется в Европе – от аугсбургских кредиторов до лондонских купцов –, думает так же, как Эразм: «Иисус повелел нам воевать с нашими пороками, а не с турками»! Но упрямый Карл видит себя в мечтах во главе нового крестового похода! А кто бы осмелился перечить господину и повелителю мира, если он хочет осуществить свой каприз!
Всевышний по-прежнему озабочен тем, чтобы человек только предполагал, а уж располагать будет Он сам. Грохот, разносящийся от Альп до Балеарских островов, достигает его гигантских ушей, и он высовывает нос в небесное окошко.
– Уж не собираются ли они там внизу устроить себе потеху? Ну, конечно! Кажется, мои фигляры уже готовы ее начать!
Сиамская троица чуть не из кожи вон лезет, чтобы разглядеть гомункулов, суетящихся на скалистом западном берегу Майорки. Сказать по правде, позвоночное напряжение между Аллахом, Отцом Иисуса и Яхве сильно ослабло в течение восьмидесяти восьми лет после падения Константинополя.
Если для гомункулов прошел почти век, то по космической клепсидре[48], что капля за каплей отсчитывает человеческие действия, всего несколько часов. Был вторник, 29 мая 1453 года, раннее утро, когда Организация Ответственнейших Наблюдателей (ООН) затеяла новую шахматную партию между восточным и западным миром. Для ООН что мусульманин, что христианин – ставка века. Пойдет ли Господь, скажем, Пием Вторым? Последует ли ответный ход Аллаха Баязетом? Мохачская битва – это шах королю Венгрии? Нет, это только ладья, съеденная у султана перед Веной. И непрестанно, после знаменитого разгрома Константинополя в 1453 году, вселенская ООН играет мальтийскими пешками против беев Туниса, ходит Иерусалимом против Родоса, Бужи против Гранады… Она изобретает противоестественные обмены, разрабатывает неведомые доселе предательства, нагромождает ставки в общей игре и подсказывает идеи оружия массового уничтожения, для того чтобы человеческие существа истребляли друг друга с наибольшим шиком, в чем и состоит их любимое занятие.