Mille regrets
Шрифт:
Фигероа, встревоженный любопытством Амедео, составил новый план, чтобы вернее обмануть экипаж. Все, конечно, задавали вопросы, когда Аугустус взял курс на север, вместо того чтобы причалить в порту Пальмы, как они рассчитывали.
Капитану пришлось сослаться на тайну, связанную с еще одним секретным приказом, который якобы передал Кортес. И этот секрет настолько секретно засекречен, что его необходимо было, как минимум, хранить в запертом металлическом ящичке, за которым и был тогда послан Сипоала. Он сделал упор на эту подробность, надеясь усыпить любознательность тех, от кого не укрылись действия индейца в ночь катастрофы. Приказ этот якобы состоял в том, что необходимо прогнать с северного берега острова некий отряд, снаряженный Барбароссой для разведывания императорских планов.
– Стоит лелеять патриотическое рвение! – сказал себе капитан. – И хорошо орошать!
Наутро Фигероа велел раздать всем вина, причем в больших дозах. Прежде чем обратиться к ним с речью о секретном задании, капитан привел своих матросов в полную боевую готовность, приказав им начистить до блеска аркебузы и шлемы. Потом запели мессу, причем, по указанию капитана, Гомбер начал со знаменитой мелодии Человека войны – той самой, что так переполошила галок и контрабандистов. Учитывая дурную репутацию бухты Сан-Висенте, что может быть естественнее, чем войти в нее с громкоголосой бравадой, заставив разбежаться всех подозрительных типов, поскольку речь идет, понятно, не о военной схватке с врагом, но скорее о наведении на него страха?
Остается лишь перед носом у всего экипажа выгрузить шесть драгоценных бочонков. Фигероа, в своем железном шлеме, плотно сидящем на черепе, во главе своих боевых матросов сходит на берег, чтобы засечь предполагаемых шпионов. Чтобы сердца его команды преисполнились еще большей доблести, он угощает их на пляже дополнительной порцией вина.
Пока солдатня рыщет среди скал, очень кстати закрывающих вид на корабль, галерники под командой Амедео поднимают из воды все оставшиеся бочки со «снежком» и переносят их в пещеру. Вернувшись на корабль, они вместо бочек прикрепляют к бортам свинцовые грузила такого же веса. Шесть канатов по-прежнему тянут за «Виолой» пресловутое тайное оружие.
На исходе утра возвращается Фигероа со своим отрядом, так и не обнаружив ничего более опасного, чем клубок сколопендр. Измотанные этой военной вылазкой, матросы едва находят в себе силы поднять паруса, чтобы выбраться из бухты. Довольный Фигероа, сбросивший с плеч тяжелую ношу, готовится насладиться каким-нибудь прекрасным мотетом под видом благодарственного молебна. Но он не учитывает разъяренного Амедео, который врывается в его каюту как раз тогда, когда капитан решается в кои-то веки стянуть с себя сапоги, чтобы помассировать свод стопы.
– Вор! В пещере ничего не было!
– Что? Как ты осмеливаешься обращаться ко мне в подобном тоне? И потом, что собственно ты надеялся там найти?
– Плату за шесть бочек, вот что! Или кого-то, кто бы заплатил! Но там не было ничего и никого, кроме летучих мышей, свисающих с потолка!
– Это мозги в твоей черепушке свисают набекрень, бедный мой Амедео! Ты думаешь, контрабандист такой лопух, что будет тебя дожидаться с кошелем в руке, да еще скажет тебе: «спасибо, друг, за службу, вот возьми это и не забывай меня»? Ну, ну! Нам заплатят, только когда мы на Майорке встретимся с Кортесом и императорской армадой!
– Если он там!
–Я не думаю, чтобы он был мертв, даже если гнев Нептуна немного его потрепал. И потом, в случае чего, я хорошо знаю, где найти этого контрабандиста.
– Его имя! Я требую его имя!
– И что тебе это даст? Но это не тайна, его зовут Пухоль. Ну вот, теперь с тебя довольно, трижды глупец?
В ожидании минуты, когда можно будет взвесить в своей руке кошелек Кортеса, Амедео ничего не оставалось делать, кроме как довериться этому пройдохе Фигероа.
Кортес действительно уже на Майорке, хотя его «Эстреллу» непросто найти среди четырех сотен итальянских и испанских парусников, тридцати сицилийских бирем Ферранте Гонзаго, еще десяти других, снаряженных папой Фарнезе, и шестидесяти четырех галер императора, не считая «Виолы Нептуна», которая, став жертвой полного штиля под скалами Фортенора, задерживается с прибытием в порт Пальмы.
Бедный Кортес! С той кошмарной ночи все у него идет вкривь и вкось. Жемчужина, проглоченная тунцом, разверзла черную бездну в его сознании. Одержимый множеством дурных предчувствий, он продиктовал своему нотариусу Мельхиору де Портесу первое завещание, оговорив в нем дополнительное условие: в день его смерти и последующие за ним недели отслужить не менее пяти тысяч месс за его вечное спасение. Что называется – перейти в иной мир с полным обеспечением.
Заново оснастив в картахенском порту свою истерзанную каравеллу, он обзавелся каким-то францисканским монахом, который неотступно сопровождал его, бормоча нескончаемые молитвы, – этакий живой охранный лист. С онемевшей душой, пораженной страхом, подобно быку в предчувствии молота, прибыл Кортес на Майорку, звеневшую от приготовлений к войне.
Эрнан, под неусыпным надзором своих сыновей Мартина и Луиса, обеспокоенных его подавленностью, стоит на верхней палубе «Эстреллы» и наблюдает за галерой-флагманом «Стойкость». Совершенно новенькая, только что спущенная с генуэзских верфей, с четырьмя гребцами на каждой скамье, она безусловно имеет самый гордый облик из всего, что можно увидеть на море. Над ее кормой полощутся на ветру два штандарта – один с благочестивым распятием, другой с расправившим крылья орлом кесаря. Вся выкрашенная в пурпур и одетая в серебристую броню, она своей мощью подавляет всевозможные португальские караки, испанские галеоны, легкие парусники, неповоротливые грузовые суда, боты, филиботы, шебеки, ракстовы и прочие скорлупки, от которых лишь понапрасну распухают ряды армады.
У Кортеса есть основания для горьких мыслей. Ведь это серебро и золото из его Нового Света, добытое для императора его руками и оплаченное его слезами, расходуется на такое вот грандиозное представление в заливе Пальмы. Без пота и крови его людей где нашлись бы средства на эти двадцать четыре тысячи солдат, три тысячи лошадей, тысячу мулов, что с шумом и сутолокой грузятся на корабли императора? Кто вырвал у индейцев то, чем оплачивается сено, овес и пшеница? Опять же, кто дает возможность закупать всю эту провизию, достойную королевского дворца, эту бездну овощей и фруктов, дичи, говядины и телятины, эти сотни баранов, эти галеты и солонину, эти бочки с винами, эти сладкие освежающие напитки в больших глиняных горшках и множество других деликатесов, вроде шоколада, который до безумия любит кесарь и от которого вечно болят по ночам его искрошенные зубы?
В утро своего прибытия в Пальма-де-Майорка Кортес проследовал мимо кормовой рубки «Стойкости». Он высоко поднял флаг, приказал бить в барабаны и трубить приветствие, но никто не вышел на мостик, чтобы на него ответить. Всего-то и приоткрылось одно из окошек, но он даже не успел разглядеть, кто за ним прятался. Ну что ж, тем лучше, и он вновь ощутил приступ парализующей меланхолии. На самом деле из окна выглядывал секретарь, которому поручил ответить на приветствие император, очень занятый в этот момент составлением плана атаки вместе с адмиралом Андреа Дориа. Секретаря, который высунул нос наружу, звали Франсиско де Лос Кобос. Этот человек когда-то обещал только что вернувшемуся из Мексики Кортесу всяческую поддержку, но теперь сделался его врагом, сочтя, что Кортес не слишком щедр на подарки.