Mille regrets
Шрифт:
Злополучный выстрел из пушки, которым Дориа подает сигнал всем судам укрыться в бухте Пеньона, сносит кормовую рубку «Эстреллы», а заодно с ней и голову Кортесова францисканца. При всеобщем крайнем замешательстве победоносно и громко звучит взрыв хохота Хасана Аги с самого верха крепостной стены.
– Идиоты, порожденье свиней, им уже не спастись. Смотри, сиди Бу[53], какую милость посылает нам Повелитель ветров!
Вслед за первым шквалом дождя со стороны моря надвигается второй и накрывает залив еще более плотной завесой.
– Что за мысль, мой король, становиться на якорь носом к северу! – добавляет марабу[54]. – Cassem, убивающий лето, все
И сиди Бу Геддур начинает бить посохом по воде в огромной лохани, сопровождая это действие монотонными песнопениями, содержащими злокозненные призывы усилить волнение на море. Михаил, перешедший на сторону Аллаха, благосклонно внимает этой просьбе. Температура воздуха падает еще ниже. Море из свинцового становится серебристым, трепеща под хлещущим его градом. Пена уходит с побережья, оставляя за собой голые камни и игольчатые раковины. А это означает, что из глубины залива собирается встать на дыбы пятиметровая волна. Подхваченные этим внезапно родившимся чудовищем, корабли вновь устремляются друг на друга. Выдержавшие первый вал на этот раз вдребезги разбиваются. Отхлынувшие назад волны увлекают в пучину все, что от них осталось.
Аллах резвится как девчонка в ванне – шесть галер переворачиваются подобно игрушечным корабликам в тазу. Их весла мотаются на бешеном ветру, шестьсот человек пропадают, разом проглоченные бездной.
Каторжникам галер хорошо видно сквозь траповый люк, какую ужасную участь готовят им волны. Они бросают весла и умоляют охранников расковать их. Но те уже взобрались на плашкаут, хватают всё, что только может держаться на плаву, и прыгают в воду, несмотря на риск оказаться раздавленными между бортами взбесившихся кораблей.
Буря нечаянно сближает «Виолу» с «Эстреллой», охваченной пламенем.
– Надо убираться из этой ловушки! – кричит Кортес, обращаясь к Фигероа. – Освободи своих каторжников, или ты никогда не вырвешься отсюда.
Его голос тонет во влажном тумане. К счастью, на «Виоле Нептуна» не стали дожидаться этого призыва, исполненного сострадания к ближнему. Амедео уже нашел большие клещи и перерезает цепи. Освобожденные немедленно бросаются освобождать других, а те сбрасывают в море весла, ставшие смертельно опасными. Амедео уговаривает их поторопиться. А вдалеке, над побелевшими от пены скалами, уже встает третье чудовище.
Не мешало бы как-то добраться до скал Пеньона, как того хотел Дориа, ибо только под ними можно найти убежище с подветренной стороны. В тот момент, когда «Стойкость» уже почти скрывается за этими скалами, внезапно налетевший шквал разносит в противоположные стороны «Виолу» и «Эстреллу». Конкистадора выбрасывает за борт. Тотчас же идет ко дну его каравелла. Но всё же Господь, благодарный маркизу дель Валле д’Оахака за множество обращенных – пусть и не без некоторой доли насилия, – посылает ему спасительное бревно в форме деревянного бюста сирены.
В небе образуется голубой просвет. Ветер разворачивается, рвет облака и налетает на залив с противоположной стороны. Он обрушивается на «Виолу», которая трещит по всем швам.
– Выбрасывайте оставшиеся весла, ради Христа! Бросайте всё, или мы погибли! К парусу! Быстро! – надрывается в крике Аугустус.
Гомбер одним из первых бросается к канатам, чтобы освободить парус. Бешеный ветер ударяет в ткань, вздувает ее, натягивает, надсадно скрипят лебедки, вся галера издает чудовищный треск, поворачивая на другой галс. Ее ростра превращает в
– Но что это они делают? Они бегут! Это предательство, трусость! Вернитесь назад! Именем Бога и вашего императора!
Напрасны эти вопли Дориа, посылаемые навстречу шквальному ветру, – «Виола» уже унеслась в открытое море. Фигероа, поразительно устойчивый на своих тяжелых каблуках, ни на йоту не шелохнулся под ударами вихря. Неужто его Господь, этот шутник, все еще не разлюбил его?!
– Скажем так, я приберегаю его для Нашей следующей партии! – говорит Он, ударив по рукам с Аллахом, другой ипостасью Его Самого.
Но на этот раз католический Господь явно устал от своих пешек – миссионеров, крестоносцев и самопровозглашенных избранников. Под стенами Алжира, которые Бог нечестивых оберегает во всю силу легких Михаила-архангела, от гордыни Запада остаются лишь устрашающие руины.
– Увы, где же Ты, о, Господь моего воинства? De profundis clamabo ad te, Domine…[55]
Несмотря на свои молитвы, Карл стоит на краю погибели. «Стойкость» совершенно неуправляема, хотя ее и удалось отвести в относительно безопасное место. Дориа подхватывает съежившуюся в ожидании смерти фигурку и швыряет ее в баркас.
– Адмирал, почему я не послушался вас?!
Генуэзец хранит молчание. Этот второй, после Барбароссы, повелитель морей ограничивается тем, что пронзает уничтожающим взглядом беспомощного императора, распростертого у его ног. Гнев, однако, вдохновляет его на ответный выпад:
– Сир, я всего лишь мудрость океанов, которая обязана склонять голову перед мудростью королей!
Хлесткая ирония адмирала погружает императора в горестные размышления. На их глазах течение уносит «Стойкость», а с ней и последнюю волю покойной императрицы. Несколько человек, оставшихся на борту, ведут борьбу со стихией, чтобы уберечь эту роскошь от кораблекрушения. Взявшись за весла, Дориа пытается добраться до какого-нибудь более прочного корабля из тех, что остались от армады. А их осталось всего около пятидесяти из пятисот, да и те ужасающий ветер в ближайшее время разнесет по всему Средиземному морю, вплоть до берегов Сицилии.
Ликование царит на самой вершине небес. В день Всех Святых 1541 года, то есть через восемь лет после победы над Тунисом, христиане потерпели поражение, ради которого ни один мусульманин не успел даже обнажить свою саблю. Невиданные доселе возлияния совершаются возле Источника молодости среди святых любителей заключать пари. А в это же время в Сарагосе, в силу непостижимого и пугающего чуда, растрескивается и осыпается чешуйками краска с изображения лика Мадонны дель Пилар.
За обильным жертвоприношением следует пиршество, поскольку божества проголодались. Зрелище подобного морского коктейля раззадорит чей угодно аппетит, будь то язычник, магометанин или христианин. Уже готово застолье для сотрапезников Нептуна; голавли, сардины, сельди, камбалы, скаты, сарги, тунцы, треска, налимы и морские собаки угощаются глазами, языками и ушами тысяч утопленников. Над заливом гремит гром, способный раскалывать горы. Доспехи гремят как кастрюли, в овечьем вымени сворачивается молоко, в Алжире лопаются стоящие на жаровнях горшки с мясом. Это святой Петр, главный кашевар, закончив все приготовления, обращается к ООН с решительным призывом: