Mille regrets
Шрифт:
Маневр Всемилостивейшего достигает своей цели: императорский флот разделяется надвое. На одних судах надрываются галерники, увеличивая скорость в направлении Алжира. Другие, оставшиеся со спущенными парусами, напоминающими огромный лесной массив из обезлиственных, как зимой, деревьев, приговорены этим мертвым штилем к проеданию своих запасов провизии.
Так проходят десять бесполезных дней – в кутежах и застольях.
– Впрочем, давно известно, что все осенние морские экспедиции, – не что иное, как выброшенные деньги, понапрасну… – витийствует Дориа, уставившись на заячье рагу.
Кесарь, который всего неделю назад заполучил этого немногословного адмирала с его милейшими девизами, уже проклинает его сентенции, исполненные мрачной меланхолии. Чтобы не терзать себя разочарованием, он заедает его, отправляя в рот одно за другим двадцать четыре перепелиных яйца и запивая их пинтой пива.
Михаил-архангел снова встряхивает и бросает кости: на этот раз на море поднимаются волны и ветер крепчает. Лос Кобос мучается морской болезнью, а Крекийон, после обильной выпивки в компании одного из оруженосцев, валяется без чувств под мешком с орехами. Это святая Цецилия, покровительница музыкантов, тайно влюбленная в Гомбера, подкупила Михаила-архангела, любителя игры в кости, чтобы он помог ей уладить это дельце.
– Не кажется ли вам, Ваше Величество, что море вскипает? Это наступает месяц cassem. Погнавшись за четырьмя зайцами, ни одного не поймаешь!
– Ну, знаете ли, адмирал, вы уже начинаете заговариваться, совсем как Папа римский! Или, может быть, вы желаете походить на Турка, по примеру короля Франциска?
Глава 6
Первые галеры, вошедшие в Алжирскую бухту, оказались перед лицом города, запертого на все замки крепче, чем жена крестоносца поясом верности. Некие таинственные голуби принесли Хасану Аге сведения о выступлении императорского флота, а также и о том, что он был рассеян по морю игрой капризных ветров.
Король Алжира тотчас же распорядился бросить клич и собрать, сколько найдется в радиусе пятидесяти лье вокруг города, верблюдов, коз, баранов, бахчевых, пасленовых, изюма, томатной пасты, фиников, мешков муки и зрелого сыра, чтобы выдержать, как минимум, годовую осаду. Поместив все эти запасы в надежное укрытие, жители заперли все ворота на цепные замки и засовы из толстых балок, наполнили водой большие баки на случай пожаров, и закрыли доступ в порт, растянув перед ним гигантскую цепь. При появлении первых вражеских парусов на вершинах скал и сторожевых башнях зажигаются костры, чтобы предупредить последних, еще оставшихся снаружи, беспечных кочевников, что им пора укрыться в стенах города. И по мере того, как перед Алжиром постепенно собираются императорские суда, король приказывает бить в барабаны, систры и цимбалы.
Впрочем, все эти демонстративные приготовления обеих сторон к военным действиям обычно не препятствуют некоторым, вполне человеческим, попыткам договориться, предпринимаемым, как правило, втайне. Некий придворный Карла Квинта, прибывший на одной из галер, обвязывает себе рукав белым платком и под покровом ночи отправляется потолковать с Хасаном Агой. Он услаждает его слух красивым вступлением:
– О, великий король, нашему императору известно, что вы, как и ваш отец Барбаросса, родились в христианской семье, и он умоляет вас вернуться в истинную веру и покинуть лагерь нечестивых. По праву рождения вы являетесь вассалом одного лишь Кесаря, но никак не Турка. В благодарность его величество в своей бесконечной снисходительности, отпустит с миром турецкий гарнизон, а также сохранит свободу жителям Алжира. Кесарь умеет очень щедро воздавать за оказанные ему услуги…
Тут испанец приоткрывает суму, битком набитую золотыми монетами. Хасан погружает в них руку. Золото Америки – точно такое, каким Кортес так щедро оплачивает «снег» с Атласа! Качество и количество монет волнуют душу корсара. Пару часов он пребывает в нерешительности.
Об этом свидании узнает от своего шпиона предводитель янычар Сулеймана, Эль-Хаджи. Тысяча его людей, размещенных в алжирских казармах, – все как один сторожевые псы Блистательной Порты.
– Предательство!
Эль-Хаджи стремительно врывается в диван[52] Хасана и грозно провозглашает, что ему хорошо известно о намерении императора действовать исподтишка. Он требует немедленно отказаться от мысли поставить Алжир в положение, невыгодное для султана, дабы не принести ему вечного бесчестья. Хасан высокомерно отвергает подобные обвинения, брошенные ему в собрании высокопоставленных лиц и предводителей корсаров. Досадливо сглотнув, он тотчас призывает испанца и заявляет ему, что надо быть глупцом, чтобы вмешиваться в дела противника и давать ему советы, но еще глупее принимать на веру советы, которые дает противник. Вслед за тем он снимает свою туфлю и вызывающе тычет ею в лицо испанца, которого тотчас изгоняют из Алжира.
С этой минуты женщины, собравшиеся на высоком крепостном валу, окружающем город, начинают испускать диковинные вопли, переходящие в улюлюканье. Мужчины присоединяются к ним, призывая Аллаха гипнотическим песнопением, которое стелется по морю подобно мощному шквалу все более и более холодного ветра.
Этот ветер и в самом деле слишком прохладен для чувствительных костей адмирала Дориа, ибо беспощадный Аллах уже готовит христианам свой самый недобрый прием. Собравшиеся, наконец, перед городом все пять сотен кораблей освещает молочно-бледное солнце, стремительно поглощаемое грядой облаков. Октябрьское небо постепенно чернеет. От насыщенного солью упорного ветра твердеют хоругви, штандарты и флаги. Рвется крест рыцарей Мальтийского ордена. Пропитываются влагой огромные, красные с золотом, королевские знамена Испании. Их полощущийся на ветру отяжелевший бархат уже сбил в воду двух человек на «Стойкости». У вышитых на знаменах львов Кастилии и Арагона намокла шерсть и обвисли хвосты.
Беспорядочно зашлепала веслами команда каторжников на капитанской галере. Непрерывно меняющие направление потоки, что закрутились на рейде, грозят поломать весла как спички. Достаточно одного порыва шквального ветра – и этими веслами снесет головы гребцам с ближайшей к воде скамьи.
В бухту врывается ураган. Капитаны в ужасе. Дориа распаляется гневом:
– Император – невежда! Он ничего не пожелал узнать о характере моря. А теперь вот начинается буря. Нужно уходить отсюда!
– Аллах акбар! Аллах акбар! – звучит ему в ответ крик янычаров султана, охраняющих подступы к городу.
Эхо этого вопля, еще усиленное гонгами и медными трубами, звучащими из каждой башни городского вала, исторгает стон у десятков тысяч христиан.
И затем следует первый удар. Несущаяся со скоростью скачущего коня, плотная и серая, как свинец, завеса дождя накрывает бухту. Она погружает всё во тьму – от подводных скал Пеньона до зубчатых верхушек башен ворот Баб-Азуна. Корабли трещат, зубы стучат – одна и та же лихорадочная дрожь овладевает людьми и судами. На пятьсот кораблей и тридцать тысяч солдат империи опрокидывается холодная влажная ночь.
Ослепленные темнотой, они не видят, как налетает огромная волна и сшибает друг с другом сразу пятнадцать судов. Первыми тонут Георг Фронтисперо и шесть тысяч его наемников-лютеран. Католический Бог без колебаний приносит их в жертву – что за вздорная мысль пришла в голову его Карлу включить в игру эти еретические пешки?
«Стойкость» оказывается в скверном положении. Она застыла в боковом крене, отчего попадали столы, карты, часы и распятия. Рухнувший на пол Карл препоручает себя Мадонне дель Пилар. Испугавшись бури, право орать приказы он предоставляет своим офицерам. Но эту разномастную армию, говорящую не менее чем на десяти языках, где даже при хорошей погоде с трудом понимают друг друга, совершенно не возможно снова призвать к порядку.