Мир-Цирк. Город Барабу. Песнь слона
Шрифт:
— Примерно половина из них — технический персонал: техники, медики, электрики и компьютерщики не более годятся для боя, чем клоуны… — Пейнтер заметил, что Великий Камера, мастер тарзакских клоунов, глянул на него, подняв бровь. — Не обижайся, Великий Камера. — Лейтенант снова повернулся к Алленби. — За вычетом их и тех, кто негоден по возрасту, мы имеем, возможно, дюжину строевых солдат, экипированных разве что голыми руками.
— И?..
— И будь это задачей в офицерской школе, я бы вспомнил, осторожность мать доблести, — и не получил бы неуд.
— Невозможно.
— Знаю.
— Ну и какова же альтернатива, Пейнтер?
— Герилья. Партизанская война. Избегать прямых столкновений, использовать тактику булавочных уколов, утомлять их… превратить для арваниан жизнь на Момусе в ад… — Пей-нтер опустил глаза и покачал головой.
— Что такое? Что ты собирался сказать?
Пейнтер скривил губы, потом поднял глаза:
— Чтобы превратить планету в ад для арваниан, нам необходимо будет превратить ее в ад и для нас самих. Такая война — это противоборство духа… мужества. Чтобы увеличить для арваниан цену завоевания, народу Момуса придется и самому заплатить дорогую цену. Возможно, на это уйдут годы. Они могут измотать нас первыми…
— Ха! — Все повернулись к Доруму, силачу и мастеру тарзакских уродцев. — Пейнтер. Ты полагаешь, момусиане лишены силы духа? — Остальные одобрительно кивнули.
Пейнтер потер глаза, потом опустил руку.
— Я видел такую войну раньше, Дорум. Шесть лет назад, во время восстания на Хессифе. У меня на глазах командира роты разорвало на куски… маленькая девочка попросила воды… она обмоталась проволокой, превратившись в ходячую бомбу. — Он отошел от стены. — Хватит у тебя духу превратить себя в бомбу, Дорум? Или превратить в бомбу жену или дочь? У хессифиан на это хватило духу, и этого оказалось недостаточно. Мы разбили их. Егеря подавили восстание.
Воцарилась мертвая тишина. Алленби видел, как углубляются морщины на лицах.
— Есть другие предложения? — Никто не шелохнулся. — Прекрасно. Пейнтер, с чего начнем?
Наавон Дор, командир арванианских наемников, забыл о линейном крейсере "Меч", несущемся к планете Момус: его стило порхало по экрану, закрывавшему одну из переборок каюты, движения художника были быстрыми и уверенными. На экране появились изображения суровых гор Арвана и резких ветров, сгибающих тонкие растения. Экран Наавона мог бы оживить рисунок: серые облака скользят за горами, деревья диа раскачиваются под ветром, — но он предпочитал достигать этого эффекта рисованием. На переднем плане появился утес, а на обрыве — вихрь линий и теней, который скоро превратился в подобие его самого: высокая фигура, приплющенная голова гордо вскинута, черные, как ночь, глаза пристально смотрят из-под выступающих надбровий на далекие горы. Наавон мгновение помедлил, всматриваясь в портрет. На герое была старомодная одежда: стоячий воротник и скрещенные ремни, как у старых арванианских наемников. Наавон нахмурился, потом узнал воина. Отец, почему я сейчас думаю о тебе?
— Наавон? — Старший офицер отвернулся от экрана. В люк просунулся его заместитель.
Наавон выключил экран, стирая изображение, и бросил стило на прикроватный столик.
— В чем дело, Госс?
— Многопалый прилетел с командного корабля и желает видеть тебя.
— Этим некорректным в расовом отношении словечком ты, полагаю, обозначаешь адмирала Садисса.
— Его самого.
— Возможно, Госс, тебе интересно будет узнать, что Садисс как ворлианец не более виноват в том, что у него четырнадцать пальцев, чем мы, арваниане, в том, что у нас десять.
— Да, Наавон. — Госс, старый солдат и верный друг старшего офицера, потупился, изображая конфуз, в уголках рта обозначились озорные морщинки. Хотя не знаю. Виноват он или нет, а, бьюсь об заклад, бучу поднять может.
Наавон покачал головой:
— Чего хочет представитель нашего патрона?
Госс ухмыльнулся:
— Он желает предъявить кому-то обвинение.
Старший офицер вскинул брови и кивнул:
— Ладно, Госс. Пожалуйста, пригласи адмирала.
Госс повернул голову и крикнул:
— Эй, ты! Давай сюда! — А потом вошел в каюту, сел напротив Наавона и стал ждать появления ворлианского адмирала.
Садисс вошел. Арванианский командир с интересом наблюдал, как приземистый гуманоид, одетый в черный костюм и плащ, осматривает каюту, высматривая, куда сесть. Наавон указал на табурет:
— Это лучшее, что я могу предложить, адмирал.
Садисс бросил злобный взгляд на сидящего Госса, потом повернулся к Наавону:
— Я лучше постою.
— Как хотите. — Госс поднял ногу в ботинке, положил ее на табурет, сверху закинул другую ногу. У Наавона мелькнула мысль, не следует ли ему объяснить ворлианцу, что Госс так же ведет себя и с арванианскими офицерами. Он покачал головой и снова повернулся к Садиссу. — Ну и что вам нужно, адмирал?
— Солдата из вашей третьей роты, Т'Дулна. Я официально обвиняю его в измене.
Наавон кивнул:
— Ясно. Что он натворил?
— Пораженчество. Он пренебрежительно высказывался о нашей славной миссии.
— Хм-м-м. Это серьезно. И что он сказал?
— Он назвал нашу освободительную миссию вторжением и намекнул, что выставлять современную армию против того, что он назвал "невинным обществом клоунов и жонглеров", трусость.
Наавон кивнул:
— И вы слышали, как Т'Дулна говорил это?
Садисс повернулся к открытой двери и махнул рукой:
— Эмис, Юст, сюда! — Два арванианских солдата вошли в каюту и вытянулись рядом с адмиралом по стойке "смирно". — Эти двое слышали его и доложили мне об измене.
Наавон откинулся на койку и сцепил пальцы на животе:
— Ясно. — Старший офицер внимательно оглядел солдата Эмиса, потом солдата Юста. Кивнув, он повернулся к Госсу. — Этих двоих уволить из части и вышвырнуть с моего корабля. Если адмирал не возьмет их на свой корабль, выбрось за борт, и пусть идут пешком.
Госс встал и потер руки:
— Да, Наавон, с удовольствием. — Госс подошел к солдатам, схватил обоих за руки и потащил из каюты. Тот, кого звали Эмисом, перед тем, как вывалиться в коридор, умоляюще посмотрел на Садисса.