Мир культуры. Основы культурологии
Шрифт:
утверждает, что Бог — это свет, красота, благо; он “пребывает во всем и вне всего”
[329, с. 91]. Для автора прекрасное также представляется “неразрывностью связей
всего сущего”, “не возникающее и не уничтожающееся”. Таким образом, он
приравнивает прекрасное к Богу, при этом божественная красота становится
источником всей красоты мира. Эта мысль позволяет Псевдо-Дионисию утверждать,
что красота подобна свету, она, как и свет, проникает всюду и, как и
проистекает из одного источника. Такое понимание красоты нашло свое
материальное воплощение в архитектуре храма, позволяющей залить все его
пространство потоками света, и в иконописи, в том золотистом фоне, на котором
чаще всего изображен основной сюжет иконы. Как пишет В. М. Полевой, золотой
фон условен, за ним “стоит представление о сверхчувственной, сверхчеловеческой
стихии, недоступной для простого логического понимания... Изображение строится
не как картина, в которую можно углубиться созерцанием, следуя глазом от
предмета к предмету, от одного плана к другому, как бы осязая взором
существующие в пространстве фигуры, а как зрелище, действие которого
развивается от непроницаемого золотого фона вперед, на зрителя” [246, с. 139].
Несколько иным было светское искусство Византии. Оно испытывало сильное
влияние античной традиции. Однако памятников светской культуры сохранилось
гораздо меньше, так как при различных военных действиях первыми разрушались
дворцы знати, императора и других богатых людей. До наших дней
просуществовала огромная цистерна, построенная еще при Юстиниане для
снабжения города чистой водой и представлявшая собой целый подземный дворец,
украшенный множеством колонн. Турки называли ее “Тысяча и одна колонна”.
Дворцы императоров, дома знати были богато декорированы мозаикой и
фресками, украшавшими пол, стены, потолки. Они изображали привычные для
античности сцены сельской жизни, охоты, различных зверей. Фрески изобиловали
сценами, “прославлявшими победы императоров над варварами, развлечения
василевсов” [297, с. 92]. В светском искусстве еще долго сохраняется скульптура,
которая в ранний период представляет нам портреты императоров, чиновников, а
иногда поэтов, философов.
В Византии постепенно сошел на нет театр,
поскольку античные трагедии и комедии сменились
представлениями жонглеров и мимов, а церковь
предавала анафеме многие зрелища. Но благодаря
церкви получила свое развитие музыка, включенная в
религиозный ритуал.
Литературная жизнь Византии, хоть никогда не
затухала, дала миру не так много значительных
авторов. Здесь сказывалось и то, что одни литераторы
склонялись к горестным размышлениям о бренности
Мозаика пола. Большой
всего земного, другие — сохраняли традиции
дворец в
Константинополе. VI век
340
античности, но “новое пронизано осязаемым присутствием старого, даже старое не
остается самим собой” [155, с. 272]. Христианское мировоззрение, его устремление
к внутреннему миру человека проявляется в размышлениях о жизни, оставленных
выдающимся богословом, философом и поэтом VI века Григорием Назианзиным:
Кто я? Отколе я пришел? Куда направляюсь? Не знаю.
И не найти никого, кто бы наставил меня.
Может быть, одним из первых в византийской культуре он говорит об измене,
предательстве друзей и учеников, интригах среди церковнослужителей:
Горька обида. Если ж уязвляет друг —
Двойная горечь. Если ж из засады бьет —
Тройная мука. Если же брат по вере твой —
Скрепись, душа. Когда же иерей, — увы,
Куда бежать, кого молить, как вытерпеть?
(Пер. С. С. Аверинцева)
И сам поэт, и его соподвижники вызвали настоящий всплеск поэтического
искусства в Византии. В византийской поэзии складывается исповедальный жанр,
раскрывающий психологический настрой автора или лирического героя. Чаще всего
это были действительно автобиографические стихи, как, например, у поэтессы IX
века Касии. Это была девушка необыкновенной красоты и ума, предназначенная в
невесты императору Феофилу. Его смутил и испугал глубокий ум красавицы, и она
от обиды и позора удалилась в монастырь. Ее стихи полны горького чувства,
насмешки над глупцами:
Как страшно выносить глупца сужденья,
До крайности ужасно, коль в почете он...
Когда невежда умствует — о боже мой,
Куда глядеть? Куда бежать? Как вынести?
Гораздо лучше с умными делить нужду,
Чем разделять богатство с невеждами и дураками...
(Пер. Е. Э. Липшиц)
Не остаются забытыми эпическая поэзия, жанр гимна и эпиграммы. Проза
Византии выработала и совершенно новый жанр — жанр жития, повествования о
жизни, страданиях, благочестии святых, мучеников за христианскую веру. В ранний
период существования Византии героем жития был чаще всего христианин,
терпящий гонения от языческих правителей. Позже героем становится
благочестивый монах, которого преследуют противники его благочестия: