Мир под лунами. Начало будущего
Шрифт:
Однажды я проснулась от громких звуков. Еще не вернувшись из сна, в котором мы с Аэлем загоняли в ловушку оленя, обвела взглядом комнату и поразилась игре света, не сразу поняв, что солнце, а не огонь освещает стены. Его ослепительно-желтый, в розовой кайме край показался из-за горизонта и, без потерь отразившись в море, слал радостный привет замку. Неровный, чуть выпуклый потолок и верхняя часть стены напротив окна окрасились в ярко-розовый цвет. Обрадовавшись, я села на кровати и улыбнулась. И тут же, устыдившись, со стоном повалилась обратно на одеяла, закрылась от света. Но от громовых песен нихегг было не спрятаться: торжествующие голоса плыли по залам, вырывались наружу и растекались на километры вокруг скалы. Горячее солнце, о, чудо! Ты вырвалось из черной пасти! Ты снова даришь свет! Мы усыпили зверя, чтобы ты поднялось над нами, так спеши же ввысь, озари всю землю, не оставь ни одного темного уголка! Замри в центре неба навечно, не оставь нас светом! Каждый день мы будем поддерживать тебя песнями, чтобы ты не устало. Свети, свети, свети!
Это было прекрасно, как церковное песнопение
Я встала, чтобы покинуть замок, спуститься в нижние пещеры, там песни неслышны. Но ноги сами понесли меня на восточную террасу, где двадцать и еще пятеро нихегг приветствовали солнце. Прислонившись к стене, которая тоже будто ожила под его лучами и радостно дышала, спеша избавиться от ночной сырости, я закрыла глаза. Так ни за что не догадаешься, что голоса принадлежат корявеньким голым нихегг. Это пение ангелов. Звучные, сильные, они уверенно сплетают слова в звенящий узор. Словно золотые нити солнечного света, они проникают во мрак пещер, устремляются вниз, на темную еще равнину, а потом взлетают к небу, гася последние звезды. Слезы текли и текли по моему лицу. Не в силах больше сопротивляться, я глубоко вздохнула и присоединила к хору свой слабый, дрожащий голос. Нихегг все как один улыбнулись мне. Я пела вместе с ними, робко повторяя незнакомые слова, грудь мою сдавила грусть, но душа летела навстречу солнцу. Легко, будто бабочка, вспорхнув над террасой, я зависла над темными телами нихегг, и, почуяв свободу, рванулась прочь. Сильный порыв ветра подхватил меня и вознес над башнями, бросил в воздушную яму, в сторону от скалы. Я провалилась вниз, но тут же выровнялась, нашла солнце и, не сбиваясь больше, полетела к нему. Пустыня внизу еще лежала в ночи, отсвечивая тусклыми зеркалами озер. Мелькнули две параллельные гряды из камней, сдвинутых телом огромного зверя. Земля между ними была темней, чем вокруг, будто ее покрывал слой слизи. Море впереди бликовало розовыми отсветами восходящего солнца. Как ни всматривалась я вдаль, противоположного берега не видела. Нужно подняться еще выше, только поймаю ветер.
– Мы научим тебя петь, если захочешь. Ты сможешь петь так же хорошо, как мы.
Земля кинулась под ноги. Вздрогнув, я открыла глаза и снова прислонилась к стене, чтобы не упасть под силой тяжести, обрушившейся на только что невесомое тело. Теплое дуновение пронеслось по террасе, пошевелив полы плаща, - насмешка над тем ветром, что нес меня к морю. Носитель Браслетов, Убийца Пожирателей Плоти сузил ромбы зрачков, вглядываясь в мое побелевшее лицо.
– Мы научим тебя петь. Хочешь?
– Твоя щедрость подобна солнечному свету. Я давно мечтаю об этом.
Когда-то у меня был неплохой голос, но я не развивала его, предпочтя танцы. У нихегг другое устройство гортани, сомневаюсь даже, что у них есть легкие, подобные моим. Они учат меня пению на слух. Немало внимания уделяют они и дыхательным упражнениям, вот только не знаю, есть ли от тех толк. Но петь и правда стало легче. Порою кажется, что мой голос не хуже, чем у учителей. Жаль, что у них нет никаких музыкальных инструментов! Они лучшие композиторы, чем нанья. В мелодиях моих богов при всей их длительности нет движения. Они похожи на озера прозрачной воды, скованные ледяными берегами. Статичные, раз за разом повторяющие одну и ту же, пусть бесконечно длинную фразу, они лишены сюжета; безупречно красивые - недвижны, как спящие в своих саркофагах нанья. Ничуть не похожи на них песни нихегг - непредсказуемые и изменчивые, как горные реки, что начинаются родником под высоким камнем, веселым ручейком скачут с горы, разбиваясь хрустальными брызгами, и только далеко-далеко внизу успокаиваются, с достоинством текут меж зеленых берегов... к очередному водопаду, где снова - брызги, и рев могучих вод, и радуга в полнеба! В песнях нихегг есть все то, чего лишена эта унылая местность. Я вижу в них испаряющую облака влаги зелень тропических лесов, яростные грозы, ласкающую глаз морскую лазурь, бабочек над цветами... Нихегг любят петь со мной, потому что улавливают мои грезы и, ничего в них не понимая, простодушно восхищаются ими.
Время между снами стало проще прожить. Вместе с нихегг я пела рассветные гимны и песни о будущем торжестве света, когда вместе с горячими ветрами прилетят дневные птицы, начнутся бури и солнце истомит глаза. Длинные саги о предках, прорубивших ходы в скале и вышедших к вершине, где можно жить в растениях и где течет самая сладкая вода. О том, как они каждую ночь ходили усыплять морского зверя. Истории эти отличаются друг от друга лишь мелкими деталями, но нихегг все равно исполняют каждую от начала до конца. Еще они поют о шерсти дневных птиц, из которой можно ткать полотно для одеял и плащей, и о туманах, что изредка окутывают скалу, и тогда солнце становится слабым, как ночная звезда. А оно тем временем поднималось все выше, воплощая в жизнь все, о чем говорилось в песнях. С запада задули сильные ветра. Завывая меж башен, они с ревом проносились над замком к морю - даже за десятки километров видно было, как оно волнуется. Потом прилетели дневные птицы, что и не птицы совсем, а странные крылатые безногие существа размером с собаку, с крохотными глазками на удлиненной голове. Клюва у их нет, маленькая нижняя челюсть покрыта мягкой, отвисшей губой и совсем не видна под выступающей верхней, на самом конце которой сочатся желтой пеной три ноздри. Кожа на голове черная, тело и крылья покрыты жесткой серой шерстью. Долетев до замка, птицы останавливаются в воздухе, часто взмахивая мохнатыми крыльями, тщательно примерившись, складывают их и камнем падают на землю, отдаваясь во власть хозяев замка. Появляются они всегда большими стаями, и через несколько минут двор становится похож на полный овец загон. Нихегг снуют между птицами, специальными ножами состригают шерсть и складывают в чаны, сделанные из того же материала, что и стены замка. Птицы покорно терпят прикосновения их рук, изредка вздрагивая и разбрызгивая пену, если нож случайно порежет кожу. Окончив стрижку, нихегг берет птицу на руки, несет к обрыву и, раскачав, швыряет в воздух. Та улетает дальше на восток, к своей неведомой цели. Куцые теперь крылья зеленовато просвечивают на солнце. Шерсть потом замочат в краске, добываемой из горных минералов, и соткут материю, чтобы делать плащи. Другой одежды нихегг не знают. Когда я сшила себе штаны и тунику, их это так развеселило, что у меня появилось новое имя: Шерстяной Урод. Зато я наконец-то почувствовала себя человеком. Хорошо бы было соорудить еще и обувь, да ведь для этого нужна кожа, а животных нихегг не убивают, если только те не нападают сами, как те псевдо-страусы, и никак не используют в хозяйстве их тела.
Печаль не то чтобы прошла, просто с ней можно стало жить, как живут с хронической болезнью. В редкие минуты просветления я отдавала себе отчет, что преувеличиваю свою вину. Возможно, Аэль не погиб, Бероэс и Эйбиани успели довезти его до Морского дома и уложить в саркофаг. Может быть, нанья умеют воскрешать мертвецов, есть же у них гимн жизни! И даже если он умер, то не только из-за меня. Это Бероэс стрелял в него! В конце концов, Аэль сам выбирал свою судьбу, сам кинулся на защиту, а значит, не осудил бы меня. "Но он погиб напрасно!
– возражала я тихому голосу здравого смысла.
– Если б он успел вытащить меня из тумана, нанья отправили бы меня на Эркой и получили взамен то, что им так нужно. Тогда его смерть была бы оправдана. А я, глупая, все испортила!" Боль была сладка, я не желала с нею расставаться. Наверное, просто-напросто невозможно пережить подобный удар, не взвалив на себя груз печали. В горе черпала я силы. Только презрение к себе помогало мне жить.
И все же по утрам я просыпалась с улыбкой, предчувствуя удовольствие от пения. Нихегг все еще с подозрением посматривали на непривычный наряд, закрывающий столь неприятное им тело, подшучивали над ним... и с радостью учили меня петь все лучше, все звонче.
Полотно пригодилось и для того, чтобы занавесить окно в комнате. Диск солнца еще не показался целиком из-за края земли, а я уже устала от постоянного света. Заснуть при нем стало непросто, а в снах меня поджидали кошмары. Часто снилось, что я разбилась, упав со скалы, или что меня заклевал страус. Иногда Аэль сносил мне голову мечом. Каждый раз я оказывалась в знакомом удушающем мраке и снова кричала от боли, которая теперь не закончится никогда. На этот раз не вернуться, вокруг навеки только тьма, боль в разбитых костях, в груди, безнадежно пытающейся сделать вдох. Подземелья, закопанные гробы, подводные глубины - все эти безвоздушные ужасы преследовали меня сырым могильным удушьем.
Наверное, именно эти кошмары сделали возможным чудо. Кто знает, вдруг оно никогда не произошло бы, если б не страх, который я испытывала во сне! И, однако, я ничуть ему не удивилась, поскольку подсознательно ждала его еще в прошлой жизни.
Снилось, что нихегг нашли меня внизу, на равнине, среди камней, и похоронили под ними. Верного спутника всех злоключений - топор положили они мне на грудь, и сложили поверх него руки, и, разгладив искаженное болью лицо, завалили мое тело камнями. После этого они ушли. Очнувшись, я не нашла звезд. Острые камни выкололи глаза. Я пытаюсь поднять руки и не могу. Тяжесть могилы не дает сделать вдох, забивает пересохший рот каменной крошкой. Ослепшая, парализованная, я кричу в смертельном ужасе, который засасывает меня все глубже, но ни одного звука не вылетает изо рта, и вместо белого тумана имруру я проваливаюсь в холодный мрак, который снова рвет меня на части, грызет изнутри. А главное, самое страшное - не могу набрать воздуха, задыхаюсь, разрывается сердце, орошая ребра кровью. Я уже умерла... но почему же так больно? Значит, жива и умру сейчас снова, в тысячный уже раз!
Но в этот раз получилось по-другому. В реальности я тоже задыхалась, неудобно завернувшись в одеяло, и никак не могла проснуться. Кошмар длился без конца. И вдруг нашелся выход. Раз я не могу жить и не могу умереть, значит, силы природы не властны надо мной! Осознав это, я собрала остатки того, что осталось от тела, и пролетела сквозь собственную могильную насыпь, будто она была из тумана. Нет, это я из тумана, и никакие стены мне больше не преграда! Я зависла над могилой, взмахнула руками, пошевелила ногами и засмеялась от радости: победила!
Засмеялась вслух и оттого проснулась. Оказалось, что мое тело и впрямь парит в воздухе, в углу комнаты далеко от кровати. И оно вовсе не соткано из тумана: тяжелое одеяло тянет вниз. Я развела руки, отталкиваясь от воздуха, и поднялась на полметра выше. Одеяло свалилось на пол. Удивления не было, скорее облегчение: ну, наконец-то! Первым побуждением было вылететь в окно, прямо сквозь белесую пленку - должна же она выпустить меня так же легко, как могила!
– и полететь к морю. На счастье, разум еще не настолько мне отказал. На всякий случай я поднялась к самому потолку, попробовала просунуть сквозь него руку и проснулась окончательно - всех законов физики даже для такой как я никто не отменил. Да и кидаться в окно пока не стоит. Прежние видения о полетах были достаточно реалистичны, чтобы напомнить об опасности ветра и холода. Разводя воздух руками, я добралась до кровати, кое-как улеглась - тело хотело парить, а не лежать - и тут же заснула.