Мир всем
Шрифт:
В День Победы его медсанбат атаковала группа фашистских солдат. Их много тогда неприкаянно болталось по лесам и полям, пытаясь пробиться через линию фронта, которая уже не существовала. Когда в ночи прозвучали автоматные очереди, он не сразу понял, что случилось. Марк тогда извлекал пулю из плеча молоденького солдатика с круглой стриженой головой и испуганными глазами.
— Все на землю! Оружие к бою! — раздалась на улице команда замполита Кошкина.
Со всех сторон раздавались выстрелы, одиночные и очередями. Отбросив корнцанг, Марк стащил солдатика со стола. Сестрички с санитарами метались от раненого к раненому, стягивая их на землю. Пули насквозь прошивали брезентовые стены палатки.
Мигнула и погасла лампочка. Наступила кромешная тьма.
«Нет-нет, только не сейчас, — колотилась в мозгу короткая мысль, не успевая оформиться во фразу. На четвереньках, на ощупь, он подобрался к своему автомату и залёг у входа в палатку. Если в палатке было темно, то на улице колыхался зыбкий полумрак, отражаясь от белых стволов берёзовой рощи. Лесное эхо умножало звуки боя, и казалось, что стреляют отовсюду — не разобрать, где свои, где враги. У госпитальной палатки какой-то боец рухнул навзничь, раскинув руки. Марк несколько раз выстрелил наугад и пополз к человеку — вдруг ещё жив. Тот оказался немцем. На Марка уставились стеклянные глаза из-под сбитой на лоб серой шапки, их называли гансовками. Подняв голову, Марк скорее угадал, чем увидел фигуры замполита и начальника штаба. Значит, враг в той стороне. Короткими перебежками он бросился к ним.
— Бей прицельно, — бросил сквозь зубы начштаба, едва оглянувшись в сторону Марка. Легко сказать — прицельно, если стрелять приходилось только на учениях. Он с трудом удержался от желания беспорядочно поливать огнём движущиеся тени между берёзами. Закусив губу от напряжения, он взял на мушку участок в поле зрения и на несколько томительных секунд замер в ожидании. Выстрел прозвучал резко и хлёстко, словно надломленная сухая ветка. Марк увидел, как тёмная фигура пошатнулась вперёд и медленно сползла на землю по стволу дерева.
— Ложись! — выкрикнул начштаба.
Едва Марк неловко шмякнулся на землю, как над головой просвистел веер пуль. Чтобы занять удобную позицию, он положил ствол автомата на торчащий пенёк и прицелился. Перед глазами по-прежнему метались неясные мишени, и он стрелял, стрелял и стрелял, пока на его плечо не легла ладонь пожилого санитара Кукушкина, которого все величали дедом.
— Баста, товарищ военврач, кажись отбились.
— А раненые?
Кукушкин пожал плечами:
— Пока не проверял.
Санитары, начштаба, замполит, медсёстры… — Марк перебегал взглядом с одного лица на другое, — живы, жив, жив, живы.
Удивительно, но в том бою с приблудными фашистами не пострадал ни личный состав подразделения, ни раненые.
— Ну, что, Марк, видно, мы в рубашке родились, — закуривая, сказал главврач, подполковник медицинской службы. — Признайся, испугался?
Марк подумал, прислушиваясь к собственным чувствам:
— За раненых переживал, а про себя было некогда думать, хотя… — он вытер рукой потный лоб, — хотя знаете, я боялся, что погибну, не узнав, когда будет День Победы.
— Сегодня он, Марк, сегодня, девятого мая, — устало сказал подполковник, — только что радист принял сообщение.
После войны путь лежал в родное Колпино, разрушенное почти до основания. Отец погиб в Ижорском батальоне, мама попала под обстрел и умерла в больнице. Удивительно, но его дом на улице Павловской оказался одним из немногих уцелевших. В разбитые окна его комнаты дул ветер и хлестал дождь. Кое- как приведя жильё в порядок, Марк на следующий день по приезде вышел на работу и день-деньской мотался по вызовам, в свободное время взахлёб читая медицинскую литературу, чтобы восполнить пробелы в педиатрии, терапии, неврологии и даже психиатрии.
Подстанция скорой помощи ютилась в двух комнатёнках уцелевшего здания детской инфекционной больницы. Шофёр Аверьянов дул на кипяток, налитый в огромную жестяную кружку, а медсестра Наташа вязала чулки, и спицы в её руках издавали лёгкий монотонный стук. Время от времени Наташа выдёргивала из вязания спицу и чесала ею в волосах.
— Наташка, у тебя никак вши? — весело спросил доктор Васильев, которого сменял Марк. Шумно отдуваясь, он содрал с себя халат и повесил на вбитый в стену гвоздь.
— Дурная привычка, — не отрывая взгляд от вязания, сказала Наташа, — вот у вас, Илья Константинович, привычка грызть карандаш, а у Марка Анатольевича по любому поводу морщить лоб.
Марк непроизвольно провел пальцем по лбу:
— Неужели? А я не замечал.
— Хмуритесь, хмуритесь, — Наташа назидательно улыбнулась, как малышу-несмышлёнышу, — надо следить за собой, а то раньше времени состаритесь, и девушки любить не будут.
— Сейчас бабы всех любят, — встрял Аверьянов, — мужиков-то раз-два и обчёлся.
Вон, моя жена меня от себя ни на минуту не отпускает, чтоб, значит, другие не увели.
Глянув на него исподлобья, Наташа фыркнула:
— Увели! Скажешь тоже. Да это не жена за тобой, а ты за ней как привязанный бегаешь! — Она состроила скорбную мину и передразнила: — «Маша заругает, если поздно вернусь. Маша велела карточки отоварить».
Аверьянов сурово засопел, и Марк подумал, что сейчас разразится перебранка, но тут захрипела тарелка динамика над дверью и голос диспетчера сообщил о новом вызове на улицу Веры Слуцкой.
Антонина
Зима не собиралась сдавать позиции, и март начался с завывания вьюги над крышами, но уже через неделю погода резко сменилась на оттепель с весенними атрибутами в виде капели и обширных луж, едва прикрытых тонким льдом. Я не удержалась от соблазна и продавила каблуком ледяную корку, глядя, как вода медленно просачивается на поверхность вокруг подошвы моего сапога. Двое мальчишек из нашего барака по очереди лизали сорванную сосульку и заливисто хохотали.
«Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём…» — доносилась из репродуктора песня из нового кинофильма «Небесный тихоход». Фильм привезли в клуб Ижорского завода, и туда постоянно стояла очередь за билетами. Счастливцы, попавшие на сеанс, вчера горячо обсуждали сюжет в учительской.