Мир всем
Шрифт:
— Рая, я желаю тебе открыть самое крупное месторождение в мире! Алмазное!
— Постараюсь! — Она поболтала ногой и провела рукой по коленке. — Насквозь промокла, а запасных чулок нет. Отменят талоны на промтовары — накуплю себе целый чемодан чулок!
— Представляю тебя в тайге с чемоданом чулок!
Мы расхохотались так громко, что на лестничной клетке скрипнула дверь и старушечий голос недовольно прошамкал:
— Ходют и ходют, хоть дустом их посыпай.
Его перебил мужской тенор:
— Вечно вы недовольны, Матрёна Петровна, уж и посмеяться нельзя. Война ведь закончилась! Теперь надо жить и радоваться.
На
— Промокли, девушки? Замёрзли? Поднимайтесь, чайком угощу.
Скользнув по нашим лицам, его глаза с восхищением остановились на Рае.
Она спрыгнула с подоконника:
— Ещё чего! — и посмотрела на меня. — Побежали?
Раин взгляд искрился весельем, от которого мне тоже стало легко и радостно. Хотя хмурый день по-прежнему сеял на голову стылую морось, небо высветлилось розоватыми полосами, простиравшими свет на мокрые крыши домов. У порога собора мы остановились, и я вдруг вспомнила про Колю Леонидова. Я писала Рае про него в последнем письме, успев пожаловаться, что никак не найду к нему подход.
— Господи, помилуй, — доносились до притвора песнопения слаженного хора.
«Господи, помилуй», — шепнула я про себя, и мы с Раей вошли внутрь.
Мне не пришлось долго гадать, кто засыпал песок в мою чернильницу с красными чернилами. Я с первого урока заметила, что Коля находится в режиме ожидания. Время от времени он бросал на меня короткие взгляды и тут же делал безразличный вид прилежного ученика, по уши поглощённого учёбой.
На всякий случай я незаметно проверила, не расшатаны ли ножки у моего стула. Кнопок и клея на сиденье тоже не обнаружилось. Значит, Коля придумал что-то другое.
Каверзой оказался песок в чернильнице. Не подавая вида, я промокашкой почистила перо и достала с верхней полки шкафа бутылочку с чернилами, которую всегда держала про запас. На Колином лице отразилось такое разочарование, что если бы я была девочкой, то показала бы ему язык. Правда, я тут же устыдилась своих непедагогичных мыслей и вздохнула: противостояние ученика и учительницы точно не делает мне чести. Вполне возможно, завтра в моём портфеле обнаружится мышь или крыса.
Крыс я не боялась. Как-то раз под Смоленском нашему взводу довелось квартировать в подвале гастронома, кишащем крысами. Продуктов там давно не хранилось, но, видимо, аппетитный запах навсегда впитался в стены и пол с выщербленными досками. Чтобы выкурить серую напасть, наш лейтенант приказал продезинфицировать подвал дымовыми шашками. Вы думаете крысы ушли? Ничуть не бывало! По ночам они с топотом носились по пустым полкам и бесстрашно шмыгали по ногам спящих. Но мы уставали так, что не разбудило бы даже стадо слонов на водопое. От грызунов мои мысли перекинулись к котам, я вспомнила наглую морду Пионера, наскоро переименованного в Пиона (ха-ха-ха!), и подумала, что через пару недель, в день рождения Ленина, мои третьеклассники станут пионерами. И Коля тоже! Я сама лично на октябрятском собрании класса подняла руку за Колину кандидатуру в пионеры: достоин.
Подготовка к вступлению в пионеры шла полным ходом: мы повторяли стихи, песни, ходили строем под барабанную дробь и, конечно, разучивали наизусть пионерскую клятву. В последней редакции, утверждённой бюро ЦК ВЛКСМ от 9 января 1946 года, она звучала так:
«Я, юный пионер
Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».
Вчера директор школы показала мне стопку пионерских галстуков, которые старшие ребята будут повязывать на грудь новым пионерам. Помню, перед моим собственным приёмом в пионеры я целую ночь постоянно вскакивала и проверяла, не смялся ли нарядный воротничок на школьной форме и на запачкался ли накрахмаленный мамой белый фартучек. А потом после торжественной линейки я бежала домой в расстёгнутом пальтишке, чтоб прохожие видели мой пионерский галстук, и замирала от счастья и гордости.
Сегодня третьим уроком шло чтение, и, конечно, мы читали рассказы о пионерах-героях. Я рассказывала мальчикам об отважном партизане-разведчике Вале Котике, когда посреди урока дверь распахнулась. Мой взгляд выхватил бледное лицо Колиной мамы. Цепляясь рукой за косяк, она искала глазами Колю, и её взгляд безостановочно метался из стороны в сторону.
Отложив газету с рассказом, я обеспокоенно спросила:
— Мария Васильевна, что произошло?
Как рыба на поверхности, она раскрыла рот, но вместо звуков смогла только глотнуть воздух и так и застыла, подпирая плечом дверь. Чья- то рука отодвинула её в сторону, и в класс шагнул высокий солдат с вещевым мешком за плечами. От худобы шинель колоколом болталась на его плечах, приоткрывая часть шеи. Небритая щетина подчёркивала впалость щёк, перетекая к впавшим глазницам с тёмными веками.
Я спросила:
— Товарищ, вам кого?
С тем же успехом я могла бы разговаривать со статуей полководца Суворова, потому что солдат даже не глянул в мою сторону. Он пристально смотрел на детей, и вдруг с последнего ряда из-за парты сорвался Коля, и его крик разрезал воздух, как острая бритва:
— Папка! Папка вернулся!!!
— Коля, сынок!
Коля обнял отца крепко-накрепко — не оторвать. Он прижимался к нему руками, ногами, животом, терся щеками о колючую шинель, насквозь пропахшую запахом махорки и паровозного дыма.
Дрожащими руками отец гладил его по голове и плакал. Плакала я, плакала Мария Васильевна, в коридоре всхлипывали директор школы и уборщица.
— Папа, ты не убит? Ты живой? — в сотый раз спрашивал Коля, и каждый раз отец, срываясь на хрип, подтверждал:
— Живой я, живой. Ошибка вышла с однофамильцем.
Назавтра Коля пришёл в школу сияющий, как медный самовар, и с самого порога звонко выкрикнул:
— А мы с папой вчера ух какую груду дров накололи! А мама нам пирог испекла! Антонина Сергеевна, я папе рассказал, как вы нас учите дорожному движению, и он сказал, что вы молодец!
Я посмотрела на его счастливую рожицу с улыбкой от уха до уха и поняла, что крыса в портфель отменяется.
Этот майский день выдался самым обыкновенным, ничем не примечательным. Утром, как часто случается, в кухне началась перепалка между хозяйками. Заводилой обычно выступала горластая весовщица Нюрка из третьей комнаты. В этот раз она сцепилась из-за спичек с соседкой Наташей из десятой комнаты.
— Говорю тебе, не брала! — недовольно отбрехивалась Наташа. Она заправляла свой примус, и по кухне плыл терпкий запах керосина.