Мир всем
Шрифт:
— Слышу. — Голос Лены звучал замедленно, словно звуки доносились из-под воды. Она потрясла головой. — Значит, жив.
Я перехватила встревоженный взгляд Марка. Он пристально смотрел на Лену, готовый в любую секунду оказать ей помощь. Лена несколько раз глубоко вздохнула и отпила чай из чашки, которую я услужливо сунула ей в руки.
— Значит, жив. Жив, — несколько раз повторила она. Её щёки нежно порозовели. — Товарищ Красильников, не молчите, говорите, где он? Что он? Откуда от пишет?
— Так я и говорю, — протянул старшина, — разыскивает вас, значит, товарищ Егоров, проживающий в городе Архангельске. Вот, тут адресок имеется, — он протянул
Лена читала короткий текст, и буквы прыгали перед глазами, сливаясь с полосой телеграфной ленты. Жив! Ищет! Господи, жив! Спасибо Тебе, Господи!
Несколько сухих строк с адресом в Архангельске вмещали в себя два года бесконечной боли, когда ночами без сна она воображала, как гестаповцы или разведка США — одна шарага — выламывают Стёпе руки, калечат, выкалывают глаза, а потом льют на голову холодную воду, чтобы пришёл в себя. Официально майор Егоров числился пропавшим без вести, но знакомый капитан из Разведуправления определённо сказал:
— Не жди, Ленка. Оттуда, куда его послали и с тем заданием, живыми не возвращаются.
Но она всё равно ждала в дикой надежде на чудо, но когда тот же капитан из Разведупра передал ей Стёпины часы, поняла, что её жизнь закончилась вместе со Стёпиной.
Часы она носила не снимая. Во время бессонницы под их тиканье часто вспоминалась глубокая тёмная ночь с заснеженной коркой бывшего колхозного поля, куда их группу диверсантов-разведчиков сбросили на парашютах. Она приземлилась сразу вслед за Степаном, но в круговерти метели потеряла его из виду. С ним, командиром, группу познакомили непосредственно перед вылетом, предоставив всего пару часов на знакомство и слаживание действий. Маленький, щуплый, лопоухий, он скорее, напоминал стеснительного подростка, если бы не острый, пронизывающий взгляд и бритвенная точность суждений, с каким его палец скользил по карте местности, где предстояло нанести удар по противнику. Попасть в группу Егорова считалось честью, и весь полёт до прыжка Лена исподволь смотрела на его неподвижное лицо, удивляясь, что он спал и открыл глаза лишь тогда, когда над кабиной пилота зажглась сигнальная лампочка. Степан прыгнул первым. Второй шла она, Лена.
Из прикушенной при прыжке губы потекла кровь, медленно замерзая на подбородке. Первое, что надлежало сделать, — это зарыть в снег парашют. Ветер неистово надувал и рвал шёлк купола, и на «похороны» ушло больше десяти драгоценных минут. Где-то в круговерти метели потерялся условленный сигнал для сбора группы — несколько коротких вспышек фонарика, и пришлось идти наугад, по направлению ветра вычисляя в уме возможные точки десантирования товарищей.
Ей показалось, что прошла вечность, пока в кромешной тьме удалось заметить мутное пятно света, вспыхнувшее и мгновенно погасшее. Постепенно группа собралась. Потерь не было, и к едва забрезжившему рассвету они вышли в заданную точку. Дальше их пути расходились. По заданию женщине предстояло проникнуть в тыл и установить связь с подпольем, а диверсантам пробиваться к партизанам.
Спустя время Лена много раз спрашивала себя, отчего возникает любовь? Ведь Степан всего-навсего взял её за руку, посмотрел в глаза и негромко попросил:
— Вернись живой. Я буду ждать.
Скорее всего, ему часто приходилось произносить подобное напутствие — обычное для войны пожелание друзьям перед решительным сражением. Но сейчас Лена вдруг поняла, что этот раз принадлежит только ей, некрасивой, невзрачной и вредной Ленке, с которой девушки из полевого
— Обещаю, что после войны мы будем навсегда вместе. Ты мне веришь?
Она погладила ладонью его щёки, колючие от небритой щетины, и, запоминая навсегда, вдохнула запах сырой шинели:
— Верю. Я буду ждать.
А потом он не вернулся с задания.
Лена металась по комнате, как слепая: наткнулась на стул, сшибла со столика свою чашку, хорошо, что участковый уполномоченный товарищ Красильников успел её поймать на лету. Потом схватила сумку и сунула ноги в сапоги.
— Елена Владимировна, успокойтесь, теперь адресат никуда не денется. — Красильников аккуратно поставил чашку на блюдце. — Охолоните малость. А то у нас недавно произошёл случай — смех и грех! Представляете, нашлась родня у одного рабочего с Ижоры, так он на радостях так крепко отметил это дело, что залез на дерево в парке и оттуда орал песни.
— Какие? — тупо спросила я.
— Да разные, — пожал плечами старшина Красильников — Меня когда вызвали, он распевал «Катюшу». Пришлось снимать и давать пятнадцать суток, как нарушителю. Так что вы, товарищ Павлова, будьте осторожнее, а то может выйти неприятность.
Метнув на него яростный взгляд, я подошла к Лене:
— Лена, ты куда?
Она перевела дыхание:
— На почту. Послать Степану телеграмму.
— Так почта уже закрыта! — Я взглянула на часы, где стрелки подтягивались к девяти вечера.
— Телеграф круглосуточный!
Лена говорила отрывисто, словно восстанавливая дыхание после марш-броска с полной выкладкой.
Я накинула жакет:
— Подожди, я с тобой.
Почтовое отделение было на Павловской, неподалёку от бани, и я снова понеслась туда, едва успевая за Леной. В начале улицы она вдруг остановилась:
— Знаешь, я всегда верила, что он жив! Всегда! Хоть и старалась не думать об этом. Боялась сглазить. Понимаешь? А теперь, когда он жив, мысли о его гибели кажутся мне предательством.
Я обняла её, и несколько секунд мы стояли крепко обнявшись, словно черпали силы друг у друга. Лена уткнулась мне в плечо:
— Я и сейчас боюсь — а вдруг ошибка? Вдруг это не Степан, а кто-то другой, ошибочный, тёзка?
— Зачем ошибочному тёзке разыскивать Елену Владимировну Павлову? Тёзка про тебя и знать не знает, — сказал Марк. Оказывается, он всё время шёл рядом с нами. Мы обе с удивлением уставились на него, словно увидели призрака.
Перламутровый закат медленно опускался на верхушки деревьев, сгущаясь у стен домов. Тёмным пятном маячил котлован стройки будущей пятиэтажки. Через год, может даже скорее, сюда потянутся первые новосёлы, и дом заживёт, задышит, зазвенит детским смехом и засияет стёклами чистых окон.
Рабочий день на почте закончился, но в помещении горел свет и мелькала чья-то тень. Лена забарабанила кулаком в дверь:
— Откройте, мне надо послать срочную телеграмму!
— Закрыто, — протянул из-за двери недовольный женский голос. — Ночью срочные телеграммы на Центральном телеграфе принимают. Езжайте в Ленинград и посылайте хоть сто штук сразу.