Мир всем

Богданова Ирина

— Понимаю, но ты, надеюсь, долечишься?

— Само собой. Завтра Лена уволится, соберём вещички и махнём в архангельский госпиталь.

— Но почему Архангельск? — невольно вырвалось у меня. — Там же далеко от Германии, все демобилизованные возвращаются через южные границы.

— Так получилось. — Степан поморщился, когда Марк оторвал от раны присохший бинт. — Подробности рассказать я не имею права, но если в общих чертах, то я был на задании в американской зоне оккупации. — Уголок его губ дрогнул. — Никакие они не союзники, а те же фашисты под маской миротворцев. Под эгидой Красного Креста переправляют к себе в Штаты нацистских преступников, которые могут принести им пользу. На моих глазах легализовали

группу врачей-убийц из концлагерей. Жаль, что я не мог разнести их базу в клочья — таких шакалов надо убивать в зародыше. Помяните моё слово, нам ещё придётся смотреть на американских солдат через прицел. Хотя сами они воевать не любят, наверняка наймут кого-нибудь. А в общем, Леночка права, оттуда, где я был, живыми не возвращаются. УСС [8] свидетелей не оставляет. Но я выжил, хотя вот… — Он скосил глаза на рану, которую обрабатывал Марк. — Но это ерунда. Не в первый раз. Да и заживает на мне как на собаке. Единственный транспортник, который на тот момент взлетал с аэродрома, брал курс на Архангельск. Меня привезли в полубессознательном состоянии. Пока врачи ставили на ноги, пока особисты проверяли и допрашивали, я не мог сообщить о себе, но при первой же возможности стал разыскивать Лену. И у меня получилось!

8

УСС — Управление Стратегических Служб.

Он резко наклонился, и Марк предупредительно хлопнул его по плечу:

— Погоди, я ещё не закончил.

По моей учительской привычке я не любила оставлять в тетрадках незаполненные строки и поэтому не удержалась спросить:

— Но Лене же передали на память твои часы, и потому она думала, что ты убит.

— Да я и был убит. Ну, почти. А часы я успел накануне передать связнику, потому что знал, на что иду. — Он взглянул на Лену. — Главное — я здесь.

Я тоже посмотрела на Лену:

— Лена, тебя за один день не уволят, заставят отрабатывать.

— Уволят, — уверенно отрезал Степан. — Мы вместе пойдём, у меня очень серьёзные документы с широкими полномочиями.

Марк заправил конец свежего бинта под перевязку:

— А на гражданке куда планируешь? Может, сюда, в Колпино вернётесь?

— Да нет, не обижайтесь, ребята, если демобилизуют, то махнём в Саратов, мы ведь оба оттуда. В родном городе не познакомились, а встретились на войне. У меня домишко на берегу Волги, яблоня в палисаднике, соловьи поют. Лена согласна.

— Соловьи, домишко, скажешь тоже! — фыркнула Лена. — Ври, да не завирайся! Да ты без службы и дня не протянешь, я твой характер до донышка изучила.

— Верно, Ленуся, верно. Всё продумано. Пойду служить в милицию. Мне уже сказали, что в звании восстановят. Придётся подучиться, конечно, но я быстро схватываю. — Он поочерёдно посмотрел на меня и Марка. — А вы будете к нам на лето в гости приезжать, тишину послушать. На лодке покатаемся, раков половим. А щи у нас какие, саратовские, с репой и солёными грибами! Вы таких не пробовали.

От того, что Степан пригласил нас вместе с Марком, меня кинуло в жар, зато Марк и бровью не повёл:

— Спасибо, обязательно приедем! Я, кстати, был пару дней в Саратове. Там наш эвакогоспиталь комплектовали. Красивейший город: простор, Волга, сады. Правда, щей попробовать не довелось, да и вообще времени на экскурсии не отводилось. Мы там метались, как солёные зайцы, столько работы предстояло провернуть. Когда наконец отъехали, я сразу заснул в кузове полуторки посреди ящиков с оборудованием. Сами знаете, как на войне бывает.

— Знаем, — в разноголосицу ответили ему Лена, Степан и я.

Ещё бы не знать! Тогда, на войне, казалось, что до конца жизни не удастся выспаться всласть.

Выпьем

за тех, кто командовал ротами, Кто умирал на снегу, Кто в Ленинград пробивался болотами, Горло ломая врагу… —

дружно грянуло во дворе.

Я выглянула в окно. Белая майская ночь неспешно накидывала на верхушки деревьев дрожащую жемчужную сетку, сотканную из тонких закатных лучей. Песня оборвалась, и зычный голос рыбака Егорыча командирски провозгласил:

— Малышне пора спать, а нам разбирать столы. Ишь, засиделись, а ведь чуть свет на работу! Завод ждать не будет.

… Через день Лена уехала со Степаном. На прощание мы обнялись.

— Лена, пиши мне!

— Не буду. — Она покачала головой. — Не обижайся, но не люблю писать. Напишу один раз, как обустроимся на новом месте, чтоб ты знала, куда в гости приехать. — Она вздохнула. — Ты ведь у меня единственная подруга, других не нажила.

Взяв чемодан, Лена встала рядом со Степаном и обвела взглядом столпившихся у входа соседей:

— Не поминайте лихом.

— Счастливо, Лена, удачи на новом месте, — одновременно раздалось несколько голосов, а рыбак Егорыч хрипло пробасил:

— Лёгкой службы, товарищ Герой Советского Союза.

Лена обернулась через плечо, и я удивилась, каким спокойным и светлым за пару дней стало её обычно хмурое лицо:

— Егорыч, ты сейчас к кому обращаешься, ко мне или к Степану?

— Ленка! Ерши-караси, так ты что, тоже Герой?! — Высоко воздев руки, Егорыч с размаху хлопнул себя по коленкам. — А чего ж ты молчала?

Он ещё долго ахал и охал, пока Лена со Степаном окончательно не исчезли из вида.

Непривычно пустая комната, теперь безраздельно принадлежащая мне, навевала уныние. Обычно я готовила ужин на двоих, потому что приходила с работы раньше, но для себя одной возиться не хотелось. Заварив жидкий ради экономии чай, я намазала кусок хлеба развесным повидлом густо-коричневого цвета и взяла книгу. Зажигать свет не требовалось — белые ночи пойдут на убыль только в конце июня, а пока можно сколько угодно читать около окна, проверять тетради или вспоминать, как на войне мечтала спокойно посидеть у окна, зная, что наступил долгожданный мир. Мир — всего три буквы, вмещающие в себя небо и землю, васильки в поле ржи, соловьиные трели, улыбку ребёнка, стук тросточки старика по асфальту, людские радости и горести. Мир кажется таким огромным, неисчерпаемым, вечным, что люди перестают его беречь.

Когда в прошлый приезд в Ленинград мы с Раей зашли в Князь-Владимирский собор, батюшка провозгласил: «Мир всем!»

Мир всем… Слова священника плыли под сводами храма, унося душу ввысь, к небу, и понималось, что все людские помыслы, все мечты и надежды крепятся на эти слова, подобно бисеру, нанизанному на нитку — разорвись нитка, и судьбы раскатятся, сгинут, исчезнут в небытие, и никакая могущественная рука не сможет соединить то, что утеряно навсегда.

Попив чай, я вытащила из-под кровати вещмешок и достала оттуда свой единственный военный трофей в виде фарфоровой пастушки. Почему-то при Лене я стеснялась её доставать. Васильковый взгляд пастушки с тем же одинаковым равнодушием взирал на убогую комнатёнку барака, с каким смотрел на руины богатого немецкого дома. Прямой наводкой танк разворотил камин, на котором она стояла. Камни разрушились, а хрупкий фарфор уцелел. Когда вся Россия билась насмерть, а дети в ледяных цехах изготавливали на станках снаряды и бомбы, немцы украшали дома пастухами и пастушками. И всё же статуэтка была дивно как хороша, с кокетливо приподнятым краем юбочки, словно собиралась пуститься в пляс, и чистыми прозрачными красками изящной росписи. Я вздохнула и поставила пастушку на шкаф.