Мир всем
Шрифт:
Отрез штапеля на новое платье к свадьбе! Если занять у соседей швейную машинку, то можно справиться за пару дней. Дважды директрисе повторять не пришлось.
Очередь за штапелем стояла несусветная. Привстав на цыпочки, я через головы сумела разглядеть рулоны голубого материала с коричневыми загогулинами в виде узора. Капризничать и выбирать не приходилось — что привезли, то и годится. Время от времени грудастая продавщица отвлекалась от измерительной линейки и зычно покрикивала:
— Не толпитесь, товарищи женщины! Даём по четыре метра в одни руки.
— По пять надо, а то на рукава не хватит, — попыталась заспорить одна из покупательниц, но на неё со всех сторон зашикали, и она умолкла.
Я пристроилась в конец очереди и вдруг подумала, что если бы зимой пионервожатая Кира не увидела меня в церкви и не пожаловалась директору, то сейчас я бы не стояла в очереди, обдумывая фасон свадебного платья. Мне стало не по себе, и одновременно с этим пришло осознание, что иногда именно неприятности открывают нам дверь в будущее, главное, не роптать, а принять изменения в судьбе не как провал, а как возможность. Очень верно сказано: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
— Девушка, вы ткань брать будете?
Очнувшись от вопроса продавщицы, я протянула деньги:
— Четыре, как всем.
Она усмехнулась:
— Вам остался последний отрез. Он пять метров. Делить не буду. Или берите, или уходите.
— Беру! Конечно, беру!
— Вот ведь повезло! — сказал кто-то за моей спиной. — Из пяти метров и рукава хватит выкроить, и на оборки останется.
Я прижала заветный свёрток к груди, словно опасаясь за его сохранность. Наверное, через много лет отрез простенького штапеля на свадебное платье можно будет вспомнить с доброй улыбкой, но пока он лежал в моей сумке залогом нашего с Марком общего послевоенного счастья.
К бараку я подошла уставшая, но довольная. Соседка тётя Паша Макарова развешивала бельё. Она редко стирала — много ли надо одной? В бараке тётю Пашу жалели все обитатели от мала до велика: шутка ли — вся семья на фронте сгинула, муж и три сына. У других баб хоть ребятишки остались, а тут одно горе кругом.
— Тётя Паша, давайте помогу выжать простыню. — Я взялась один конец тугого жгута, и мы с тётей Пашей закрутили его в разные стороны.
Когда я только знакомилась с обитателями барака, обратила внимание на тягучую безысходность, которая отражалась во всём тёти-Пашином облике. Сгорбленная спина, потухший взгляд и та угрюмая молчаливость, которая присуща людям, переставшим чувствовать себя на этом свете живыми людьми.
— Павлина сдала после похоронки на второго сына, — поделилась со мной соседка Люда, — после мужа и старшего ещё держалась, а потом за одну ночь в старуху превратилась. А про похоронку на младшего Гришу и вспомнить страшно. Ведь перед самой победой парень погиб! Пашка по нём слезинки не проронила, словно окаменела. С тех пор и молчит. А ведь она не старая, всего-то сорок семь лет. Мы с ней до барака жили в соседних домах на Пролетарской улице, поближе к речушке. А дом у Максимовых был зажиточный: муж на Ижоре в горячем цеху работал, жалованье хорошее получал. Павлина хозяйство вела и мальчишек воспитывала. Свой огород, две яблони и георгины. Георгины Паша знатные выращивала. Знаешь, такие огненные, огромные, как костёр. Ни у кого таких георгинов не было.
Шальной ветер, гулявший вдоль улицы, мешал вешать простыню, надувая её парусом. Мокрый конец хлопнул меня по лицу, я вытерла щёки и вдруг увидела худенькую девушку, скорее подростка, в потрёпанной одежде и неуклюжих ботинках, явно больше на несколько размеров. Одной рукой девушка держала спящую малышку со спутанными белыми волосёнками, а в другой небольшой чемоданчик, крест-накрест опоясанный верёвкой.
Девушка смущённо посмотрела на нас с тётей Пашей и протянула бумажку с адресом нашего барака:
— Скажите, я правильно пришла?
Она шептала, чтобы не разбудить ребёнка.
Я кивнула:
— Правильно. Вы к кому?
На лице девушки отразилась тревога.
— Я к Макаровым, — она запнулась, — к Павлине Никитичне. Она не съехала? Здесь живёт?
Мельком взглянув на тётю Пашу, я увидела, как её лицо побледнело добела.
Кабы знать, что счастье может однажды выпорхнуть из рук и не воротиться обратно, разве же так строила бы она жизнь? Долгие ночи без сна Павлина Никитична воспринимала как благо, потому что во сне к ней приходила незнакомая баба во вдовьем платке, усаживалась посреди комнаты и молчала. Ни муж, ни сыновья, во сне не являлись — всё пространство занимала чёрная баба. От чёрной бабы исходила тяжкая, нудящая тревога, заставляющая Павлинино сердце сжиматься в комок.
Чтобы прогнать бабу, Павлина чего только не перепробовала: и молитву читала, и соль перед порогом сыпала, и горящую лампу на столе оставляла — ничего не помогало. Стоило закрыть глаза, как баба возникала словно из воздуха.
— Ты, ты увела моих мужиков? — каждый раз силилась произнести Павлина, но вместо речи из рта вырывался глухой стон, похожий на звериный рык.
С трудом смахивая морок от чёрной бабы, Павлина вставала на колени и смотрела в лицо мужа и детей, оставшихся на единственной фотокарточке, уцелевшей после пожара. На карточке в деревянной рамке Павлина стояла за спиной мужа, положив руку ему на плечо, а трое мальчишек выстроились впереди отца, по росту, как солдатики.
Первый — старшенький Серёнька. Самый умный и спокойный. До войны Серёнька успел закончить политехникум при Ижорском заводе, и его поставили помощником мастера. В такие-то молодые годы! Павлина так безмерно гордилась сыном, что немедля отвадила от него вертихвостку Лариску, положившую глаз на её дорогого мальчика. Лариска работала билетёршей в кинотеатре и манила мужиков хитрющими лисьими глазами и крутой завивкой по всей голове. Не пара рассудительному мастеру какая-то фифочка. Ему нужна девушка умная, содержательная. После того, как Павлина прилюдно отругала Лариску в магазине, та взбрыкнула, и Серёнька ушёл на войну холостым. Кабы знать наперёд, что война начнётся, так в ногах бы у Лариски вывалялась, чтоб замуж за Серёньку вышла да ребёночка родила.
Кабы знать…
Второй сынок, Ванятка, получился увальнем: неуклюжий, широконосый, краснощёкий. Ему бы лежать на диване да книжки читать, и ничего больше не надо.
— Вань, сходи за водой!
— Сейчас.
— Вань, задай поросёнку пойла.
— Сейчас.
— Вань, сходи хоть с ребятами погуляй, вон, погода какая хорошая.
— Ага, мам, дочитаю книжку и пойду.
Так и на войну ушёл с книжкой в торбе.
А ведь она ругала его за лень, за вихры таскала, сулила, что проспит счастье на печи. Не проспал. Вместо счастья нашла его пуля под Смоленском. Командир написал, что боец Макаров, попав со своим взводом в окружение, геройски вызвал огонь на себя, чем задержал продвижение врага и дал возможность нашим войска отбить атаку.