Миракулум 2
Шрифт:
Тот Берег покинут, Соммнианс, мой друг, возможно, жив, а Аверс... Я, расставшись с ним, превратилась в обескровленное и обездушенное существо, от которого отсекли все, и заставили так жить, но теперь, когда прошло время заточения, в сердце затаилась надежда на возвращение. Не было более послушной грешницы, чем я, - лишь бы меня выпустили из камер огненного храма. Не было более послушной дочери, чем я, - лишь бы Лаат позволил мне ходить без стражи. Я делала вид, что осознала все, и никогда не осмелюсь перечить первосвященнику ни в чем, что буду рада любому его волеизъявлению... мне пришлось полгода молиться
В своей комнате я открыла окно. У меня уже неделю была возможность спокойно передвигаться по замку, говорить с людьми и даже выходить в сад. Я вдохнула прохладного весеннего ветра.
– Как только солнце сядет за горизонт, я буду свободна...
В последний час перед закатом, когда Лаат отправился в храм для вечерней молитвы за меня, Сорс, которая только в его стенаниях могла спасти свою душу, я пробралась в тайный кабинет. Здесь нужно было достать то, что могло помочь - вторая государственная печать Духовных Служителей. Она была почти равносильна королевской, и если таковая значилась на бумаге, то смысл текста превращался в беспрекословный приказ. Этой печати Лаат хватится не скоро, если вообще когда-нибудь заметит пропажу, потому как первая находится на его руке, а эта уже давно похоронена, как сокровище, в маленькой бархатной шкатулке в тайнике за неприметными книгами. Я знала о нем еще с детства, и знала, что эту печатку он носил в те годы, когда его пальцы не распухли от жира.
Выкрав носитель власти, выскользнула незаметно и столь же незаметно добралась обратно до своей комнаты. Дождавшись ужина, который приносили в покои, я какое-то время постояла на коленях у маленького алтаря, чтобы пришедшая служанка не заподозрила ничего. А потом пробралась вниз, через сад, к конюшне.
– Утор?
Мой старый наставник был все еще жив, превратившись в такого сгорбленного старика, что рост его стал чуть ли не в половину ниже прежнего. Он единственный, кто навещал меня в храме, и единственный, кто верил, что Миракулум - это не проклятие. Учивший меня с четырех лет, Утор стал мне истинным отцом, и только его помощь могла меня спасти. Дать свободу.
Старик появился с мешком и связкой перьев, за которыми он якобы и пришел в хозяйственную часть замка. Там была спрятана одежда. Вместо платья пришлось надеть дорожный, давно приготовленный мужской костюм, за отвороты сапог заткнуть пару кинжалов в ножнах, а печать спрятать в поясе. За пояс же отправила монеты. Шею, старательно завязала платком, так чтобы ни один посторонний глаз не увидел ненужного, плащ и перчатки свернула и спрятала до времени.
– Денег у меня не так много, но оплатить корабль, дитя мое, тебе хватит. Спрячься в возке лесоруба, он вывезет тебя из замка, как оговорено. Лошадь будет у его делянки, я позаботился об этом. Там же и прочие вещи, что понадобятся в пути.
– Благодарю вас, учитель, - я встала на колени, чтобы быть ближе к нему по росту, и обняла старика.
– Этот дом мне не дом, как и берег уже не родной. Только по вам будет плакать сердце!
– Ты бы и так со мной распрощалась, когда бы муж увез тебя из этих стен. Уж лучше будь свободной.
Если бы у меня были крылья... я, наверное, загнала бы сама себя. Пока не упаду замертво, летя без остановки, пока последнее
Причал был маленьким, приютившимся в тихой гавани для скромных судов, перевозивших не имущие товары, а редких птиц и мешки с семенами широколистных парковых деревьев, которые росли на землях чуть дальше побережья и не приживались здесь из-за климата. Но скупые торговцы все равно не гнушались контрабандой, пока еще можно было погреть руки на пепле недавней войны, - многие границы размыты, контроль не везде силен, и власть все больше стремиться держать в узде завоеванных, порой закрывая глаза на что-то на своем Берегу. Лесоруб свел меня с контрабандистами, и на одном из их кораблей я и отплыла.
Лошадь не захотелось оставлять там. Скакун был добротный, выносливый и, как оказалось, обучен самым простым командным, но редким словам. Он слушался оброненного слова "тише", и тут же переступал осторожно, слушался "вправо" и "влево" без понукания вожжей,
– Чьей же лошадкой ты был раньше?
Я кормила его с руки резаными яблоками, и приглаживала стриженую коротко гриву. Кличка его была Варт. Почти все путешествие в трюме судна, я приучала его отзываться на свист, задаривала морковью и сахаром, не одевала и ремешка сбруи, позволяя иногда высовывать морду в просвет палубного трюма. И даже свой гамак попросила перевесить сюда, где каждую ночь не давали заснуть резкие крики в птичьих клетках.
Варт не мог сказать, чьей раньше он был лошадью, но порода его предков в нем чувствовалась, - не пашенные были кони, и даже не упряжные, скорее армейские, для высоких ратников знатных фамилий.
Под уздцы я вывела его на новую землю, сама глубоко вдохнув теплого, ставшего почти летним, воздуха. Меня никто не нагнал, никто не остановил и не вернул, не потому что не захотели и махнули рукой, а потому что не смогли. Если мне в девятнадцать лет удалось бежать от Первосвященника, неужели не удалось бы теперь, когда я стала хитрой и живучей Крысой, которая поставила себе целью перегрызть стальную веревку разлуки, пусть даже сточу себе все зубы и издохну все также привязанной к ней.
Для начала я решила остановиться в каком-нибудь не слишком крупном прибрежном городе. Слухи слухами, и мало ли какими еще балладами они могли обрастать, пока добирались с торговыми обозами до лаатского замка. Здесь нужно было поспрашивать, прислушаться к разговорам и новостям из самых первых уст, чтобы понять, - что действительно изменилось с тех пор, как я покинула этот Берег. А уже потом мчаться туда, где последний раз видела Аверса, и искать тех, кто помнил наше пребывание там в те времена.
В город меня пустили безоговорочно, - стражи не спросили "кто?" и "откуда?", не взяли пошлины, а только лишь поклонились, едва перед их глазами развернулся пергамент с приказом пропускать особого посланника Его Святейшества Первосвященника без обыска и дознания, дабы не препятствовать свершению его великой воли, а ниже все короновала печать с символами Огня, Ветра и Моря, и выгравированные инициалы. Бумажка была быстро написана в дорожной таверне, в темном уголке под лестницей, на хорошей бумаге, облагорожена красным сургучом, - всем меня снабдил мой учитель.