Мираж
Шрифт:
— Наградить капитана самым большим только что пойманным раком.
Рак шевелил клешнями и медленно пятился к воде.
— Что я с ним буду делать? Его же варить надо.
— Он так ещё вкуснее, — сказал батарейный офицер поручик Арефьев, невысокий, с непропорционально широкими плечами и большой грудью.
— А ты бы съел? — спросили его.
— Всегда таких ем.
— Дарю его тебе, — и Леонтий осторожно взял рака за клешню и передал Арефьеву.
Тот схватил живого рака, опытным движением оторвал клешню и с явным удовольствием высосал из неё белое жидкое мясо.
На батарее труба заиграла отрывистый раздражающий сигнал боевой тревоги. За ней — зычный голос посыльного: «Батарея! Боевая тревога! Все по местам!..»
Командир батареи собрал офицеров всего на несколько минут.
— Переходим в наступление завтра с утра. Наша батарея выдвигается к Чугуевскому мосту и поддерживает захват моста сегодня до полуночи. Далее поддерживаем войска 3-й дивизии в боях за Чугуев и далее за Харьков. Вы, Дымников, с одной рукой можете верхом? Тогда езжайте между вторым и третьим орудиями. Будете командовать в случае внезапного нападения противника...
В пустынном Заводском переулке, в ничем не отличающемся от других деревянном доме 5, квартира 7, Меженина встретил Интеллигентно одетый седовласый небольшой человек в очках, с бородкой и очень доброжелательной улыбкой. Услышав пароль «Я от дяди Ивана с хорошими вестями», он усадил Меженина в кресло перед письменным столом, заваленным советскими газетами и брошюрами, а сам, прихрамывая, вышагивал, то сзади, то сбоку поглядывая на собеседника и расспрашивая: откуда он, где служил и прочее.
— Дело в том, — объяснил доброжелательный Игнатий Алексеевич, — что я знаю одного дядю Ивана, а он знает одного меня. Вы — третий, и не должны оказаться лишним. Хорошо, что вы москвич и в полку сотрудничали с большевиками. Я сумею внедрить вас поближе к штабу красных. Меня кое-кто знает — я учитель немецкого языка, у меня много учеников. Итак, давайте ваши хорошие вести — с чем мы пойдём в ЧК.
— В Харькове действует группа разведчиков Добрармии во главе с полковником Двигубским. В группу входят: поручик Лапенис, поручик Шинкаренко, прапорщик Рыбак, юнкер Скрипник. К ним является связной из Екатеринослава. Явки на Конной площади, дом 2, и на Холодной горе в железнодорожной мастерской.
— Это в ЧК возьмут охотно, чтобы успеть расправиться. Они уже смирились с тем, что город придётся оставить.
— И ещё используют в качестве связной некую Лидуху, известную среди харьковских проституток, — добавил Меженин.
— Сейчас едем прямо в ЧК. Далеко. На самой окраине, по Белгородскому шоссе. Там я вас передаю своему человеку как перебежчика, и мы расходимся. Встречаться вечером в 6 у электрокинотеатра.
Большой пятиэтажный дом стоял одиноко среди пустыря, обнесённого колючей проволокой. Меженина вели по пустырю в обход, через какие-то овраги со свеженасыпанной землёй. Могилы? У входа в здание, охраняемое матросами, долго рассматривали документы, выписывали пропуск. Затем повели в подвал. Здесь толпились чекисты. Громкие, вызывающие голоса, хохот, мат, угрозы. «Нынче Саенко опять повеселится — группу будем брать... Такую его мать — кипятком руки ошпаривает, а потом кожу сдирает... Иваныч рассказывал, что сначала не мог так — совесть будто, а потом стакан человеческой крови выпил, и сердце закаменело... Брешет, сволочь, — стакан денатурата с вишнёвым соком...»
Перед железной дверью кабинета начальника Меженину приказали ждать — начальник был занят. У него сидел Клинцов.
— Разреши мне присутствовать, — просил Клинцов. — Хочу на перебежчика посмотреть. Может, узнаю.
— Отставить, Сема. Тебя уже нет. Ты — в подполье. Надевай шляпу, очки и жди Деникина. Алёха Заботин — твой верный помощник.
— Думаешь, скоро придут?
— Кутепов под Чугуевом.
— Вот кого бы приласкать. Может, я его здесь выслежу? А? И шпокну.
— Сема, нарушишь конспирацию — я тебя сам шпокну. Как же вам с Зайцевскнм быть? Приказано — оставить в подполье для связи и представительства.
— Трус он и путаник. Тогда с вербовкой офицера провалился.
— Всё. Выполняй приказ. Иди через ту дверь. Давай хоть обнимемся на прощанье.
В «Электрокинотеатре» показывали старый фильм с Верой Холодной — «Молчи, грусть, молчи». У входа, в основном, шпана: карманники, поножовщики и торговцы «порошком» — кокой, да несколько красноармейцев со своими подругами. Меженин тоже в форме красноармейца. Он стал бойцом Особого отряда при штабе XIII армии.
Подошёл, всё так же хромая, Игнатий Алексеевич. Громко спросил:
— Ну как, решили в кино?
— Не хочется в духоте.
Далее говорили вполголоса.
— Игорь Павлович, вам надо держаться за отряд. Дядя Иван передал привет и указание: уходить с красными и быть ближе к оперативным планам.
— А связь?
— Придут от хромого Игнатия.
Признаки отступления налицо: по Сумской к Белгородскому шоссе вереницы повозок и грузовиков с мешками, узлами, ящиками. Пришлось долго ждать, чтобы перейти улицу. И сразу столкнулся с женщиной в белом платье — Лиза! То же мраморное лицо, слегка разъеденное горькой усмешкой, те же открытые настежь, ничего не скрывающие живые глаза.
— Я знал, что ты здесь.
— А я чувствовала.
Поцеловались.
— Всё-таки у нас с тобой было нечто большее, чем просто любовь, — сказала Лиза.
Она — заместитель начальника госпиталя и сейчас ходила куда-то тщетно выбивать транспорт для раненых. Конечно, не одна. Он — помощник комиссара в штабе армии.
— Мы с ним почти сослуживцы. А если встретимся?
— Не встретитесь, — сказала Лиза после краткого, но серьёзного раздумья. — У меня в госпитале есть своя комната. А почему ты рядовой боец?
— Особый отряд — секретная служба.
Чугуевский мост войска Кутепова захватили ночью. Генерал сам приехал сюда, вышел к реке, вслушиваясь, как в промежутках между выстрелами журчит вода у опор моста, всмотрелся в чёрную громаду Чугуевского дворца, врезавшегося на противоположном берегу в туманную прохладу ночи.
— Дворец Аракчеева, — сказал Кутепов и добавил: — Чтобы ни один снаряд не коснулся великого памятника великому человеку. К тому же здесь Чугуевское военное училище, где учился наш славный генерал Штейфон.