Мои друзья скандинавы
Шрифт:
Но и сегодня Норвегия владеет сотней китобойных судов с девятью плавучими кораблями-заводами, китоловными матками, которые в холодной Антарктике ежегодно вытапливают около двухсот тысяч тонн китового жира — драгоценную валюту Норвегии.
Правда, это уже не улитки, не шнеки, ни даже драконы, а великолепно, по последнему слову мореходной техники, оборудованные, удобные, современные корабли.
Мой друг Адам Ниссен, который привез меня на Бюгдой и с которым мы осматривали драконов, тоже одно время был «китобоем». Случилось это так.
Сын почтмейстера, одного из основателей Норвежской компартии, Адам учился в Москве в медицинском институте. В августе 1938 года, получив диплом, молодой врач и молодой коммунист Адам вернулся на родину, чтобы заняться мирной профессией своего прадеда и деда. Но это оказалось не так просто: в Норвегии курс обучения на медицинских факультетах — семь с половиной лет, а у нас в то время — пять. И Адаму предложили сдать дополнительные испытания.
На подготовку к экзаменам требовалось время и заработок. И Адам нашел выход. Он нанялся врачом китобойной флотилии. Никто из дипломированных докторов идти туда не хотел.
…В сентябре 1939 года китобойная флотилия отчалила от берегов Норвегии, взяв курс на Антарктику. На флагманском корабле каюту врача занимал Адам Ниссен.
Но сдать экзамены ему так и не удалось.
Китобои делали свое дело — били китов, разделывая их на мясо, вытапливая жир, и в свободное время толпились у радиорубки, ловя последние известия с фронтов Европы.
Большинство было уверено, что буря войны и на этот раз не обрушит своих разрушительных волн на нейтральную Норвегию.
Они не знали, что на германских военно-морских базах крейсер «Лютцов» готовится к выходу в Антарктику, чтобы захватить там норвежские китобойные суда с драгоценным жиром, а в случае сопротивления — потопить, лишив своих противников и добычи, и, главное, тоннажа. Лишь в последнюю минуту крейсер получил другое назначение: поддержать высадку германских десантов в Осло.
Китобойный сезон был закончен, флотилия готовилась к возвращению, когда около Рио-де-Жанейро 9 апреля 1940 года радист принял тревожное сообщение:
«Вермахт нарушил нейтралитет Норвегии, на улицах Осло идут бои. Правительство эвакуировалось из столицы. Норвегия ждет, что каждый выполнит свой долг…»
Права старая норвежская пословица — иногда бывает легче выполнить долг, чем понять, в чем он состоит… Здесь же все было ясно — в чем состоит долг и как его выполнить.
Но вот где?
Ясно было и то, что стране понадобится валюта. Поэтому для начала отправились в Нью-Орлеан, чтобы сдать американским фирмам добычу и получить деньги. В Нью-Орлеане каждому из команды был дан точный порядок следования.
И, слушая сейчас, на Бюгдое, перед драконами медлительный рассказ Адама, я вспоминаю осень сорок четвертого года, когда мне посчастливилось быть офицером в частях нашей армии, освобождавшей скалистый север Норвегии от отборных гитлеровских войск.
Поздно вечером я вернулся в уже ставший тыловым городом Мурманск из разрушенного фашистами Киркенеса и сразу же помчался на узел связи Карельского фронта.
Передавая корреспонденцию в Москву под стук буквопечатающих телеграфных аппаратов, я узнал, что в Мурманск пришел океанский транспорт с батальоном норвежской армии на борту, с представителями норвежских властей.
Батальон этот должен был присоединиться к нашим наступающим частям, но так как до прихода транспорта советские воины уже освободили от нацистов часть норвежской территории, то корабль с норвежцами утром направится в Киркенес.
Вместе с представителями норвежского правительства в Мурманск из Лондона на этом транспорте приехали и норвежские писатели.
Через несколько часов после того, как я возвратился с узла связи к себе в гостиницу, порядком разрушенную, норвежские литераторы пришли ко мне в номер, окна которого, впрочем, как и все другие окна гостиницы, были забиты фанерой.
Мурманск столько раз бомбили, что стекла не напасешься. Да и стоило ли сегодня вставлять стекло, если завтра от взрывной волны снова зазвенят осколки?
Гости усаживаются вокруг стола, на котором я выставил весь свой офицерский «дополнительный паек».
Здесь высокий, худощавый трондхэймский журналист Эрик Сундвор и писатель Улаф Рюттер, всю войну работавший в Лондоне на норвежском радио. Мускулистый, невысокий человек с приятным, располагающим лицом, он говорит по-русски. До войны Рюттер преподавал славянскую литературу в университете в Осло, который покинул, чтобы бежать на мотоботе в Шотландию, где формировались части Норвежской армии освобождения. Но так как практику он проходил в Праге, то и говорит по-русски с чешским акцентом.
Четыре года эти литераторы не были на родине, только мечтали о ней и готовились к борьбе за ее свободу. И вот теперь они жадно ловят каждое слово от нас, уже успевших побывать на норвежской земле, повторяют знакомые им фамилии людей Киркенеса, о судьбе которых мы рассказываем.
Оба они сейчас офицеры норвежской армии, а мы советские офицеры, у нас общий враг и одна сейчас цель. И это делает наш разговор особенно оживленным и встречу дружеской.
Мы разговариваем о русской литературе, о норвежской, о том, что «Дикая утка» Ибсена и «Чайка» Чехова — родные сестры, о наших народах, о родине, о писателях, ставших в дни войны в ряды воинов. Мы рассказываем о популярности у советских читателей книг Нурдаля Грига.
— Нурдаль Григ, наш замечательный поэт, погиб, — печально говорит Улаф Рюттер. И рассказывает о том, что Нурдаль Григ был военным корреспондентом и участвовал в налете союзной авиации на Берлин.
Они рассказывают нам о первом батальоне Норвежской армии освобождения.
Когда в сороковом году немцы оккупировали Норвегию, несколько десятков норвежских китобойных судов промышляли в Антарктике. Вместо того чтобы возвращаться на захваченную немцами родину, они пошли в Шотландию и там организовали первый батальон Норвежской армии освобождения. Так из китоловов был укомплектован первый норвежский батальон. Он-то сейчас и прибыл сюда на транспорте, пришвартовавшемся у пирсов Мурманска.