Моника 2 часть
Шрифт:
– Это достопочтенные люди, – насмешливо подчеркнул Хуан. – Сюда привозят много рабов из Африки, а также из Европы. Еще сто лет назад их продавали на этих островах в тюремных кандалах. Огромный улов преступников из Англии, Франции, Голландии. Воры, пираты, карманники, бродяги без профессии или бедняки без имени и состояния. На пристани их продавали с аукциона на год, пять, десять лет, а в этом климате они умирали или их обменивали. Забавно, не так ли?
– В этом нет ничего забавного. Это слишком жестоко.
– А что еще человек творит на свете, кроме
– Святая Моника… – пробормотала она. – Давно вы не называли меня так.
– Да, – весело подтвердил Хуан. – Согласно нашему новому календарю – целую сотню лет. Ты же, наоборот, не зовешь меня Хуан Бога.
– Теперь я могу вас так назвать. Если вы правда хотели оставить меня на Мари Галант.
– Да, хотел, – подтвердил с грустью Хуан. – Но кое-кто сорвал эту затею, и как я сказал, ты заплатила за чужую вину.
– Хотите сказать, что навсегда отвергли эту добрую мысль? – опечалилась Моника.
Хуан избежал обеспокоенного взгляда, тряхнул головой, словно испугавшись охватившей его мрачной мысли. Затем решительно поднял Монику на руках, которая испуганно возразила:
– О, ради Бога! Что вы делаете?
– Несу в город. Надо пройти немного… – Он взобрался на гору с невероятной тигриной ловкостью. Моника казалась пушинкой в его сильных руках и со страхом ухватилась за его шею. Она почувствовала, что не хозяйка даже собственной жизни и сдалась, закрыв глаза. Как можно бороться против этой слепой силы? Это так же бесполезно и глупо, как противостоять буре, как ухватиться руками за свистящее дыхание циклона. Она принадлежала этому мужчине, который нес ее на гору, а ведь он мог бы швырнуть ее в пропасти, видневшиеся по обеим сторонам узкой дороги, мог бросить в море или оставить умирать в каюте «Люцифера». Она жива благодаря милосердию варвара, который клялся, что не проявит жалости и сострадания. Какой защитой и теплотой духа ее окутало! Какая странная и жгучая сладость капля за каплей сочилась в ее душу, которой она осмелилась наслаждаться! Оба поднялись и остановились, и Хуан мягко поставил ее на землю.
– А вот и Боттом. Важный город Сабы. В этой долине есть какая-то гостиница. Пойдем, поедим чего-нибудь, а потом пойдем по магазинам. Это платье тебе очень идет. Нам нужно купить еще.
– О нет, ни в коем случае! Вы с ума сошли? Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, а если у вас есть жалость, позвольте мне свободно вернуться. Мне поверят в любом месте. Позвольте мне вернуться в монастырь, Хуан!
– Твой монастырь? Как может тебя это радовать?
– Там мир, тишина, одиночество и покой.
– В могиле тоже покой! И почему ты хочешь умереть, когда жива? Ты даже не понимаешь, насколько это нелепо! Подойди, посмотри вон туда.
Он снова подхватил ее, унося к каменному бордюру ближайшего пруда. Это был маленький водоем, где разливался родник, и он, словно в зеркале, отразил две фигуры: огромную и крепкую Хуана; хрупкую, дрожащую и утонченную Моники де Мольнар.
– Посмотри, Моника, посмотри хорошенько. Посмотри на себя без монашеской одежды, без черных тряпок, которые скрывали твои тело и душу. Сними наконец эту накидку!
Он сдернул накидку и заставил Монику опуститься к воде, чья гладкая поверхность отражала ее облик. Моника увидела в чистоте водного голубого неба приоткрытые губы, сверкающие глаза, немного растрепавшиеся светлые волосы. Увидела обнаженную шею, грудь, ладони, хрупкие руки, неподвижно соединенные, словно две белые лилии, и глаза посмотрели восторженно, увидев себя другой.
– Сколько лет ты не смотрелась в зеркало?
– Не… не знаю… – сомневалась взволнованная Моника. – На самом деле я немного смотрелась на корабле. Я выглядела в этом платье так глупо, несвойственно самой себе.
– Это платье простой деревенской женщины, которая живет, любит, радуется солнцу и чувствует его прикосновения. Посмотри на себя, разве ты не красива? Не прекрасна? Разве ты не такая же красивая, как и сестра? Пойми, что не оскорбление осознавать свою красотку, привлекательность и желанность для настоящего мужчины. Это не оскорбление, наоборот.
– О, замолчите! Оставьте меня, Хуан!
– Не оставлю, но не бойся, я ничего от тебя не потребую, пока ты не расположена. Почему хочешь умереть? Какая причина? Думаешь, не сможешь жить без Ренато? Я так не думаю. По-моему, ты не так сильно его и любишь. Ты всегда жила без него и не принадлежала ему, как и он тебе.
– У меня была надежда… – призналась Моника, борясь между стыдом и тревогой.
– Какая же ничтожная эта надежда! Твоей страсти не существовало, она оказалась ложью. У нас двоих была только безумная, отчаянная, тоскливая любовь, которая ушла сквозь ладони. Да, больно, да, мы ощущаем, как наши чувства отрываются от души. Надежда! Надежда, сон! Это ложь, Моника, ложь. Нет больше повязки на глазах, которая душила чувства. Сначала я возненавидел тебя, думал, ты вправду всего лишь послушный лик, украшающий алтарь, холодная, бессердечная, бездушная, бесчувственная. Я думал, ты наподобие святой. Это прозвище не насмешка. Святая Моника… Теперь я вижу, что ты оставила монашеские одежды, черные одежды и лживые чувства, что у тебя есть сердце, способное страдать и любить.
Они стояли у края источника. Моника закрыла глаза. Едва посмотрев на темный силуэт его отражения, она скорбно двинула белокурой головой:
– Почему вы так меня мучаете, Хуан? Для чего?
– Чтобы вылечить. Сначала у тебя заболела душа, а потом тело. Душа, больная старыми мыслями, глупыми суевериями. Ты не мумия, обернутая в бинты, и я хочу, чтобы ты жила, радовалась солнцу, и если после того как ты, ощутив себя настоящей женщиной, станешь и дальше думать, что весь мир зовется Ренато, то я соглашусь с тобой, что дать тебе умереть или убить было бы предпочтительней.