Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
И однако существуют пастухи по призванию: будучи младшими детьми в семье или рожденными в бедности, они без ложных комплексов располагаются в нижней страте сельского мира; они относительно приспособлены к своей судьбе; в некоторых исключительных или просто хорошо известных случаях они могут даже быть горды и счастливы тем, что они — пастухи. Из их числа мы хорошо знаем Жана Пелисье и еще лучше Пьера Мори.
Жан Пелисье, сын Бернара Пелисье из Монтайю, становится профессиональным сторожем овечьих стад, когда ему исполняется двенадцать или четырнадцать лет (действительно, маленькие крестьяне в то время с двенадцати лет получали под свою ответственность овец: мы имеем здесь дело с «большой длительностью» в приложении к образованию сельского ребенка). Для того чтобы приобщить к мастерству, родители направили его на выучку далеко от дома, в Турнон [133] , первой хозяйкой пастуха-ученика была женщина по имени Тэмассия, по всей видимости — вдова.
133
Турнон — местечко в Кастельранге, современный департамент Од, согласно III, 522.
С самого начала своей жизни Пелисье-младший не производит впечатления светоча мысли; во всяком случае, он выглядит достаточно жалко рядом со своим, обладающим столь живым умом, собратом, пастухом Пьером Мори. Как бы то ни было, он не поднимается выше интеллектуального уровня низших классов Старого порядка: он не знает родового имени своей первой хозяйки [134] и может назвать лишь ее имя, Томассия; он не в силах назвать точный возраст, в котором он к ней нанялся; он также не может определиться, когда у него требуют назвать время, в течение которого он там работал — я оставался у Томассии лет пять или шесть, — отвечает он.
134
Ср.
В возрасте восемнадцати лет или около того Жан Пелисье, теперь уже опытный пастух, возвращается в семейный дом; живет там какое-то время вместе с матерью, Алазайсой, и братьями, Раймоном, Гийомом, Бернаром и Пьером. Кроме своего domus он часто бывает и в четырех соседних или родственных домах. Никогда не видел в этих домах ни чужаков, ни еретиков, — заявляет он, подчеркивая замкнутость своего круга общения.
Если круг знакомств юного пастуха невелик, то стремление к перемене мест его, напротив, не покидает. Снова оставив материнский очаг, Жан Пелисье нанимается на два года пастухом к Гийому Кастеллану в Ньор [135] ; потом на год к Раймону Жану в Монпре (III, 75 и сл.). Сроки достаточно коротки: в сельской Окситании хозяева и работники, как кажется, легко приходят к согласию по поводу найма, а потом через недолгое время расстаются [136] . В этой сфере мы имеем полную противоположность серважу.
135
Ньор — в современном департаменте Од.
136
Serres О. de. Theatre..., 1600.
После своего пребывания у Раймона Жана из Монпре, Жан Пелисье — это уже привычка! — снова возвращается отметиться в Монтайю. На этот раз он нанимается в дом Бернара Мора и пасет его добрый скот (III, 75, 76). Впрочем, Моры приходятся ему отчасти родственниками; именно благодаря их пропаганде, исходящей от тетки Жана из семьи Моров, Пелисье обращается на какое-то время в катарскую ересь — социальная, порой семейная дистанция между хозяином и наемным пастухом не так уж велика.
Однако, к огромному ужасу живущего там пастуха на дом Моров обрушиваются молнии инквизиции. Хозяина моего, Бернара Мора, да его мать Гийеметту, — рассказывает Жан Пелисье [137] , — как раз в ту пору посадили в тюрьму за ересь. Брата его и соседа Пьера Мора, да еще другого Пьера Мора, сына того Пьера Мора, держали какое-то время в Каркассонском замке. А других сыновей старшего Пьера Мора, то бишь Бернара и Гийома [138] , так их тоже заперли в том же замке за ересь. А еще другой Пьер Мор, сын Бернара Мора, после облавы инквизиции на здешних еретиков (в 1308 году) бежал из Монтайю и жить стал в Каталонии. Уж года два, как он вернулся в Монтайю (в 1321 году) да и женился на одной из дочек Гийома Отье, что из Монтайю и сейчас сидит в замке Каркассона за ересь. Так тот Пьер Мор совсем недавно опять ушел в Каталонию, а до того жил в деревне до самого начала этой зимы, и я всячески старался с ним не говорить. Эти аресты и преследования — к которым надо добавить уже упомянутое отрезание языка Мангарде Мор — разрушают семью Моров и обрекают ее членов на тюрьму, ссылку, деклассирование и чувство безнадежности; свидетельство Пелисье, пастуха Моров, не нуждается в комментариях к все более мучительной и горькой трагедии, омрачающей всю жизнь Монтайю между 1305 и 1320 годами. Жан Пелисье видит, как вокруг него удары инквизиции прореживают родню его работодателей. А потому решает — по своему призванию пастуха! — вновь отправиться в путь. Он перенесет свои пастушеские пенаты в Айонский Прад, — деревню, которая, находясь на расстоянии одного лье от Монтайю, почти в той же мере заражена ересью: Оставив работу у Бернара Мора, я нанялся в деревне Айонский Прад к Бернару Мале и сыновьям его, Бернару, Раймону и Андре (III, 76). Увы, по прежнему не везет: А месяца два спустя после моего найма к старшему Бернару Мале ему было велено предстать перед каркассонской инквизицией, которая потом посадила его в крепость. Так тот Бернар и умер в тюрьме. После очередной катастрофы, настигшей его хозяев (Мале после Моров), Жан Пелисье утешается как может, сообщая Жаку Фурнье, что во всяком случае никого из тех сыновей старшего Бернара Мале никогда за ересь не трогали.
137
III, 76. Не путать эту Гийеметту Мор, мать Бернара, с Гийеметтой Мор, женой того же Бернара.
138
О Гийоме Море см. в этой главе выше.
Слабое утешение! Покинув Монтайю, чтобы обосноваться в Айонском Праде, Жан Пелисье на самом деле не выходил за пределы основанной на родстве и катарстве системы, объединяющей Моров, Клергов, Мале... Эта система, несмотря на жестокие внутренние распри, ткалась из идущей от деревни к деревне паутины еретических и родственных связей: младший Бернар Мале, из Прада, сын Бернара Мале-старшего, арестованного хозяина Жана Пелисье, женился на одной из племянниц кюре Клерга, который тут же взял на себя миссию покровителя молодой пары (III, 77). В Айонском крае все дороги, даже те, по ко торым ходят в поисках работы пастухи, перекрещиваются однажды с дорогами кюре Клерга...
В конце концов, после долгих лет скитаний, Жан Пелисье счастливо возвращается в Монтайю, в родную деревню Влившись в жизнь сельского сообщества, он теперь является хозяином собственного дома: время от времени его можно видеть лежащим перед дверью, когда его настигает какая-нибудь случайная болезнь (III, 79). Он греется на солнце во время своей сиесты, вызванной болезнью [139] .
Но большую часть времени он на ногах, будь то весной, до запрета выпаса на лугах, или летом, после покоса (III, 84). Будучи пастухом «зажиточным», он имеет собственных овец. Но — здесь и становятся очевидными границы его весьма скромного успеха — свое личное стадо он держит на чужом выгоне. Маленькая жанровая сценка, типично монтайонская, показывает нам Жана Пелисье во время выпаса (она свидетельствует, кстати, о наблюдательности пастуха, столь же ярко выраженной, как и его нелады с хронологией). История начинается с обычной неопределенности во времени (III, 84): В том году, когда каркассонская инквизиция схватила всех людей из Монтайю, а не то годом раньше это было, я уж и не помню толком. Может, это было летом после покоса, а не то весной, луга еще для скота не закрыли? И это толком не припомню. Я был тогда с моими овцами в местечке, что зовут Оленьей Лощиной, на выгоне Гийома Фора да его братьев (Гийом Фор будет сожжен как еретик в 1321 году [140] ) Я был на лугу по левую руку, рядом с дорогой, что ведет в горы Монтайю (на высокогорные луга). А по правую руку от той дороги был Пьер Бай, сын Раймона Бая из Монтайю; тот Пьер Бай пас своих овец на лугу Бернара Марти, того, кого еще кличут «Козой», а еще был там Жан Марти из Монтайю, он пас своих овец на собственном лугу, а тот луг как раз рядом с лугом Раймона Марти. Должно быть в полдень вдруг появились на той дороге, идя из Монтайю, Арно Виталь из Монтайю, на котором поверх рубахи был синий кафтан, и топор подвешен спереди к шее, чтобы сподручней нести здоровую связку бука за плечами; а с ним было еще двое, оба в коричневых плащах с капюшонами, а под ними синяя или зеленая одежда; и они тоже несли топоры на плечах. Арно и приятели его подошли прямо через луг Бело. Как подошли, то они меня увидели, меня да моих друзей и товарищей, Пьера Бая и Шана Марти. Арно подошел к Пьеру Баю и с ним поздоровался, тот с ним тоже в ответ поздоровался. И так как в ту пору Арно был сторожем Монтайю, он обругал Пьера Бая и Жана Марти, что раз они пустили овец бродить по засеянным полям. А чтобы посмеяться, Жан спросил у Арно: «Эти два дровосека, уж не из Лавелане ли они?» Сцена замечательно описана зрителем, который был и участником. Здесь раскрывается маленький мир пастухов Монтайю XIV века: они полностью используют свои луга, отведенные для выпаса и для покоса, выкроенные между засеянным infield прихода и отдаленным outfield высокогорных лугов {105} . Вырисовывается социальная стратификация между (А) пастухами, пасущими собственных, как и чужих, овец на чужом выгоне и (В) пастухами-земледельцами-собственниками, выгоняющими своих баранов на семейный луг, которым они владеют по полному праву [141] . Но эти различия, более или менее четкие, не препятствуют созданию артелей или неформальных кооперативов ассоциированных пастухов (socii), происходящих из разных уровней упомянутой стратификации. На эти базовые микрообъединения накладываются упомянутые в том же тексте общественные обязанности перед деревней как целым: выпас ограничивается запретом использовать предназначенные для покоса луга, полуосвобожденный общинный сторож охраняет посевы, в оставшееся время починяя обувь и бегая за юбками [142] .
139
Там же. См. также III, 104: Жан Пелисье все время болен и хил.
140
Limborch, p. 187, цит. по: Duvernoy. Inquisition..., p. 132.
{105}
Infield — земля, примыкающая к усадьбе; пахотная, обрабатываемая земля. Outfield — отделенное поле; неизведанные земли (англ.).
141
См. также I, 410. Тяжело больной Гийом Гилабер, которому около пятнадцати лет, «был раньше пастухом и пас стадо своего отца»: этот интересный текст дает нам пример еще одного пастуха-земледельца из Монтайю, а также пример обучения пастушескому делу с двенадцати —четырнадцати лет.
142
См. гл. II.
143
Отметим в этом тексте резкий контраст в сознании Жана Пелисье между точной ориентацией в пространстве и хронологической приблизительностью. См. гл. XVIII.
Карьера бедного пастуха Жана Пелисье замыкается и вновь сталкивает его с различными семьями деревни. Биография Пьера Мори, напротив, открыта для далеких странствий, приключений, мимолетных любовных связей и прежде всего — дружбы. Она заслуживает некоторой детализации: судьба этого персонажа накладывается на дальние сезонные перегоны, являющиеся основанием пиренейской экономики в рассматриваемый период [144] .
Пьер Мори, родившийся около 1282—1283 годов, — сын Раймона Мори, ткача из Монтайю, и его жены Алазайсы. Дом Мори был классическим domus, подобным многим другим в деревне. У Раймона и Алазайсы было шестеро сыновей, названных Гийомом, Пьером, Жаном, Арно, Раймоном и Бернаром, к которым нужно добавить по меньшей мере двух дочерей: Гийеметту, неудачно вышедшую замуж за плотника из Ларок д’Ольмеса Бертрана Пикье, и Раймонду, которая выйдет за Гийома Марти из Монтайю. Обе упорхнут из дома в возрасте восемнадцати лет, если не раньше.
144
Дальние перегоны осуществляются гуртами (многие сотни голов, по меньшей мере); этим отличается овцеводство, которое практикуют пиренейские скотовладельцы (из Акса и других мест), нанимающие гуртовщиков из Монтайю, от парцеллярного животноводческого производства на основе небольших стад, которое мы встречаем в Монтайю и других регионах классического многоотраслевого хозяйства (см. об этом: Lorcin М. T Campagnes lyonnaises..., 1974, p. 30). Мадам Грамен, судя по Введению в ее диссертацию, видит в этой экспансии животноводства, будь оно «предпринимательским» или локальным, ответ на лангедокскую и в целом окситанскую перенаселенность нач. XIV в. Этот ответ предполагает в данном случае поиск дополнительных ресурсов за счет продукции овцеводства. По поводу «удобства» в этом отношении каталонских пастбищ для овечьих пастухов и для разведения мулов см.: II, 42. О экономикосоциальных основаниях отгонов в Испанию, являющихся предварительным условием деятельности таких людей, как Пьер Мори, см. подробное исследование: Pastor de Togneri R., 1973, p. 135-171.
В Монтайю, как и в других местах, наши источники полны мужского шовинизма... и шовинизма взрослых: они забывают упоминать о существовании некоторых дочерей, о наличии младенцев или о детях, умерших в раннем возрасте. Поэтому восемь детей в доме Мори стоит рассматривать скорее как минимум их возможного числа. Несмотря на свое занятие, теоретически не связанное с сельским хозяйством, ткач Раймон Мори, как и его семья, вел образ жизни, сочетавший разведение овец, земледелие и ремесло. В возрасте восемнадцати лет Пьер Мори — лишь один из пастухов Монтайю. Его брат Гийом Мори становится дровосеком. Двадцать три года назад, — рассказывает Пьер Мори в своем заявлении 1324 года, — я пас овец Арно Форе из Монтайю да Раймона Молена из Арка на земле Монтайю. Мой брат Гийом Мори и Гийом Бело из Монтайю, теперь уж покойные, ходили в лес Оза заготовлять бардо [145] . В этот период Пьер Мори впервые вступает в контакт с ересью благодаря своему брату, Гийому, и клану Бело, постоянно играющему решающую роль в распространении в деревне катарства. Эти контакты принимают форму своего рода проповеди, полуевангельской, полукантианской {106} , прочитанной Пьеру двумя дровосеками. Гийом Бело и Гийом Мори, — продолжает Пьер, — пришли ко мне и сказали:
145
III, 120. У сыновей Мори с юности видна профессиональная склонность к пастушеской жизни. Однако нищета и конфискация отцовского имущества инквизицией также подталкивают некоторых из них, в частности Жана Мори, к такого рода существованию (II. 444).
{106}
Здесь явный намек на евангельское: «...как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7:12; Лк. 6:31), а также на сформулированный немецким философом Иммануилом Кантом (1724—1804) так называемый «категорический императив», моральный закон практического разума: «...поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» (Кант И. Собрание сочинений. М., 1963. Т. 4. С. 260).
— Добрые христиане пришли в наши края; они держатся того пути, которым шли святой Петр, святой Павел и другие апостолы; они следуют Господу; они не лгут; они не делают другому того, что они не хотели бы, чтобы другой сделал им.
В то время Пьер Мори, лицом к лицу столкнувшийся с еретической проповедью, всего лишь юноша, благочестиво поклоняющийся святым. Оглядываясь назад, он вспоминает свое недавнее прошлое: Я как раз остриг овец, и уже отдал из моей шерсти один настриг святому Антонию {107} и другой Деве Марии Монтайонской. У меня оставалось еще немного шерсти, чтобы сделать себе одежду. Тогда мой брат и Гийом Бело сказали мне: — Добрые люди (еретики) плохо одеты. Дай им твою шерсть. Они смогут сделать из нее себе одежду. Так ты пожертвуешь для них, и это будет большим пожертвованием, чем то, что ты дал святому Антонию, ибо многие жертвуют святому Антонию, и немногие жертвуют добрым людям. И однако добрые люди молят Бога за их благодетелей, и это дает плоды, ибо живут они в истине и справедливости.
{107}
Не совсем ясно, какой святой Антоний здесь имеется в виду: св. Антоний Великий (ок. 250—355), знаменитый отшельник-пустынножитель, один из основателей монашества, или известный проповедник св. Антоний Падуанский (1195—1231); из контекста можно предположить, что второй, ибо ему жертвуется овечья шерсть, а св. Антоний Падуанский считался покровителем домашнего скота. Впрочем, вполне вероятно, что в массовом сознании эти два святые не всегда разделялись, тем более, что со св. Антонием Падуанским (день поминовения — 13 июня) связывался праздник благословения животных, справлявшийся 17 — 25 января, а день поминовения св. Антония Великого — 17 января.
Взбудораженный мыслью о том, что за него будут молиться святые мужи, юный Мори в конце концов сжалится: И столько они мне наговорили, что я отдал им все, что взял с одной стрижки, чтобы они отнесли еретикам. Уже обладая весьма синкретичными взглядами, наш пастух делит, следовательно, причитающуюся ему шерсть на три части: одна часть святым из райской обители и Богоматери Монтайонской (продукты своего труда на земле охотнее отдают в местный храм, чем далекому епископу-дециматору {108} ); другая часть самому пастуху (предназначенная для того, чтобы соткать из нее одежду, она свидетельствует о потреблении на месте продуктов овцеводства); наконец, третья часть — «добрым людям», или «святым мужам», которых по наущению местных катаров Пьер Мори считает носителями божественной благодати.
{108}
Дециматор. — Лат. decimare, от которого образовано данное слово, означает и «облагать десятиной», и «проводить децимацию», наказание, которому в Древнем Риме полководец подвергал подразделение, бежавшее с поля боя — казнь каждого десятого.