Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Скомпрометированные некогда своим катарством, Клерги составляют тот самый domus на «тучных мулах» (II, 58) и при толстой мошне, который сумел в течение долгих лет «оставаться при своих» и добиваться того же для друзей; но, в конце концов, они проиграют эту опасную игру.
Власть дома Клергов в деревне предполагает сложные, неоднозначные отношения с местными крестьянами: семья стремится выглядеть стоящей гораздо выше, чем все domus мужичья, населяющего округу. Впрочем, все и завершается ссорой Клергов с остальными семьями. Когда я была больная в Вариле, — рассказывает Беатриса де Планиссоль, — кюре пришел меня повидать. Он сказал мне:
— Всех людей из Монтайю я крепко держу на крючке благодаря инквизиции.
Тогда я возражаю ему:
— Как случилось, что вы преследуете добрых христиан (еретиков), тогда как раньше вы их столь любили?
— Я не изменился, — ответил мне кюре. — Я по-прежнему люблю добрых христиан. Но я хочу отомстить мужичью из Монтайю, которое меня оскорбило, и я буду мстить так, как только смогу. А потом уж я сумею договориться с Богом (I, 239).
Слово «крестьянин», или «мужичье» (rusticei), считается
Пустая трата времени! Domus Клергов связан с другими domus прихода тысячью нитей, он плоть от их плоти. Клергов тесно соединяют брачные связи, или двоюродное родство, или и то и другое сразу, с семьями Бене, Бело, Рив, Марти, Лизье, Фор. И не будем забывать о «мимолетных связях», в которых были замечены разные лица мужского пола из семьи Клергов, весьма активные в этом отношении; в их число входит, всегда первый и в этом деле, как и во всех других, сам кюре Пьер. Чуть не все женщины Монтайю, от самой горемычной до вдовы шателена, прошли через это: они любили и ценили Клергов, вычесывали у них вшей [114] . Эти кровные, брачные и любовные связи обеспечили семье, в период ее расцвета, а потом заката, столь необходимые поддержку и сообщничество. Что не исключало в дальнейшем жестокой вражды и конфликтов с некоторыми domus, как, например, с домом Бене, несмотря на то, что он косвенно связан с Клергами благодаря серии браков.
114
См. гл. IX.
Кроме того, основное сообщничество: ересь. До своих финальных предательств, вызванных местью, а не сменой воззрений, Пьер Клерг был столпом катарских идей, которые он поддерживал наряду с мужчинами из других влиятельных домов. О, если бы все кюре мира были такими же, как в Монтайю! — вздыхает в 1301 году Гийом Отье (I, 279), добавляя, что всем из domus Клергов можно полностью доверять. И в самом деле, в годы бурной юности Пьер и Бернар Клерги дали несомненные доказательства своей верности ереси; свидетельство Гийома Мора на этот счет однозначно. Гийом Мори рассказывал мне вот что: как-то ночью, когда в Монтайю велено было (инквизицией) сжечь дом Арно Фора, кюре распорядился вывести из дома Бело двух еретиков, которые там оказались, и помог им скрыться в кустарнике (barta), то место называют Алакот (II, 173). В другой раз, если верить россказням Алазайсы Форе, Пьер Клерг караулил в месте, называемом Паредета, чтобы не произошло ничего опасного, пока Прад Тавернье, переодетый в бродячего торговца кожей и шерстью, «еретиковал» умирающего из Монтайю (I, 415—416). Алазайса Азема, в свою очередь, раскрывает давние проступки Бернара Клерга (I, 317). Этот Бернар, — говорит она, — собирал зерно для десятины. Он положил часть собранного им зерна на крышу дома Раймона Бело, — крыша там очень низкая. И он сказал Раймону Бело отдать это зерно еретикам. Богатство, семейные связи, ересь, власть — таковы четыре столпа, на которые опирается влияние Клергов в Монтайю. Их власть в округе институциональна: Пьер Клерг является деревенским кюре; его деятельность как такового оказывается в известной степени ущемленной за счет большого количества нецерковных дел, в которые он регулярно вмешивается. Любовницы-хронофаги поглощают значительную часть времени и сил, которые Пьер должен был бы, при нормальном ходе вещей, отдавать воспитанию своей паствы. Тем не менее, при поверхностном взгляде Пьер — весьма добросовестный священник: он исповедует, произносит, даже отягощенный смертным грехом, проповеди по воскресным и праздничным дням, присутствует на епархиальных синодах, собирает десятину... Наконец, он один из немногих грамотных людей в деревне, чуть ли не единственный; один из редких обладателей книг — не у него ли есть народнолитургическо-катарский календарь, одолженный ему братьями Отье (I, 315)? Он выполняет даже некоторые функции нотариуса: берет на хранение важные пергаменты, как, например, тот, что касается приданого его подруги Беатрисы. Он, кроме того, является официальным представителем каркассонской инквизиции и использует эти полномочия во благо и во зло, защищая и уничтожая. «Оценка», выставляемая ему в этой местности, отнюдь не во всем отрицательная: спустя долгие годы Беатриса сохранит о нем память как о хорошем и знающем человеке, которого (достаточно долго) считали таковым в округе (I, 253).
Два старших Клерга, Пьер и Бернар, сумели овладеть в Монтайю двумя мечами, светским и духовным. Если Пьер — кюре, то Бернар — байль. В этом качестве Бернар работает рука об руку со своим братом Пьером (оба занимаются, в разных случаях, сбором десятины); в качестве байля Бернар выполняет функции судьи и сборщика налогов графства (поскольку граф Фуа, обладающий высшей политической властью, является также сеньором деревни). Если Пьер de facto оказывается приставом инквизиции, то Бернар от имени графа обладает полномочиями мирового судьи и комиссара полиции: он арестовывает виновных, он конфискует, при соответствующем приговоре, их скот. Можно и не упоминать о том, что братья Клерги — Пьер, Бернар, а также Раймон — находят в этой сфере множество возможностей поддержать друг друга: все трое используют сеньорию и даже шателению в своих собственных целях. Раймон Клерг берет в сопровождающие вице-шателена Монтайю, Жака Альсана, чтобы поймать в Пюиморанских Пиренеях, на Педоррском перевале, Гийома Мора — личного врага, ставшего врагом семьи (II, 176). Двум охотникам не улыбнулась удача: на перевале они находят дичь лишь в лице осужденного пастуха Пьера Мори, которому благородно позволяют скрыться, «позаимствовав» у него кое-какие припасы. Точно так же во время большой облавы инквизиции в августе 1308 года, Пьер Клерг немало сделал для того, чтобы заключить в крепость Монтайю всех жителей своего прихода старше 12 или 13 лет, которых он потом выборочно освобождал (III, 82). В своем приходе Пьер — человек замка, и он использует этот замок в своих личных хитроумных целях, вплоть до того, что в результате естественного хода вещей супруга шателена, или скорее бывшая супруга шателена, в свою очередь становится женщиной Пьера — на краткое время сожительства.
Сеньория, функции байля и шателена используются в крестьянской среде поочередно Клергами и их соперниками в деревне. И те и другие стремятся контролировать эти институты для достижения своих собственных целей. Когда после 1320 года звезда Клергов начинает меркнуть, их враги, в числе которых Пьер Азема из Монтайю (кузен епископа Фурнье), Раймон Триль (викарий Монтайю и Прада) и Бернар Марти (консул Монтайю), в свою очередь используют
{96}
Консул (от лат. consulere — «совещаться») — первоначально высшее должностное лицо в Древнем Риме, избиравшееся на год; консулов было два, их права и полномочия были равными, и решения они должны были принимать, в идеале, совместно, после совещания друг с другом — отсюда и название. В Средние века консулат появляется в XI—XII вв. в городах Италии и Южной Франции и знаменует претензии этих городов-коммун на полное самоуправление; символом этого являлось наличие у данных коммун особой консульской печати. Консулов этих было несколько, от двух до шести, они избирались, как правило, на год и обычно не всеми полноправными горожанами, а лишь привилегированной их частью — городскими патрициями. В XIII в. в тех же регионах появляется сельский консулат, более, если так можно выразиться, демократичный: консулов (впрочем, в иных селениях мог быть и один консул, сколько их было в Монтайю — неизвестно) избирали все главы семейств; они также обладали консульской печатью, и это означало, что селение также в той или иной мере осознает себя коммуной. Слабая развитость сельского консулата в описываемое время, по мнению исследователей, объясняется тем, что в самосознании сельских жителей Южного Лангедока деревня представляла собой не столько общину, сколько совокупность осталей, domus’ов.
Наместник шателена ведет себя в данном случае как послушная кукла; Пьер Азема бесцеремонно отдает ему распоряжения и не спрашивает ни у кого позволения, чтобы конфисковать скот Бене под графскую руку (I, 395—396).
Эти подробные штрихи представляют немалый интерес: они освещают лучше, чем теоретические рассуждения, некоторые аспекты «классовой борьбы» или, точнее, «борьбы группировок» в Монтайю. Для различных деревенских кланов, в числе которых фигурирует domus Клергов, проблема заключается совсем не в том, чтобы бороться против господства сеньории или шателении как таковых. Задача в том, чтобы использовать (иногда поочередно) местные полномочия сеньории, байля и шателена и раздавить соперничающий клан в деревенском сообществе. Сеньориальная графская власть в этих условиях является не столько олицетворением господства, сколько ставкой в борьбе: все стремятся контролировать ее местный уровень, чтобы добиться победы собственной группировки.
Я описал дом Клергов и показал его положение в «системе domus» Монтайю; мне остается теперь лишь прояснить в нескольких словах его «человеческую составляющую». Прежде всего мы сталкиваемся с проблемой титулатуры и руководства: после смерти патриарха Понса Алазайса Азема называет domus Клергов домом сыновей Понса Клерга (I, 315). Кабатчица Фабрисса Рив говорит о доме кюре и его братьев (I, 327). Алазайса Форе, сестра обращенного Гилабера, говорит дом Бернара Клерга (I, 413). Раймонда Арсан, служанка Бело и один из наших лучших информаторов, равно использует два выражения: дом Бернара Клерга и его братьев или люди из дома кюре. Итак, domus Клергов управляется двоими сразу: братья Пьер и Бернар теоретически равны в качестве лидеров, но один из них, если можно так сказать, немного более «равен», чем другой. Доказательство: когда Пьер Клерг умирает, его брат Бернар, любивший его и охотно признававший его превосходство, призывает брата: Мой бог, мой повелитель, мой властелин (II, 289).
Сильная взаимная солидарность членов дома Клергов не означает, что между ними всегда царило единство мысли или даже полное доверие. Сам патриарх Понс Клерг, старый катарский фанатик, в конце концов возмутился разложением и доносительством своего сына Пьера. Кюре внушает Раймону Мори идею вернуть в Монтайю его сына Пьера Мори, давным-давно изгнанного за ересь и другие «преступления». Узнав об этих речах Пьера Клерга, старый Понс приходит в неописуемую ярость и предупреждает Раймона Мори: Нисколько не верьте словам этого предателя-кюре, — говорит он в не очень лестных для своего потомства словах, — и скажите вот что Пьеру Мори: если ты на перевале Семи братьев (недалеко от Монтайю), беги до перевала Мармара, если ты на перевале Мармара, беги до самого перевала Пюиморан, туда, где заканчивается епархия Памье; да и там не оставайся, беги еще дальше (II, 285— 289). Узнал ли Пьер Клерг об этой вспышке гнева своего отца? Если да, он не выказал обиды и позднее рассматривал отцовский труп как вместилище удачи своего domus, поскольку приказал срезать волосы и ногти, чтобы сохранить в доме «звезду или добрую удачу его domus». К своей матери Мангарде Пьер Клерг испытывает нежную привязанность, одновременно катарского и католического свойства! И пусть деревенские кумушки Алазайса Азема, Гийеметта «Белота» и Алазайса Рив говорят (I, 314), возвращаясь с погребения Мангарды, что она разродилась дурным пометом щенков и наплодила сыновей-негодяев, — Пьера это ничуть не заботит. Моя мать, — заявляет он Беатрисе, — была доброй женщиной. Ее душа на небесах. Ведь она сделала много хорошего «добрым христианам» и отправляла передачи с едой еретикам Монтайю, заключенным в тюрьму, например, старой На Роке и ее сыну Раймону Року (I, 229). Эта преданность катарской памяти своей матери не мешает кюре поставить на двух лошадей сразу и похоронить Мангарду подле алтаря Девы Марии в часовне Карнесской богоматери в Монтайю, которая является местом паломничества (III, 182). Все это, несомненно, для того, чтобы душа Мангарды могла, находясь поблизости, воспринять поток благодати, который непрерывно источает этот алтарь. Это просто стыд, что такая женщина там похоронена, — заявляет Пьер Мори, который с симпатией вспоминает еретическое прошлое Мангарды. Эмерсанда Марти, другая еретичка из Монтайю, добавляет, как это ни парадоксально: Если бы епископ Памье знал о прошлом (еретическом) досточтимой матушки кюре, так он велел бы выкопать ее труп и выбросить его из церкви, где она похоронена (там же). Пьер Клерг — хороший сын и плохой священник: он прежде всего заботится о связанном с культом Марии престиже для могилы своей матери и ничуть не смущается теологическими противоречиями. Он, естественно, гордится тем, что похоронил Мангарду возле алтаря Девы Марии, но в то же время он заявляет Беатрисе: Мария вовсе не Богоматерь; она лишь вместилище телесное, «осененное» Иисусом Христом (III, 230).