Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
— Приходи ко мне нынче вечером.
Я так и сделал. Дома она оказалась одна. Я спросил:
— Чего ты от меня хочешь?
А она отвечает:
— Я тебя люблю, хочу спать с тобой.
— Изволь, — говорю.
И тотчас в прихожей осталя мы предались с нею любви. Потом я часто обладал ею. Но ни разу ночью. Только днем. Мы дожидались, пока дочерей и служанки Беатрисы не будет дома. И тогда совершали телесный грех (I, 252). Страстная, способная на безрассудство ради любимого, не заслуживает ли и она слов, найденных Бодлером {181} для Эммы Бовари (такой, впрочем, непохожей на нашу вдову: у «планиссолизма» нет ничего общего с «боваризмом» {182} )? И все-таки, — пишет Бодлер [275] , — Эмма отдается. Роскошно, щедро отдается она шалопаям, которые ей никак не ровня... В тесном деревенском пространстве она стремится найти идеал. Карпантрасского Цезаря. Беатриса страстно любит Бартелеми, он страстно любит свою любовницу: Beatrix Bartholomeum nimis adamabat... et ipse dictam Beatricem adamabat {183} (I, 249, 256). Конечно, молодой викарий — слабый человек. И даже трус, недостойный такой любви (в итоге он покинет ее, отчасти по причине ее возраста, но больше потому, что испугается подпасть вместе с ней под обвинение в ереси). Она, быть может, питая иллюзии в отношении второго любовника, любит в нем свойственные священникам нежность и чувственность, выраженные более, чем у других мужчин, мирян. Как-то, в момент истины, Беатриса высказывает эту мысль в лицо Бартелеми [276] {184} {185} : Все вы, священники, приоры {186} , аббаты, епископы, архиепископы и кардиналы, вы — хуже всех! Ваш грех больше, чем плотский грех, вы желаете женщину больше, чем любой другой мужчина...
{181}
Шарль Бодлер (1821—1867) — французский поэт, предшественник символизма, автор знаменитого поэтического сборника «Цветы зла» (1857), художественный и литературный критик.
{182}
Боваризм — термин, пущенный в оборот французским критиком Жюлем де Готье (1858—1942), автором классической интерпретации романа Гюстава Флобера (1821—1880) «Госпожа Бовари» (1857); означает стремление жить иллюзией и неприятие реальности. «Планиссолизм», по Э. Ле Руа Ладюри, подразумевает психологически противоположный тип: способность жить простыми радостями.
275
Baudelaire Ch. OEuvres (Pleiade), p. 1009-1011.
{183}
Беатриса Бартелеми весьма горячо любит... и тот сам говорит, что горячо любит Беатрису (лат.).
276
I, 255. О кюре в роли сверхсамца см. пикантные анекдоты из Malleus maleficarum (см. библиографию). Разумеется, и в регистре Жака Фурье встречаются многочисленные намеки на распутных священников епархии Памье, в стране басков или еще где (I, 285; III, 186 и др.). См. также (Nelli, р. 270) о (реальном) персонаже, священнике Раймоне де Корне (ок. 1324 г.), безмерно возлюбившем Женщину, мариально или телесно, ly baysan et tocan sas popetas... Южные соборы понапрасну метали громы против подобных «злоупотреблений» (см.: Mansi. Vol. 23, p. 843).
{184}
Мариально — то есть в образе Девы Марии.
{185}
Целовал ее и трогал ее груди (оксит.).
{186}
Приор — либо заместитель аббата крупного мужского католического монастыря, либо глава небольшого монастыря, подчиненного крупному (аббатству).
Вот таким способом, — философски замечает Бартелеми (в качестве комментария к словам любовницы), — Беатриса пыталась оправдаться в том, что совершила со мной плотский грех. Действительно, у Беатрисы сложилось определенное мнение о священниках. Дама страдала «пресвитерастией». Она так обожала молодого Амильяка, что обвиняла его, — подобно тому, как ханжи из Лудена обвиняли своего соблазнителя Урбана Грандье {187} , — что он ее околдовал. Грех колдовства я никогда не совершала, — заявляет она однажды. — Но вполне уверена, что священник, Бартелеми, навел на меня порчу, ибо любила я его слишком страстно. Между тем, когда я его узнала, у меня уже прекратились месячные (I, 249).
{187}
Урбан Грандье (1590—1634) — исповедник одного из женских монастырей в Лудене (Южная Франция). Человек изящный и красноречивый, он вызвал среди своих духовных дочерей массовую влюбленность, что в условиях затворничества и подавления чувств привело к настоящему коллективному психозу. Грандье был обвинен церковными властями в колдовстве и организации шабашей. Самой активной из свидетельниц обвинения была настоятельница монастыря. На основании ее и иных показаний Грандье был приговорен к смертной казни. Узнав об этом, настоятельница заявила, что оговорила злосчастного из ревности. Ее слова не были приняты во внимание, и бывшего исповедника сожгли. Одни историки, учитывая, что Грандье был ранее уличен в любовной связи с молодой женщиной из числа своих прихожанок в городе, считают его обыкновенным женолюбцем, хотя и слишком жестоко наказанным; другие, ссылаясь на обнаруженное в его бумагах сочинение против целибата, объявляют его вольнодумцем, павшим жертвой церковной ортодоксии.
Продолжение начатой с таким пылом истории не лишено ни живости, ни яркости. Когда она стала подругой викария, в Далу Беатрису начали преследовать сплетнями, подлыми пересудами и ехидными пересмешками на ее счет (кюре сам по себе) между приходскими сплетниками, не смущавшимися позлословить и в глаза, и за глаза [277] . С другой стороны несчастная становится жертвой придирок собственных братьев, которые, совершенно по-окситански, становятся хранителями хрупкой добродетели сестры [278] . Опасаясь, как бы они не обошлись с ней дурно, Беатриса задумывается об отправке и любовника, и любви в Паларскую землю: Палар — затерянная в Пиренеях епархия, расположенная между Арагоном и Комменжем—Кусераном. Священники этой епархии, по доброй догригорианской николаитской традиции {188} , в 1300 году еще пользовались de facto правом жить со своими экономками, сожительницами или focarias [поварихами]. Позволение на сожительство попросту давалось епископом упомянутой епархии после внесения любовниками определенного «бакшиша». При таких обстоятельствах Беатриса, собрав пожитки и 30 турских ливров, решила отправиться в Палар через Викдессос, где к ней должен был присоединиться Бартелеми. Оттуда пара прибывает в Палар, где их «сочетает», но без благословения, один священник-нотарий. Там они сожительствуют в течение года, в общем domus, никого не скандализируя. Как-то живут. Тратят 30 турских ливров, сыгравших роль приданого бывшей супруги шателена. Мало-помалу Бартелеми открывается катарское прошлое любовницы. И его охватывает страх. Начинаются семейные сцены. Старая карга, еретичка, — срывается в крик викарий. Следует разрыв.
277
Серкамон, V, 34; Бернар Марти, VIII, 17; Джауфре Рюдель, IV, 30; см.: Nelli R. Op. cit., p. 130.
278
Джауфре Рюдель, IV, 45 — 46; см.: Lazar М. Op. cit., p.92—93 (n. 27).
{188}
Николаиты — раннехристианская секта, противники которой обвиняли ее членов в признании общности жен и даже в практике свального греха. Во время реформ, направленных на централизацию Церкви, на возвышение ее над светскими властями, на усиление в ней аскетических начал, которые с огромной энергией проводил папа Григорий VII (в миру — Гильдебранд; между 1015 и 1020—1085, папа с 1073 г.), сторонники этих реформ так именовали противников целибата для низшего духовенства (см. прим. 9 к гл. II).
Впоследствии они встречаются только накануне заключения в тюрьму. Бартелеми зарабатывает на жизнь, устраиваясь то там, то сям викарием или причетником. Беатриса, которую уже допрашивает инквизиция, стремится вновь опереться на поддержку бывшего любовника. И снова, как когда-то с кюре Клергом в подвале в Далу, она предается любви с молодым викарием в винограднике, и снова караулить поручено верной служанке, которую на сей раз зовут Алазайсой. Продолжение истории переходит в руки епископа Фурнье: он заточает и даму, и молодого священника. Затем, год спустя, он велит их освободить в один и тот же день (4 июля 1322 года). Ее — осужденную носить желтые кресты. Его — без крестов [279] .
279
I, 553.
Глава X. Временные связи
Беатриса и ее друзья из дома Клергов не единственно возможные объекты исследования по теме сексуальных отношений в деревне. Помимо блуда одного большого domus, в Монтайю и вообще среди населения Фуа, конечно же, существует относительная свобода нравов. Подчеркиваю, относительная. Ибо нравы эти, не будучи аномальными, были просто несколько свободнее в 1320 году, нежели на рубеже XVII—XVIII веков, когда до самой деревенской глуши дойдут целомудренные строгости Контрреформации, активно вводимые мановением епископского посоха и отеческими тумаками, епархиальным надзором и полицейскими функциями кюре. В той же Монтайю в 1300—1320 годах (не считая шалостей кюре) нам известно по документам как минимум пять-шесть незаконных пар, и этот список не полон. Это число следует сопоставить с тем, что в два первых десятилетия XIV века в приходе должно было насчитываться 50 семей (законных или нет): стало быть, самое малое — десять процентов «псевдосемей»... Монсеньор Кольбер, епископ-янсенист {189} из Монпелье, епархиальный надзор которого я изучаю вот уже пятнадцать лет, в 1700 году был бы ошеломлен подобной пропорцией. Особо серьезным фактом в глазах строгого ригориста являлось бы то, что около 1310 года в порядке вещей были бесстыдно афишируемые связи: в деревне «открыто имеют» или «открыто содержат» сожительниц (I, 238). Около 1705 — 1710 годов, напротив, будут прилагать большие усилия для их сокрытия, дабы избежать гнева кюре и пересудов святош. В 1300 году в Монтайю дурной пример фактически подает сам кюре. Причем «без комплексов»!
{189}
Шарль Жоашен Кольбер де Круасси (1667— 1738) — племянник знаменитого министра Людовика XIV, Жана Батиста Кольбера (1619—1683), епископ Монпелье с 1696 г.; его приверженность к янсенизму (см. прим. 6 к гл. III) приводила к постоянным конфликтам с церковными властями и со священниками его собственной епархии.
Плотские утехи. Миниатюра начала XV в. Национальная библиотека, Париж.
С другой стороны, мы видели, что не только в городе, но и на пастбищах лишенные семейной жизни пастухи не стесняются, если есть возможность, содержать любовницу. Возьмем шире. Допустим, около 1310 году некая пара откровенно ведет совместную жизнь... В этом случае реагировать будут несколько иначе, нежели в наши дни при аналогичных обстоятельствах. «Интересно, состоят они в законном браке? Или так сошлись?». Подобный вопрос задает себе, впрочем, не слишком мучаясь им, Гийом Эсконье из Акс-ле-Терма во время поездки в Лиму. В доме Мартена Франсуа в Лиму, — рассказывает Эсконье, — мы обнаружили женщину, должно быть супругу этого Мартена, если не сожительницу: по крайней мере, он держал ее в доме довольно долго (II, 12). Добавлю, что никто из собеседников Эсконье и не подумал опровергнуть сомнение в легальном статусе пары Мартена Франсуа.
В области Фуа понятие плотского греха существовало, но в менее развитой форме, нежели позднее, в Новое время, при более строгой моральной атмосфере арьежского общества. Для Арно де Верниоля, как мы видели, содомия — грех не больший, чем просто блуд. Для Грациды Лизье из Монтайю и Пьера Видаля из Акс-ле-Терма просто блуд сам по себе еще не грех, при условии, по Пьеру Видалю, справедливого вознаграждении со стороны мужчины. Если довести до предела, ad absurdum, подобную логику, то можно, строго проводя точку зрения отсутствия вины, вывести следующее уравнение:
Содомия = блуд обыкновенный = безгрешность! [280]
Разумеется, речь не о том, чтобы все уравнять... но столь смелая экстраполяция, выведенная на основе высказываний самих местных жителей, передает меру сексуальной терпимости, еще весьма значительной в XIV веке. В классическую эпоху она сократится подобно шагреневой коже. И снова несколько растянется только в XIX-XX веках вместе с новыми, впрочем, относительно новыми понятиями допустимого в современную эпоху.
280
Такое уравнение действительно «абсурдно» и имеет ограниченный смысл: первая позиция сформулирована относительно образованным горожанином, вторая — крестьянами или приравненными к ним, к которым относится городское понятие «неотесанные».
Представление о допустимом в Монтайю начала XIV века достаточно умеренное, не общепринятое, но не вызывающее споров. Воплощается оно, как мы только что отметили, в сексуальном либерализме народных взглядов; оно включает в себя и практический либерализм, выражающийся в повсеместном существовании незаконных пар. Беатриса де Планиссоль в своем первом вдовстве и бастард Пато Клерг живут в открытой всей Монтайю связи, и подобное сожительство не вызывает гнева у кого бы то ни было. Все сводится к досужему злословию. Гозья Марти, которая выйдет замуж за другого Бернара Клерга (тезку нашего байля), была какое-то время сожительницей Раймона Роз из Монтайю, кости которого, как еретика, будут преданы огню посмертно (III, 67). Раймонда Тестаньер, она же Вюиссана, является любовницей Бернара Бело, имеет от него двоих детей, одного из которых зовут также Бернаром. В доме своего любовника-хозяина она работает усердно как в качестве признанной подруги, так и в качестве фактической прислуги. Подобная связь, с ее дамской точки зрения, является чем-то вроде брачного опыта. Я думала, — скажет она позднее инквизитору, — что Бернар Бело возьмет меня в жены, а потому усердно старалась делать по дому все, что могла. В конечном счете Тестаньер придется разочароваться в своих надеждах. Арно Виталь, обаятельный сапожник, который, в порядке вознаграждения за добрые вести, принесенные им Вюиссане, попытается однажды ее изнасиловать, безошибочно объяснит ей причины крушения надежд на брак: Да будь ты богаче любой женщины графства Фуа, Бернар не взял бы тебя в жены, потому что ты не его веры (не еретичка): о доверии тебе не может быть и речи (I, 456).
Этот текст Арно Виталя, видного деревенского социолога, дает, впрочем, один из ключей к пониманию распространенности конкубината в Монтайю: брак для этих людей представляет собой непростую операцию. Вероятно, он предполагает любовные чувства со стороны претендента по отношению к суженой; кроме того, если возможно, перспективу на хотя бы относительно богатое приданое за женой; наконец, last but not least, совпадение взглядов. Протестуя против столь суровых условий, значительное число монтайонцев предпочитают, по крайней мере для начала, воспользоваться терпимостью общества к сожительству [281] .
281
I, 244: в Монтайю делают различие между «открыто держать» сожительницу и «иметь более-менее тайную» связь с любовницей.