Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Беатриса вышла замуж за Беранже де Рокфора. Овдовела. Снова вышла замуж. Потом опять овдовела. Между двумя вдовствами успевает пощипать травки на лужке супружества: ее избранник Отон де Лаглейз, в ее объятиях долго не протянувший. Такое повторяющееся вдовство было заурядным явлением демографии Старого порядка. Позднее подобные случаи можно будет во множестве обнаружить в наводящей тоску рутине приходских регистров. Про двух мужей Беатрисы, Беранже де Рокфора и Отона де Лаглейза, сказать нечего, кроме того, что они были из мелкого арьежского дворянства. У той, с кем они один за другим делили ложе, они вызывали лишь равнодушие, возможно, нюансированное какими-то смутными чувствами. Не слишком любя своих супругов, Беатриса их крепко побаивалась. Маскировала немногие свои похождения, пока они были живы. Слишком велик был страх, что они убьют ее, а то и любовника, если откроют секрет (I, 219, 234).
Банальнейший сюжет. Трубадуры, певцы лангедокской эротики, широко развили тему несчастной в браке супруги. Муж у них — «презренный ревнивец», скупердяй и рогоносец, скоблящий задницу другого, по словам Маркабрю [258] {173} , тогда как жена, пользуясь моментом, из-под другого убегает. Супружеская любовь, имеются в виду чувства жены по отношению к законному мужу, окситанскими поэтами почиталась дурным тоном. Жена же, если им верить, вечно боялась, что муж ее побьет или посадит в заточение. Документы инквизиции из Памье подтверждают, что это не просто литературная тема: окситанский или южно-окситанский брак, относящийся к периоду до 1340 года, не являлся, несмотря на некоторые симпатичные примеры, вместилищем счастливых чувств, источающих мед и млеко человеческой нежности. Беатриса этому вполне типичный пример.
258
О Маркабрю см.: R. Nelli, 1963, р. 109.
{173}
Маркабрю (изв. 1129—1150) —трубадур, наемный воин родом из Гаскони, представитель «темного» (то есть сложного, запутанного) стиля. Неясность его стихов привела к тому, что творчество его толкуется самым различным образом: одни считают его плебеем и врагом куртуазии; по мнению других, он один из основателей куртуазной поэтики; третьи считают его певцом супружеской любви; четвертые видят в нем религиозного поэта, певца любви к Богу. Как полагают отечественные исследователи, Маркабрю «в энергичных, порой грубоватых стихах... клеймил обычаи своего времени, порицал женское легкомыслие, обрушивался на праздное, с его точки зрения, занятие любовью. <...> Его суровый морализм был продиктован церковной доктриной» (Самарин P. М., Михаилов А. Д. Куртуазная лирика // История всемирной литературы. Т. 2. М., 1984. С. 535).
В тисках двух своих браков Беатриса тянется душой отнюдь не к мужьям, а к детям, к своим дочерям. И вознаграждается взаимностью: когда ей угрожает арест со стороны епископа Фурнье, все четыре дочери, Кондора, Эсклармонда, Филиппа и Ава, обожающие мать, которая всегда с любовью и умом занималась ими, стеная, проливают потоки искренних слез [259] .
В последнее десятилетие XIII века у юной красавицы-жены впервые при жизни первого мужа приключилась интрижка, не получившая завершения. Глупый, как все мужья (того времени), Беранже де Рокфор был будто в шорах. Скромный айонский крестьянин, которого, благодаря регистрам, можно обнаружить уже постаревшим, женатым, возделывающим свой клочок земли, стал довольно жалким героем прерванной идиллии.
259
I, 257. О магических зельях, которые готовит Беатриса ради дочерей и внуков, см. также гл. XX.
Раймон Руссель управлял хозяйством сира де Рокфора и его жены Беатрисы в монтайонском замке. Обратите внимание, в соответствии с окситанскими понятиями о добром хозяйствовании Раймону была вверена не только домашняя рутина скромного обиталища благородных персон. По-видимому, управитель выступал и в качестве организатора работ: занимался севом, указывал слугам и работникам, отправлял в кузницу лемеха сохи, чтобы навострить или перековать их.
Все, что уже говорилось о мелкой знати горных краев, вполне приложимо к отношениям Беатрисы с поселянами вообще и с управителем в частности. По отношению к временной хозяйке замка, которая, овдовев, стала жить в самом обыкновенном монтайонском доме, социальная дистанция не так уж велика: с деревенскими женщинами Беатриса по-приятельски сиживает у очага, обмениваясь свежими катарскими сплетнями. Крестьянка Алазайса Азема вполне может бесцеремонно поддеть вдову шателена: Что вы так вскинули брови, уж не загордились ли? Не стану я вам рассказывать, что делает мой сын. Но это всего лишь ораторский прием: спустя минуту Алазайса, которая, как всякая сплетница, любит, чтобы ее упрашивали, без малейших колебаний выложит свои невеликие секреты Беатрисе: Да, так оно и есть, сын мой Раймон Азема понес съестные припасы добрым людям [260] .
260
I, 237 См. также I, 233. О дружеских связях Беатрисы среди женщин см. гл. XVI.
Дама де Рокфор, не будучи заносчивой, скоро вступила в дружеские, с известным амурным оттенком, отношения со своим управителем Раймоном Русселем. Последний, не чуждый, как все вокруг, катарской ереси, призывает хозяйку бежать с ним в ломбардскую землю: Ломбардия была в ту эпоху землей обетованной для еретиков. Когорты лангедокских «совершенных», гонимых в собственной стране, шли туда, чтобы укрепиться духом в полной безопасности. Порядочная монтайонская дама мягко, но решительно отклоняет приглашение в путешествие. Она напоминает управителю-искусителю, сколько пересудов вызвал бы их побег: Я еще так молода. Если я уйду с тобой, Раймон, тотчас развяжутся языки. Люди не преминут сказать, что мы сбежали ради удовлетворения сластолюбия [261] . Однако сама идея путешествия будоражит воображение супруги шателена, она подумывает о компромиссном решении: готова бежать с Раймоном, но в сопровождении каких-нибудь дуэний, присутствие которых сохранит ей репутацию честной женщины. Раймон Руссель не отвергает такое решение. Он даже сводит Беатрису с двумя местными женщинами, которые согласны отправиться с нею в Ломбардию (I, 222). Обе, и этот факт примечателен, близки к domus Клергов: одна, Алазайса Гонела, любовница Гийома Клерга, брата кюре, другая, Альгея Мартра, сестра старой Мангарды, матери Пьера Клерга. Шаг возможных дуэний — с отнюдь не белоснежной репутацией! — остался без последствий. Однако заслуживает упоминания, ибо тем самым в жизнь Беатрисы впервые входит клан Клергов.
261
I, 221. Подобное путешествие в Ломбардию на самом деле именно в это время совершает жена нотариуса из Акса, с целями еретическими, но, возможно, и сентиментальными (1,290).
Раймон Руссель, как позднее и Пьер Клерг, принадлежит в породе крестьян-краснобаев. Он перемежает свои фантазии относительно планов бегства довольно фривольными рассуждениями о переселении душ. Беременной, внимательно слушающей Беатрисе, он объясняет: Душа ребенка, которому предстоит родиться, может проникнуть в утробный плод, находящийся в животе женщины, через самые разные части женского тела (I, 220).
— Тогда почему, коли так, младенцы не разговаривают, едва родившись, ведь они получают старые души? — простодушно вопрошает воздыхателя Беатриса.
— Потому что такое не угодно Богу! — ответствует Раймон Руссель, обычно не склонный к лаконизму.
Вплоть до сего момента все остается в надлежащих рамках, в лучших традициях трубадуров, тонких знатоков региональной этнографии. Прекрасная и юная дама из Монтайю имеет «аманта», который происходит, как подобает, из более низкой социальной среды. Раймон в данном случае одновременно и деревенский житель, и не имеет благородного происхождения. Не участвует ли тем самым Беатриса, меньше всего теоретизируя на сей счет, в демократизации любви, которая составляет одну из основных тем окситанских поэтов: «молодая высокородная дама» и персонаж низкого происхождения. При обожателе «терпеливом, красноречивом и скромном», довольствующемся положением почтительного искусителя, Беатриса играет роль вдохновительницы, Эгерии {174} , интеллектуально развиваемой, в свою очередь, воздыхателем. Ересь давала Раймону чудесное средство и пофлиртовать, и подать себя в выгодном свете. В таких условиях все могло идти к общему удовольствию, даже сам супруг, Беранже де Рокфор, не нашел бы что возразить, оставайся Раймон этаким влюбленным постником, обожателем из изумруда и сардоникса, какого Маркабрю желал бы всякой достойной внимания женщине. (Согласно Часослову любви, изумруд символизирует подавление сексуальных побуждений, сардоникс — целомудренную покорность [262] .) К несчастью для себя, Раймон Руссель взалкал большой игры, он захотел спать с любимой женщиной. Подобная игра дала окситанской лирике еще одну из основных тем. Как сказано у Бернара де Вентадура {175} :
{174}
Эгерия — в римской мифологии пророчица, нимфа ручья, из которого весталки черпали воду для храма Весты; по легенде, ее мудрые советы, даваемые второму римскому царю Нуме Помпилию (согласно традиции, правил 715—673/672 до н. э.), помогли создать разумные и справедливые законы. В переносном смысле — вдохновительница, мудрая советчица.
262
R. Nelli, р. 154. О легитимности любви окситанской женщины к более низкому по положению см. там же, р. 164.
{175}
Бернар (Бернарт) де Вентадур (Вентадорн) (изв. 1150—1180) — самый знаменитый из провансальских трубадуров, писавший только о любви.
Однажды вечером, — рассказывает Беатриса, — мы ужинали вдвоем с Раймоном. После этого он украдкой прошел в мою спальню и скользнул под кровать. Тем временем я прибирала в доме. Потом легла. Все домашние уснули, и я тоже. Тут Раймон выбрался из-под кровати и примостился сверху, не снимая рубашки! И начал действовать, как если бы хотел овладеть мною телесно. Тогда я вскрикнула: «Что происходит?»
263
Бернар де Вентадур, стих 41—44. Цит. по: Lazar М., р. 12. (Рус. изд.: Бернар де Вентадорн. Песни. М. 1975. С. 90).
На что Раймон отозвался: «Молчи».
Тут я не выдержала: «Ах ты, крестьянское отродье! Это я-то молчи?»
И давай кричать, давай звать служанок, которые спали при мне, на других кроватях в той же комнате. Говорю им: «В моей постели мужчина!»
Раймон же вмиг выскочил из постели и из комнаты... Спустя некоторое время он оставил службу в нашем доме и вернулся в свой осталь в Прад (I, 222).
Таким образом, в решительный момент у супруги шателена взыграло «классовое сознание», несколько притупившееся за время долгого флирта, который предшествовал дерзкой атаке управителя. Она прогнала крестьянина из своей постели. Не пожелала поступать, по выражению Маркабрю, «как левретка, которая отдается дворовому псу» [264] . «Классовое сознание» не мешало неделями позволять управителю ухаживать, но не более того.
Все имеет предел, даже относительно платоническая идиллия супруги шателена и крестьянина. Руссель выходит. Входит Пато.
264
Маркабрю, XXXI, стих 46 — 49. Цит. по: Nelli R., 1963, р. 133.