Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Еще одна незаконная пара, которую образуют на время краткосрочного сожительства Алазайса Гилабер (дочь монтайонского овцевода) и Арно Виталь, сапожник, завсегдатай дома Бело, усеянный авантюрами путь которого мы как раз только что пересекли. Я была очень привязана к Арно, с которым мы вступили в бесчестную близость, — заявляет Алазайса Гилабер, — он наставлял меня в ереси, я обещала ему упросить мать согласиться на обращение в ересь моего меньшого брата (очень больного [I, 410—413]).
Незатейливая связь Алазайсы не лишена морального и психологического интереса. Бывшая подружка сапожника-катара после разрыва фактически признает, что история с этим мужчиной была сомнительной с моральной стороны (бесчестной). Но в свое время эту незаконную связь Алазайса не считала постыдной, подлежащей сокрытию: Арно Виталь оставался на дружеской ноге и даже в добром согласии с Алемандой Форе, матерью любовницы [282] .
С другой стороны, отметим, что история с Алазайсой происходит от настоящей любви, которая, по правде, лежит в другой плоскости, чем страсть. Чтобы описать ее, героиня употребляет глагол diligere (очень любить), а не adamare (любить страстно). Но в этой области, если обратиться к другим незаконным парам, Монтайю одобряет и самые страстные варианты: Беатриса де Планиссоль, например, познает истинную страсть, безрассудное взаимное влечение с молодым викарием, заполнившее ее второе вдовство.
282
I, 414. См. также о дружеском согласии между сестрой Мангарды Клерг и сожительницей Гийома Клерга, сына Мангарды брата кюре (I, 222).
Четырех отмеченных выше случаев мало для исследования темы внебрачного союза в Монтайю. Следовало бы приобщить сюда несколько эпизодов дополнительно, в том числе все эскапады кюре Клерга. Замечу просто по поводу этих четырех пар, что проказы юности отнюдь не мешают всем четырем дамам найти в своей дальнейшей жизни мужей, причем неплохих. Они не стали общедоступными, но сочетались законным браком! Беатриса де Планиссоль после сожительства с Пато и трогательного приключения с кюре Клергом выйдет замуж за Отона де Лаглейза, жителя понизовья. Спуск в долину станет для вдовы шателена, отнюдь не наивной девушки, не снижением социального статуса, но едва ли не повышением. Что касается Гозьи Марти, Алазайсы Гилабер и Вюиссаны, о более или менее счастливых странствиях которых по монтайонской карте Страны нежности мы уже рассказали, то они впоследствии выйдут замуж за почтенных айонских землепашцев, именуемых соответственно Бернар Клерг (тезка байля), Арно Форе и Бернар Тестаньер.
Отметим, что любовники этих дам обыкновенно оказывались катарами, причем весьма решительными еретиками [283] , подобно Мартену Франсуа, проживавшему в Лиму во внебрачном, по всей видимости, сожительстве с одной женщиной, и которому, должно быть, приятно было слушать в собственном доме проповедь Отье на тему: Брак ничего не стоит (II, 12— 13). В конечном счете катарство было весьма терпимо к свободному браку. По крайней мере, так это понималось в Монтайю: институт супружества в его легальной форме подвергался хуле; строгое воздержание от секса возлагалось на «совершенных»; простым верующим de facto, если не de jure, дозволялась наибольшая свобода нравов. И все это в силу знаменитой максимы в интерпретации Пьера Клерга: Поскольку все запретно, постольку все позволено [284] . Следовательно, было бы неправильно объяснять сексуальное поведение и сексуальные стереотипы верхней Арьежи эпохи Жака Фурнье местным влиянием гетеродоксальной идеологии, как бы это ни было заманчиво. Священник Амильяк отнюдь не был еретиком, однако стал почти таким же блудодеем и распутником, что и альбигоец и двойной агент Пьер Клерг. Ересь, конечно, ничего не делала для ограничения конкубината в Монтайю, хотя, быть может, поощряла. Но и породила его никак не она. Конкубинат существовал прежде ереси там, где она его застала. Он процветал с древних времен. И черпал свои оправдания, как главные, так и второстепенные, в народном духе, в непомерной цене приданого, в тяготах брака, в настоятельной необходимости не пустить на распыл родительский domus опрометчивыми и невыгодными браками. Ересь была для «сходящихся без брака» только лишним оправданием. Впрочем, конкубинат процветал во многих других местах Пиренеев, которые отнюдь не были поражены идеологией «добрых людей», где не знали или почти не знали катарства. К примеру, в Паларской епархии, где кюре вели безмятежную жизнь с сожительницами с благословения местного епископа. Что касается простых крестьян, то конкубинат без малейшего вреда входил в их систему хозяйствования на земле и по дому: работница становилась еще и подружкой. Прельщенная пустыми обещаниями на брак, она лишь еще пуще надрывалась — шутка что надо! И наоборот — земледелец охотно вспахивал поле любовницы. Это делалось по любви или просто по привычке сообща, парами обрабатывать землю [285] .
283
Это относится к Бернару Бело, Раймону Роз и Арно Виталю. Пато Клерг в ереси не замечен, зато Пьер Клерг, унаследовавший от него благосклонность Беатрисы, был в высшей степени неортодоксально верующим.
284
I, 224 — 225. Софистическая аргументация Пьера Клерга вращается вокруг двух следующих идей:
а) Предаваться любви для женщины всегда грех, будь то с мужем или любовником. С мужем даже худший, ибо такой грех не осознается. Итак, дамы, заводите любовников.
б) В любом случае для отпущения грехов достаточно встречи с «совершенным» перед смертью. Стало быть, что стесняться? (Подобный экстремизм Пьера Клерга, однако, не характерен для типично крестьянских, даже свойственных катарам воззрений верхней Арьежи. Я еще вернусь к этому.)
285
I, 456; II, 126. Крестьянский конкубинат в редких и неагрессивных формах вновь расцветет в Монтайю в XIX в. после вероятного периода упадка во времена аскетических строгостей католицизма классической эпохи: обратите внимание на довольно многочисленных внебрачных детей, которых можно найти в поименных списках Монтайю 1880— 1920 гг. (AC de Montaillou, AD Ariege, 10 M 4).
Монтайонские сожители прибегали к более-менее эффективной контрацепции. Сексуальная жизнь старых времен распадалась, фактически, на две сферы, и ограничение рождаемости (по понятным соображениям) больше заботило любовников, чем супругов. Беатрису де Планиссоль, например, в начальный период отношений с Пьером Клергом неотступно преследовала перспектива внебрачной беременности: Что я буду делать, если забеременею от вас? — говорит она священнику [286] . — Я буду запятнана и погибну.
286
I, 243—244. О «двух сферах» см.: Flandrin J.-L. 1969,1970,1975.
У Клерга готов ответ на все. Он не просто развратник, но и немного маг, какими часто бывали кюре периода до Реформации и Контрреформации [287] . Глазом не моргнув, он успокаивает любовницу, тоже немного колдунью: сообщает, что есть у него особая трава, противозачаточного действия одновременно и на мужчин, и на женщин (отметим, что Пьер Клерг, кюре чисто деревенского происхождения, тем не менее, прибегает к мотивации и технике, пусть иллюзорной, birth control {190} , который некоторые историки ошибочно считают типичным только для городской элиты. Навязчивая идея семьи для этого священника, столь озабоченного сохранением целостности domus, несомненно, сыграла свою роль в его стремлении избежать зачатия).
287
Отсылаю к: К. Thomas, 1971; Retif de La Bretonne. La Vie de mon pere. Представление о кюре как чародее сохраняется до наших дней в фольклоре Монтайю.
{190}
Контроль за рождаемостью (англ.). Здесь — регулирование рождаемости с помощью противозачаточных средств.
Есть у меня особая трава, — говорит Пьер Беатрисе. — Если мужчина держит ее при себе, соединяясь телесно с женщиной, то он не сможет оплодотворить, а она зачать.
Как истинная дочь деревни с ее сыроварнями Беатриса, несмотря на благородное происхождение, тотчас предлагает любовнику подходящее сравнение.
Какая же трава? — спрашивает она Пьера (I, 244). — Может, из тех, что пастухи кладут на котел с молоком, куда запущен сычуг, чтобы молоко не створаживалось, пока на котле эта трава?
Намек на сычуг вполне уместен. Заячий сычуг, выпитый за три дня до регул, считался противозачаточным средством со времен Диоскорида и его последователя XIII века Маньино Миланского [288] {191} . Беатриса, обращаясь по этому вопросу к фольклорной традиции арьежских пастухов, сама того не зная, всего лишь переиначивает старые метафоры эллинских и миланских врачей. Сычуг уже рассматривается ею не как контрацептив, но как эквивалент субстанции, которая створаживает коровье молоко или мужское семя, превращая их соответственно в сыр и зародыш. Магическая трава Пьера Клерга мешает загустению молока или спермы, она обладает антисычужными, а значит, противозачаточными свойствами.
288
Диоскорид, 2, 21 (цит. по: Noonan J., ed. francais, p. 23); Magnino. Regimen sanitatis, цит. по: Sarton. Introduction to the history of science, III, I, p. 854 (см. Noonan, p. 268). См. также: Martineau Chr., 1974, p. 548.
{191}
Педаний Диоскорид (I в.) — римский врач, автор сочинения «О лекарственных средствах»; его систематика растений сохраняла актуальность до XVII в. Маньино Миланский — итальянский средневековый медик, автор сочинений «Книжица о предохранении от эпидемий» и «Кормило здоровья»; большинство современных исследователей идентифицируют его с миланцем Майно де Майнери (ум. 1368), то есть датируют его жизнь более поздним временем, нежели то, которое указывает Э. Ле Руа Ладюри, опираясь на труды известного историка науки Дж. Сартона (цитируемая в авторском примечании первая книга третьего тома его фундаментального труда «Введение в историю науки» вышла в свет в 1947 г.).
По поводу упомянутой «травы» Беатриса добавляет некоторые детали. Когда Пьер Клерг хотел познать меня телесно, — рассказывает она, — он приносил (эту траву), завернутую в льняную тряпицу, — крохотный сверток, не больше первой фаланги моего мизинца что вдоль, что поперек. И была у него длинная нить (или шнурок), он пропускал ее вокруг моей шеи, когда мы занимались любовью, а эта штука с травой свисала на нитке у меня между грудей до самого желудка (sic!). Когда кюре хотел встать с постели, я снимала эту штуку с шеи и отдавала ему. Случалось, что за ночь он желал познать меня телесно дважды или того больше, тогда кюре, прежде чем соединить нашу плоть, спрашивал:
— Где трава?
Я легко находила ее благодаря шнурку на шее, вкладывала «траву» в его руку и он сам помещал ее на мой желудок, все так же пропустив нить у меня меж грудей. Вот так и не иначе он соединялся со мной телесно.
А не был ли объект, столь мудрено употреблявшийся в этих изобилующих чепухой любовных играх, всего лишь магическим амулетом? Или чем-то вроде пессария {192} , на что наводит туманная формула относительно «желудка»? Не знаю. Всегда ли эта трава была «эффективна» или, что одно и то же, Беатриса была убеждена в эффективности «трюка» Клерга?
{192}
Пессарий — маточное кольцо.