Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Полезность жен неоценима. Они до конца поддерживают мужей в старости или болезни. Сам Белибаст вынужден был неоднократно, по его словам, сетовать на то, что жена одного пребывающего в агонии отказывалась отойти от супружеского ложа, где покоился слегший супруг (III, 189). В подобных условиях «совершенный» даже не мог исполнить свой долг, не мог дать consolamentum умирающему: нечистота, порождаемая фактом самого присутствия женщины у изголовья, мешает нашему «доброму человеку» приблизиться к одру больного мужа!
Несмотря на существенные накладные расходы, брак есть источник благословения, в том числе и для родни каждого из супругов. Знаю я жен, которые подошли бы и вам, Пьер Мори, и Жану, сыну моему, — говорит Гийеметта Мори. — И такие браки принесли бы нам много добра и друзей (там же). Среди способов обзаводиться друзьями, известных каждому в Монтайю, крещение и брак образуют два полюса: крещение, потому что дает случай обзавестись кумом и кумой, крестным отцом и крестной матерью, и потом поддерживать с ними близкие отношения; брак — в силу связей, устанавливаемых фактом заключения союза и приглашениями на свадьбу. Жениться — значит пойти на временное разорение, чтобы вернуть впоследствии добро сторицей и одновременно обогатить свою родню. (На деле приданое, полученное за супругой, унесет впоследствии дочь, которая покинет родной очаг... Все это порождает слезы и скрежет зубовный, вспомним стенания Пьера Клерга по этому поводу. Но такова жизнь: полученное однажды за женой придется отдать зятю. Круговорот в нормальной последовательности циклов domus...)
Итак, брачный союз у монтайонцев институционализирован и ритуализирован. Он не совершается в таком круге, центр которого был бы везде, а окружность — нигде. В Монтайю XIV века мы уже обнаруживаем локальную эндогамию, которая станет отрадой демографии Старого порядка. Мужчины и женщины нашей деревни вступают в брак между собой. Отметим, прежде всего, что в этом высокогорном селении слишком мало пришлых. Из Монтайю спускаются, покидая родину или перегоняя скот... Но туда почти не поднимаются, чтобы устроиться на постоянное жительство. Конечно, мы не располагаем приходскими регистрами, которые позволили бы определить количественные характеристики феномена эндогамии. Но статистика, построенная на основе обработки регистров Жака Фурнье, весьма красноречива [308] {194} : «Из 63 женщин Монтайю, — пишет Ф. Жиро, — только семь вышли замуж за пределы общины; только одна является уроженкой другой деревни... На 50 известных пар 47 образованы мужьями и женами монтайонского происхождения и только семь составлены из жителей Монтайю в паре с уроженцами иных деревень» [309] . Если добавить к этому несколько союзов, не учтенных Ф. Жиро (в частности, браки мужчин из семьи Мори в Каталонии), можно считать, что монтайонцы эндогамны в пределах своего прихода в 80 процентах случаев. Надо ли добавлять, опять же вслед за Ф. Жиро, что пять из семи экзогамных деревень, предоставивших нашей общине несколько супругов, расположены менее чем в десяти километрах от нее. Короче говоря, Монтайю, быть может, и питомник змей. Но размножаются здесь в своем кругу.
308
Я использую результаты исследований моего ученика Ф. Жиро из его диссертации о Монтайю. Решающее доказательство вековой монтайонской эндогамии вытекает из подворной описи графства Фуа, опубликованной Дюфо де Малюке в 1901 г.: в последней трети XIV в. все фамилии жителей Монтайю, за исключением одного-единственного, происходят от старого (только несколько оскудевшего) набора местной ономастики 1300—1320 гг. Примечательное явление, доказывающее отсутствие притока мужей (и не только мужей) в Монтайю в те времена. Явление тем более примечательное с учетом того, что в то же время чума и людской водоворот 1348— 1385 гг. тотально преобразили ономастику населенных пунктов понизовья.
{194}
Ономастика — здесь: совокупность собственных имен.
309
«Самый известный из экзогамных браков — это, разумеется, замужество Беатрисы де Лаглейз. Это совершенно нормально. Беатриса вышла замуж за пределы деревни, ибо, несмотря на довольно значительную свободу в отношениях между дворянами и поселянами, в Монтайю не было никого, кто соответствовал бы ее статусу. Впрочем, и сама она была уроженкой Коссу.
Среди прочих местных, вышедших замуж за пределы Монтайю, отметим Эсклармонду, дочь Бернара Клерга, вышедшую замуж за человека из Комюса по имени Комюс Адел; Жанну, дочь Эмерсанды Марти, отданную в жены дровосеку из земли Соль по имени Бернар Бефай; Гийеметту, дочь Раймона Мори, которая вышла замуж за Бертрана Пикье из Ларок д’Ольмеса; Раймонду Виталь, которая после смерти мужа Арно Виталя вышла замуж за Бернара Гийу из Верно; Гийеметту, дочь Жана Гилабера, которая вышла замуж за Жана Клемана из Жебеца; Раймонду, сестру Арно Виталя, которая вышла замуж за Прада Арсана из Прада. И наоборот, жена Пьера Бене — уроженка Акс-ле-Терма. Мы видим, что между Монтайю и другими деревнями существуют материальные контакты. Однако отметим, что экзогамные контакты были ограничены: Коссу, Жебец, Комюс, Прад — деревни Айонского края, находящиеся на расстоянии нескольких километров от Монтайю. Напротив, деревня Верно, которая находится возле Лорда, и Ларок д’Ольмес — более отдаленные. Таким образом, пять из десяти таких браков приходятся на деревни, расположенные не более чем в 10 км» (Giraud F Op. cit., p. 99-100).
Само собой разумеется, что эти полученные на основе обработки материалов цифры, которые мы предлагаем на рассмотрение читателей, выведены — увы! — не на основе приходских регистров. Их нет. Источник — регистр Жака Фурнье. (Между тем в заботе о приданом нотариусы и священники верхней Арьежи и Каталонии сохранили несколько брачных договоров, или грамот, связанных с браками благородных и даже простонародья: I, 233; II, 451.)
Деревня может рассматриваться как connubium, иначе говоря, как эндогамная единица диффузного родства. Вот что, кроме прочих резонов, объясняет еретическую и лингвистическую обособленность общины: реально существует, как замечает однажды Арно Сикр, особый окситанский язык Монтайю и Айонского края, богатый специфическими отличиями.
Несмотря на высокий уровень миграции, связанный с сезонными перегонами и преследованием ереси, показатели экзогамии остаются слабыми, прежде всего потому, что многие пастухи считают себя слишком бедными или слишком свободными, чтобы связываться с женой, и остаются холостяками. Во-вторых, многие изгнанники стремятся жениться на «землячке», женщине из Монтайю или, на худой конец, на горной арьежанке. Из трех мужчин семейства Мори, оторванных от родной деревни и живущих к югу от Пиренеев, только один женится на каталонской девушке, причем по любви. Двое других, Жан и Пьер, более или менее удачно женятся, один на девушке из Тараскона-на-Арьежи, другой — на женщине из Жюнака [310] . Мигранты из графства Фуа, гаваши, спустившиеся со своих гор, никогда не чувствуют себя в своей тарелке между Эбро и Сегре по причине хорошо известной спеси каталонцев. Здешних людей отличает излишняя гордыня, — говорит Белибаст (III, 189). Брать в жены их дочерей значит подвергать себя, если верить святому мужу, риску разрыва с арьежской родней. Каталонское высокомерие представляет собой неуловимую форму дискриминации по отношению к иммигрантам-работникам из графства Фуа. Что и заставляет, наряду с прочими мотивами, искать жену в среде своей этнической диаспоры. Подобный поиск может обернуться продолжительным походом в направлении родных краев с последующим возвращением в компании избранницы сердца к каталонскому очагу. Пьер Мор, — рассказывает Жан Пелисье в 1323 году, — бежал из Монтайю после первых облав, устроенных там инквизицией (около 1308 года). Поселился в Каталонии. И живет там с тех пор. Но вот уже два года, как он вернулся в Монтайю, чтобы взять себе жену. Он женился на дочери Гийома Отье из Монтайю, который сидит за ересь в Каркассоне. Он прожил в деревне до начала нынешней зимы, а совсем недавно отправился обратно в Каталонию [311] .
310
Жюнак находится на территории современного департамента Арьеж. Упомянутые женщины — это Раймонда Пикье и Матана Сервель.
311
III, 76. Гийом Отье — монтайонский однофамилец катарского миссионера.
Подобным же образом Белибаст и иже с ним «поднялись» к северу, чтобы подобрать жену одному из них. Но им, схваченным сбирами церкви, не довелось вернуться из этого путешествия.
Между тем в Монтайю местная эндогамия, крайняя форма местного патриотизма [localisme], — это не единственное, что заслуживает внимания. Существует еще и эндогамия совести: здешние крестьяне-катары имеют тенденцию жениться между собой. Лучше, — заявляют в окружении Белибаста, — взять в жены верующую (= еретичку) с единственной рубашкой за душой, чем неверующую с богатым приданым. В свою очередь, Арно Виталь напрямик заявляет Вюиссане Тестаньер: Ты уже давно спишь с Бернаром Бело, принесла ему детей, не жалеешь сил, работая на его дом. Несмотря ни на что, он на тебе не женится, будь ты даже богаче всех женщин в графстве Фуа. Ибо ты не его веры, не из «добрых христиан» [312] . Подобное же мнение высказывается по поводу брака Раймонды из Аржелье с Арно Бело. Раймонду подозревали в причастности к убийству первого мужа, Арно Лизье, которого в Монтайю упрекали в том, что он убежденный католик, ненавидящий еретиков (III, 65). Поэтому Раймонду подозревают также в симпатиях к катарству. Ведь ее второй брак с Арно Бело — полная загадка: Арно беден, как Иов {195} (все его добро едва ли потянет на 15 турских ливров); у него нет ремесла; она не питает к нему любви-страсти; она даже не уверена, является ли он катаром (III, 64). Тогда какого дьявола ее потянуло за него замуж? Она себя еще и спрашивает об этом.
312
II, 66; I, 456. См. ту же самую мысль (II, 42, 39): Лучше жена бедная, но веры еретической, чем богатая, но без оной. По крайней мере (лаконично говорит Белибаст) первой можно доверять и с ней есть о чем поговорить.
{195}
Иов — ветхозаветный праведник, испытанный Сатаной с дозволения Бога. Дабы доказать Господу, что Иов благодарен Ему лишь постольку, поскольку Бог даровал праведнику многие земные блага, Сатана лишает Иова всего имущества и даже детей, отбирает у него здоровье, но Иов отказывается хулить Бога, однако из глубины своего горя вызывает Всевышнего на спор, в котором должен решиться главный вопрос: почему страдают невинные? В конечном счете, Бог убеждается в праведности Иова, возвращает ему богатства и дарует детей.
Тщательное изучение брачных союзов, заключенных в деревне, вполне подтверждает гипотезу, что брак между катарами или между склоняющимися к ереси — это не просто культурная модель, проповедуемая монтайонцами, это и реальная практика: крупные альбигойские domus местных земледельцев — Клерги, Бело, Бене, Форы, Мори, Марти и так далее — обмениваются в форме брака девушками и юношами, приверженными ереси [313] .
Заметим, однако, что эндогамия совести, действующая на «матримониальном рынке», не должна рассматриваться как дополнительная. Она лишь усугубляет строгие ограничения, уже наложенные на выбор супругов местной эндогамией... Фактически две эндогамии, катарская и локальная, взаимно усиливают друг друга и даже более-менее совпадают: они очерчивают монтайонский connubium, отнюдь не такой уж скудный. Он включает почти все значительные семейства местных земледельцев по критериям симпатии к ереси и укорененности в Монтайю [314] . Такой подход требует на практике исключения нескольких паршивых (слишком уж «католических») овец, таких как Арно Лизье.
313
Смотри браки Бернара Бело и Гийеметты Бене, Бернара Клерга и Гийеметты Бело, Раймона Клерга и Эсклармонды Фор, Гийома Марти и Раймонды Мори, Бернара Марти и Гийеметты Мори (в последнем случае два брата берут в жены двух сестер) и т. д. Смотри об этом: I, 371, 430; гл. II; III (о Б. Клерге и Мори-Марти). См. также: Pierry М., р. 53, прим. 60.
314
За немаловажным исключением «клана Азема» (см. гл. XVII).
С другой стороны, у этого connubium с четкими контурами есть социальные ограничения сверху. Благородная дама, вроде Беатрисы де Планиссоль, вполне может завести одного-двоих любовников среди поселян Монтайю и других мест. Она может вступать в дружеские отношения с добрым людом. Поскольку связи общения — как говорят некоторые историки [315] — могут распространяться далеко за рамки социального круга, в котором подбирается супруг. И точно, когда бьет решительный час замужества, Беатриса выходит отнюдь не за мужика, она сочетается законным браком с благородным либо, в крайнем случае, вступает в конкубинат со священником. Кроме различий «крестьяне—дворяне» существуют и другие социо-профессиональные препятствия к браку, мы их в общих чертах затрагивали. Так, Пьер Мори, пастух из Монтайю, сомневается, жениться или нет на Раймонде Пикье, дочери богатого арьежского кузнеца. Приходится, как мы уже отметили, Белибасту употребить всю свою настойчивость, чтобы подтолкнуть доброго пастыря к переходу Рубикона гипергамии [hypergamie]. Впрочем, Пьер быстро совершит «переход» и в обратном направлении!
315
Р Мунье в прекрасном сообщении на конгрессе по методологии истории в Сантьяго-де-Компостслла (1973) отстаивал именно такое видение.
Сама узость монтайонского connubium, который в этом смысле не отличается от аналогичных структур других пиренейских деревень, ставит проблему инцеста и кровнородственного брака {196} , о чем вкратце уже говорилось. Катарство, в вольной интерпретации некоторых, учит: Поскольку запрещено все, то нет ничего запретного [316] . (Или еще: За гранью допустимого запретов нет.) Это подталкивает некоторых верующих к ослаблению обычных ограничений. Так они компенсируют кровосмесительными браками или, скорее, конкубинатом дефицит предложения невест на скудном матримониальном рынке. (Отметим, что при 250 жителях, например, «поголовье» девиц на выданье в Монтайю остается просто ничтожным [317] ) Белибаст, сам отнюдь не аскет, тем не менее сожалеет о распространении подобной компенсаторной практики среди «братьев по вере». Многие верующие, — говорит святой муж, — полагают, что нет стыда в телесном познании женщин, с коими состоишь в родстве или свойстве. Поступая сообразно этому, они не считают, что делают нечто позорное, ибо верят, что на исходе своего бытия будут приняты «добрыми людьми» и грехи их тем самым будут отпущены и спасение обеспечено (III, 241). Я же, — замечает Белибаст, — считаю подобного рода кровосмесительство наихудшим и позорным. В деревне и за ее пределами область табу на инцест, вне которой разрешается выбор супруги, включает двоюродных сестер, но исключает троюродных. Спать с матерью, сестрой или сестрой двоюродной, — рассуждает Раймон Делер, крестьянин-материалист и атеист из Тиньяка, — это не грех, но позор. Зато, что касается троюродных сестер и прочих женщин, я не считаю это ни грехом, ни делом позорным. На том стою, ведь в Сабартесе есть пословица: «Коль сестра троюродна, насади ее сполна!» (II, 130). Пьер Мори, вдохновляемый монтайонской философией, тоже будет противопоставлять сферу табуированного инцеста (мать—сын, брат— сестра, кузен—кузина, тела которых «близки» от природы) сфере нетабуированной, куда относятся троюродные братья и свойственники (телам которых позволена близость плотская [III, 149]). Решающая грань, как в Сабартесе, так и в Монтайю, отнюдь не размыта: она включает двоюродных и исключает троюродных родственников. Многие епископы XVII века будут считать чересчур попустительским принцип, согласно которому можно свободно выбирать супругу среди троюродных сестер [318] .
{196}
Кровнородственный брак — брак между людьми, связанными кровным родством по отцовской или материнской линии, в противовес инцесту — половой связи (или даже браку) между ближайшими родственниками (родители и дети, братья и сестры).
316
См. гл. X. Пьер Клерг выразил ту же самую мысль в другом месте в разговоре с Фабриссой Рив (I, 329): Все женщины как одна. Мужняя, не мужняя — равный грех. А можно сказать, что греха-то и вовсе нет.
317
Сама малолюдность арьежских деревень помогает понять, почему, не считая двоюродных сестер, запрет на инцест столь слаб (II, 130) — почти нет выбора.
318
В принципе в эпоху, непосредственно предшествующую той, которую мы рассматриваем в данной книге, запрет инцеста мог простираться до восьмой степени родства (Chelini /. Histoire religieuse...,p. 319). Но «принцип» не всегда применялся. Далеко не всегда!
Однако в отношении сестер двоюродных правило отягощалось некоторыми исключениями, впрочем, скорее относившимися к конкубинату, чем к браку, скорее косвенными, чем прямыми. Фабрисса Рив, двоюродная сестра кюре, печалилась (не более!) о том, что кюре телесно познал ее дочь Грациду, и беспрестанно твердила последней с настойчивостью, которой не всегда хватало убежденности: Не впадай в грех со священником, у тебя же такой хороший муж, а священник мой собственный двоюродный брат (I, 326). Как бы то ни было, запрет сексуальных и брачных контактов между двоюродными братьями и сестрами в Монтайю был достаточно строгим, если «дело» с любовницей двоюродного брата считалось скверной мерзостью. Мы уже отмечали, что когда Арно Виталь хотел изнасиловать Вюиссану Тестаньер, той достаточно было сказать сатиру одну простую фразу, чтобы он прибрал свои руки: Я любовница вашего двоюродного брата (I, 458). Также и монтайонские сплетницы, которые судачат, что приходский священник Пьер Клерг совершил кровосмешение с Беатрисой де Планиссоль. Для них это способ напомнить, что Беатриса была любовницей бастарда Пато, двоюродного брата кюре (I, 310, 238). Последнему, учитывая это, следовало бы воздержаться от близости с женщиной, для него нечистой. Разумеется, Пьер Клерг был не из тех мужчин, которых останавливают подобные аргументы. Но монтайонское правило, которое нарушения лишь подтверждают, остается твердым: Даже через посредство тела общей любовницы ты не должен вступать в плотскую близость с телом двоюродного брата, поскольку оно связано с твоим от природы [319] . Запрет инцеста порожден страхом «короткого замыкания». Близость с родственницей — это почти что близость с самим собой.
319
Аналогичный запрет с более вескими основаниями действует и относительно «инцеста» со свояченицей, отмеченного в нашем регистре в двух случаях: I, 418 (Пьер Клерг); II, 132 (Р. Делер).
Как бы то ни было, обыкновение — не значит норма, пользуясь выражением Пьера Бурдье [320] . Чтобы осознание генеалогии породило в социально активном лице чувство неприятия инцеста, требуется еще, чтобы генеалогия была известна этому лицу. Иными словами, если Ego не знает, что Alter {197} — это ее двоюродный брат или двоюродный брат ее матери, Ego будет невинным образом спать с Alter или даже в полном неведении вступит с ним в брак. Незнание генеалогии — нередкий факт в бесписьменных обществах [321] . Оно может обесценить самые лучшие этнологические построения.
320
Bourdieu P (Annales. 1972, juillet, p. 1105).
{197}
Здесь игра слов и терминов. Aller ego — букв. лат. «другое я», то есть чрезвычайно близкий человек. Alter — термин некоторых направлений в философии, «другой», «не-я», внешний по отношению ко мне. Ego («Я») — термин психоанализа, совокупность осознаваемых интеллектуальных представлений, определяющих поведение человека; противостоит Id (лат. «Оно»), бессознательному, и Super-ego (лат. «Сверх-Я»), интериоризированным, то есть принятым в собственное сознание (и даже подсознание) культурным принципам, в том числе нравственным нормам.
321
Ibid., p. 1108.