Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
— Где госпожа моя матушка?
— А что вам от нее надобно? — отозвался он.
— Чесалку мне надо, — говорю я.
— Матушки нет дома, — отрезал брат. — По воду пошла. И надолго.
Я не поверила брату и попробовала пройти в дом. Тут брат загородил дверь рукой и не дал мне пройти (I, 337).
Текст примечательный! Дверь узка, ее запросто можно загородить мужской рукой; пахнет навозом; мать, Алазайса Рив, обеспечивает водой domus мужа, как это заведено везде. Это не мешает вполне заурядной матушке иметь право на титулование Madame (моя «госпожа»!) со стороны взрослой дочери, Гийеметты Клерг. С другой стороны, хотя семья похожа на гнездо скорпионов, отношения здесь подчинены определенному ритуалу. Брат обращается к сестре на «вы», что не мешает быть с нею грубым. Что касается брата по материнской линии, Прада Тавернье, он требует еще большего почтения, чем то, которого без особых усилий добивается Алазайса от Гийеметты, от своей внебрачной дочери Брюны Пурсель. «Совершенный» Прад Тавернье требует, как уже отмечалось, чтобы его внебрачная дочь Брюна кланялась ему, встав на колени! Ни больше, ни меньше.
Еще одна почитаемая, и даже чрезмерно, мать — мать Вюиссаны Тестаньер. Будучи по молодости любовницей Бернара Бело, Вюиссана практически отрекается от катарских воззрений после нервного шока, который испытала во время попытки изнасилования, предпринятой по отношению к ней Арно Виталем. Но Вюиссана непременно добавляет, что ее повторное обращение в строгий католицизм обусловлено, к тому же, большим и добрым влиянием, оказываемым на нее матерью. Речи старухи против «добрых людей» огненными буквами запечатлелись в ее сознании (I, 461).
К этим доверительным речам матери, обращенным к любимой дочери, можно присовокупить не менее убедительные слова тетки к племяннику: действительно, Жан Пелисье сделался приверженцем катарских идей в силу властного влияния, которое оказывала на сознание молодого пастуха его тетка по материнской линии Моров (III, 79). Именно так еретические речи, которые она вела в овсяном сарае, где оказалась вместе с юным Жаном, перевернули, как он говорит, его сознание, до того преданное римской вере.
Конечно, бывают такие дамы преклонного возраста или зрелых лет, с которыми вступают в решительные пререкания более молодые женщины вплоть до (и включительно) их собственных дочерей. Свары, доходящие до рукоприкладства и применения холодного оружия происходят между Жанной Бефай и ее матерью, Эмерсандой Марти. Но схватка мегер, старой еретички Эмерсанды и молодой католички Жанны, объясняется именно атмосферой культурной дезинтеграции, в которой находится монтайонская эмиграция в каталонском изгнании, что на сто или около того процентов укрепляет римскую веру.
Напротив, в Монтайю до бегства Эмерсанда пользовалась уважением своей дочери Жанны. Во всяком случае старая дама даже оставив претензию на роль пророка в собственном доме, смогла сохранить большой престиж среди прочих членов маленького клуба Белибаста. Сам Белибаст высоко ценил ее по причине большого опыта старой женщины: она многое узнала, пережила, запомнила. Она повидала более двух десятков еретиков, — говорит святой муж о матери Жанны Бефай... [365] — Она знала и видела много лучших, чем мы. В Монтайю женщина в летах, наподобие Гийеметты «Белоты», поседевшая в катарской ереси, весьма ценима среди единоверцев, среди склонных к ереси и вообще среди односельчан обоих полов и всех возрастов.
365
II, 64, 75. По поводу упомянутого примера и последующего Боннасси (см. библиографию) подчеркивает важность периода зрелости в жизни каталонской женщины в Средние века. Джон Демос, касаясь женского чародейства, настаивает на контрасте зрелость/юность (см.: Besancon A. L’histoire psychanalytique... ).
Не только пожилым или зрелым женщинам удается одолеть стену мужской дискриминации. Против возможного или действительного насилия со стороны мужей молодые крестьянки тоже имеют некоторые козыри. Среди них немало задир, драчуний, умеющих неплохо защититься, припугнуть агрессора. Обратите внимание на сестру Пьера Мори, которая дважды убегала из супружеского дома, второй раз — окончательно. Еретики, с которыми она будет поддерживать отношения впоследствии, оценят ее ершистость, задиристость, всегдашнюю остроту языка и готовность сцепиться (III, 155). Они будут поражены этим, несмотря на ее услужливость по отношению к ним, несмотря на проявляемые ею идейные предпочтения. В деревне Буан (совр. Арьеж) Мэтр Салакру кричит, вопит и орет, когда еретики оказываются в его доме (II, 425). Эти вопли, быть может, вполне соответствуют типичному поведению средиземноморцев, в частности арьежан, по отношению к внешнему миру. Они абсолютно не впечатляют ни жену, ни дочь (по имени Бланш) хозяина domus. Как добрые катарки, эти две женщины, несмотря на громкие крики хозяина, настаивают на том, чтобы принять «совершенных» в своем остале. В общем, подобные женщины в тогдашней культуре графства Фуа рассматривались как сварливые; выражение «бабья свара» вошло в пословицу у таких как Пьер Мори и Белибаст (III, 191): в данном случае речь идет не о схватках между дамами, а о придирках к мужчине... Более того, и между женщинами перебранки считались нормальными! Обратите внимание на показания Фабриссы Рив, кабатчицы из Монтайю [366] : Было время, мы часто ссорились с Алазайсой Рив. Мы перестали ссориться, как только прознали до мелочи еретические тайны друг друга, ведь пожелай одна — другая взвыла бы в руках инквизиторов. Тут мы и перестали ссориться. Все выглядит так, как если бы арьежская культура требовала покорности женщин в силу преобладания патриархальности, порожденной системой domus, и как если бы женщины, тем не менее, в подавляющем большинстве случаев отказывались покорно склоняться перед требованием системы. Женская вздорность могла не нравиться, могло возникать желание поумерить ее. Но приходилось приспосабливаться к ее повседневному существованию.
366
I, 325; III, 143 (свара между еретичками); III, 268 («бабий вздор»).
Покорность супруги в пределах одной четы не является, таким образом, ни полной, ни исчерпывающей, ни безмятежной, ни безответной. В графстве Фуа даже встречаются мужья, пляшущие под дудочку и матери, и жены одновременно [367] . Я бы добавил, что женская покорность, будучи фактом, далеко не полностью объясняется повиновением возможным угрозам со стороны супруга. Порядок в семьях Монтайю обеспечивает не одно только мужское принуждение. Более того, государственное насилие тоже далеко не единственный фактор, которым может объясняться бесперебойное функционирование тогдашнего общества. Рассматривая именно социальные и семейные отношения в традиционных цивилизациях Западного Средиземноморья, социологи — например, Пьер Бурдье в исследовании о кабилах — настаивают на важности кодекса чести в качестве регулятора человеческих групп. В работах по Андалусии Питт-Риверс подчеркнул фундаментальную роль, которую играет verguenza, соединяющая стыд, целомудрие, заботу о репутации и вопрос женской чести: это сложное чувство оберегает добродетель женщин, которой мужья дорожат как зеницей ока. Дается, пишет Питт-Риверс [368] , «определенное количество verguenza; единожды утраченная, она не возобновляется; наличное количество verguenza у одной женщины может только убывать, но никогда — возрастать; это ценность, ориентированная вовне, а не внутрь; она наследуется от предков к потомкам; она принадлежит женскому полу». У женщин из мелкого дворянства, встречающихся, например, в Монтайю, иберодворянское чувство verguenza весьма развито. Оно вносит свой вклад в непростое дело профилактики супружеской верности наряду со страхом перед мужней палкой. Беатриса де Планиссоль, например, хочет избежать даже подозрения, пусть безосновательного, в интрижке с управителем, из страха, как бы муж не подумал, что она совершила что-то позорное (бесчестное) (I, 222). Речь идет о «экстернализованном» {208} вопросе чести, понимаемом больше в зависимости от мнения других, исходящего от мужа, родственников, деревни, нежели в соответствии с вердиктом собственной совести. Общинная молва, нечто вроде коллективного форума, который улавливает и передает слухи о поведении женщин, — вот что больше всего заботит Беатрису. Если я пойду с вами в Ломбардию, — заявляет она управителю, — люди будут говорить, что мы бежали ради удовлетворения сластолюбия. В другом месте Беатриса заявляет еще, что боится поношения со стороны каждого из своих двоих возможных любовников, если, сделавшись вдовой, она распространит свою благосклонность на более чем одного мужчину одновременно. Разве окситанская культура не утвердила раз и навсегда, что женщина, афиширующая двоих любовников одновременно, есть всего лишь шлюха, испепеляюще пылкая шлюха? [369] Снова страх о том, что будут говорить, снова экстернализованная этика. И, наконец, снова вдовая, в компании любовника она без затруднений вообразит себе позор, который пал бы на ее род, в частности на отца, Филиппа де Планиссоль, если бы у нее случилась внебрачная беременность. На всю семью ложится тень дурного поведения одной из женщин. Не только по линии отец—дочь. Брат по отношению к сестре выступает хранителем женской репутации, поскольку сестра эта, опираясь лишь на свое «я», не сможет остаться неприступно добродетельной. Братья Беатрисы де Планиссоль напоминают ей о долге, когда она вступает в связь с Бартелеми Амильяком. Вплоть до того, что ей приходится покинуть деревню, избранную в качестве временного местожительства. Того же рода братское вразумление обнаруживается среди низших классов в Монтайю. Пьер Мори доверяет охрану чести своей сестры Гийеметты Гийому и Бернару Белибастам:
367
Таков случай жителя Памье Бертрана де Тэ, которым помыкают и мать, и жена (III, 312-313, 328).
368
Pitt-Rivers. People of the sierra. См. также: Bourdieu. Esquisse d’une theorie и Sociologie de l’Algerie... (разделы о кабильской чести).
{208}
Экстернализованный — ориентированный вовне, в противоположность интернализованному, то есть ориентированному вовнутрь. Экстернализованная этика — этика, ориентированная более на мнения других, нежели на внутреннее убеждение.
369
I, 221, 238; строка Маркабрю (XLIV, XXXIV) цит. по: Nelli R., р. 117.
После обеда Бернар и Гийом говорят Пьеру:
— Мы будем следить за твоей сестрой, как за самими собой. Она сама будет поступать так, чтобы мы окружили ее любовью и уважением.
И сестра, в свою очередь, обещает:
— Я буду вести себя как подобает (III, 155).
Среди простонародья женская репутация может страдать гораздо меньше, чем среди благородных. Тем не менее ощущение некоторой связи бесчестия с внебрачными похождениями можно уловить. У меня была бесчестная связь с Арно Виталем, — говорит Алазайса Гилабер, крестьянка из Монтайю (I, 410—413). В параграфе, посвященном этике, мы более подробно рассмотрим понятия бесчестие и, особенно, позор. Они занимают центральное положение в деревенской морали верхней Арьежи.
Эти разрозненные заметки о браке и женщине в брачном союзе требуют, для завершения, освещения последнего вопроса: что является концом брака?
Разумеется, он прекращается в большинстве (но не в ста процентах) случаев смертью одного из супругов. Чаще всего речь идет о муже. Действительно, в традиционных обществах вдовы почти всегда более многочисленны, чем вдовцы. Либо потому, что последним стать «труднее» по причине повышенной мужской смертности, либо потому, что мужчинам легче вновь жениться. Такое численное преобладание вдов особенно заметно в Айонском крае, идет ли речь о Праде или о Монтайю. Причину тому надо искать еще и в разнице возраста между супругами. Более молодая супруга имеет больше шансов пережить мужа, нежели последний — возможностей проводить ее в последний путь. В Праде и Монтайю Жак Фурнье привлек к дознанию девятнадцать женщин. Из них семь состоящих в браке, мужья которых еще не оставили сей мир, и двенадцать вдовых [370] . Итак, в Монтайю, как и в Праде, имеется значительный контингент вдов, не обязательно бедных, ибо многие из них проживают вместе со своими взрослыми сыновьями-холостяками и/или с семьей одного из сыновей, таков, например, случай «мамаши Мор» и «мамаши Бело», иначе говоря, Гийеметты Мор и Гийеметты «Белоты» (III, 161—162). Некоторые вдовы пользуются подлинным духовным и семейным авторитетом в группе крестьян-катаров, мужчин и женщин. Таковы три монтайонских парки {209} , весьма дружные между собой: На Рока, Гийеметта Клерг и Гийеметта «Белота». Все трое потеряли мужей, все трое выступают при случае в роли духовных наставниц того или иного из односельчан. Их компания образует главный элемент системы социальных связей женщин деревни. Такое же идеологическое влияние имеют в каталонском изгнании вдовые Эмерсанда Марти и Гийеметта Мори.
370
В число этих 12 вдов входят: Брюна Пурсель, Беатриса де Планиссоль (дважды вдова), Раймонда Бело (дважды вдова), Грацида Лизье, молодая вдова, Алазайса Азема, Раймонда Арсан, Алазайса Форс, Аллеманда Гилабер, Гийеметта Бенс, Мангарда Бюскай, Мангарда Савиньян, Раймона Гийу. Семеро замужних: Фабрисса Рив, Алазайса Форе, Гийеметта Клерг, Раймонда Тестаньер, Гийеметта Аржелье, Раймонда Марти и Гозья Клерг. Этот список отнюдь не является исчерпывающим, поскольку включает только тех женщин, вдовых или нет, детальными показаниями которых, благодаря их привлечению к суду Жака Фурнье, мы располагаем.
{209}
Парки — в римской мифологии богини судьбы; отождествлялись с древнегреческими мойрами, также богинями судьбы (собственно, три — число мойр, а не парок), которые пряли и отрезали нить жизни человека; изображались в виде старух.
Выходят ли вдовы вторично замуж? Во многих случаях, да. Беатриса де Планиссоль, прекрасная благородная партия, и Раймонда Лизье, первый муж которой был убит, вскоре вновь сочетались законным браком: одна — с мелким помещиком, другая — с бедным землепашцем. В иных случаях все не так просто, и тогда для женщин Монтайю, лишившихся законного мужа, конкубинат становится решением не вполне удовлетворительным, «бесчестным», но заманчивым. Однако надо еще раздобыть любовника, который, быть может, редкая птица.
Это второе «решение» ставит, во всяком случае, несколько проблем. Известно, что замужество вдов, как таковое, во многих общинах старого типа наталкивается на препятствия. Приходится преодолевать табу. Вдова, выходя замуж вторично, в сущности изымает одну мужскую особь из группы потенциальных женихов, которой располагают девушки. Значит, не исключено шаривари {210} в качестве способа наказания с немедленным прощением подобного грабежа. В Монтайю признаков шаривари не наблюдается. Но вдовы выступают как объект чего-то вроде сексуального табу, которое, впрочем, при желании легко обойти. В ответ на не слишком пристойные предложения Пьера Клерга Мангарда Бюскай, вдова, проживающая в Праде, выражает возмущение:
{210}
Шаривари — обычай устраивать кошачий концерт, шум с битьем в сковородки и котелки, с оскорбительными выкриками и свистом перед домом того, кто вызывал общественное неудовольствие (чаще всего нарушением норм брачной морали: неравный по возрасту или социальному положению брак, отсутствие девственности у невесты и т. п.). Устраивала шаривари обычно холостая молодежь, игравшая роль своеобразной полиции нравов.