Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
3. Тем не менее доминирующей нотой в деревне остается baby boom {214} , иначе говоря, избыток детей для периода 1280—1305 годов. С точки зрения географической и культурной, данный феномен ничем не выделяется на общем фоне: вне Монтайю тоже крупные фратрии из двух-трех братьев в порядке вещей (I, 193, 203). Даже идея высокой рождаемости воспринимается вполне естественно. Для каждого ясно, что если ты утратил ребенка, у тебя есть все шансы, пока не слишком стар, наделать Других. И в них, благодаря катарским представлениям о метемпсихозе, интерпретируемом в фантастическом духе, возможно, вернутся к матерям отлетевшие души умерших братиков и сестренок (I, 203).
{214}
Baby boom — взрывообразное увеличение рождаемости; термин появился в США и Западной Европе в кон. 40-х—нач. 50-х гг. XX в., когда произошел послевоенный быстрый рост рождаемости.
Кума моя, Алазайса Мюнье, — рассказывает Гийом Остац, орнолакский байль [376] , — впала в уныние. Четверых сыновей потеряла она в короткое время. Видя скорбь, я спросил о причине.
— И как же мне не быть в печали, — отвечала она, — если я прямо друг за другом потеряла четверых славных ребятишек?
— Не надо, кума, — говорю я, — ты с ними еще встретишься.
— Ага, в раю!
376
См. начало показаний Раймонды Бело, III, 63. См. также об очень многочисленной семье (много детей от многих пар) Отье из Акс-ле-Терма: Molinter. L’Inquisition...
— Нет, ты вновь встретишься с ними именно в этом дольнем мире. Ты ведь еще молода. Понесешь сызнова. Душа одного из твоих умерших ребятишек воплотится в новый плод. И так далее!
Мы видим, что Гийом Остац, который служит непосредственным эхом культуры своего времени, не считает странным предрекать в целом восемь беременностей (четыре состоявшихся и четыре будущих) матушке Мюнье.
Более того, крестьяне той эпохи — такие, как Гийом Остац из Орнолака или Жан и Пьер Мори из Монтайю, — имеют весьма четкое ощущение демографического давления 1300-х годов {215} : результатом его, кроме прочего, является только что отмеченная высокая плодовитость. Эти трое в разных обстоятельствах задаются вопросом: Где же могли бы помещаться эти столь многочисленные души всех людей, которые умерли и которые еще живы. Сосчитать всех, так мир был бы полон душ! Все просторы от Тулузы до Меранского перевала (через Пиренеи) не смогли бы вместить их (I, 191). К счастью, — развивает мысль Гийом Остац, — Бог нашел весьма простое средство против чрезмерного размножения: многоразовое использование душ. Едва человек умрет, душа покидает его тело и почти тотчас же вселяется в другое. И так далее. Вполне возможно, что фантазия метемпсихоза есть неизбежное следствие горной плодовитости, которая, в свою очередь, определяется ключевым институтом domus.
{215}
В результате демографического взрыва «в ряде французских областей плотность населения достигла... цифр, соизмеримых с началом Нового времени... в области Безье (Нижний Лангедок) в начале XIV в. [она достигла] 80 человек... на кв. км» (Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века. С. 73).
Катарская догма, теоретически исповедуемая многими в Монтайю, но слабо известная им в деталях, на практике была враждебна браку и, стало быть, деторождению. Самые просвещенные крестьяне-катары, дошедшие до ранга «совершенных» или псевдосовершенных, как Белибаст, прекрасно знали о таком пункте доктрины. Желаю, — говорил святой муж, который хотел «перенести в другую жизнь семена нашей непорочным путем», — чтобы никакой муж не соединялся с женщиной телесно; тем более не желаю, чтобы от них рождались сыновья или дочери. Ибо, если подобным образом не плодить детей, все творения божьи будут вскоре собраны (в раю). И мне то любо [377] . Несколько иной ход мыслей мы наблюдали в Монтайю, когда Пьер Клерг прибегал к контрацепции (магической?). Но многие ли в этой деревне желтых крестов могли дойти до такой изощренности? Долг воздержания, во всяком случае, принимался на себя только «добрыми людьми», но не простыми верующими. Значит, крестьяне Монтайю, даже сочувствуя ереси, продолжали производить на свет многочисленное потомство: земли и особенно пастбищ, создающих рабочие места в пастушеской экономике, в высокогорных деревнях хватало для всего этого маленького мирка, которому было уготовано численно расти. Каталония, где, по словам Белибаста, не было недостатка ни в пастбищах, ни в горах для баранов, широко раскрывала объятья для лишней молодежи Монтайю, довольствовавшейся наймом в качестве пастухов и погонщиков мулов (II, 42). При таких условиях зачем стесняться? Быстро растущий, богатый детьми domus — это domus, богатый рабочими руками, короче говоря, просто богатый domus. Этим объясняется или, по крайней мере, оправдывается a posteriori множество мальчиков в семействах крупных хозяев Монтайю: Бело, Мори, Марти и tutti quanti. Одни Клерги в последнем поколении, достаточно богатые, чтобы почти не заниматься физическим трудом, были как domus не заинтересованы в избытке рабочих рук в семье. Они-то и могли подняться, в порядке исключения, до идей контрацепции и враждебности браку, воплощая их, при необходимости, на практике.
377
II, 58—59: аналогично мысли, выраженной византийским текстом IV в., воспроизведенным Э. Патлажан в «Анналах» (1969, р. 1357), цитата из этого текста приведена мной в кавычках.
Многочисленное потомство, которым, таким образом, обзаводилось большинство семей Монтайю, не приносило прибыль немедленно! Его надо было воспитать, вскормить, причем поначалу грудью [378] {216} . В крестьянской среде, которая в нашей деревне преобладает, передача детей кормилице довольно редка. Фактически признаки такого рода профессии можно обнаружить лишь в окружении достаточно знатного дворянства, и еще: одна из дам Шатоверден, присоединившись к еретикам, доверяет своего ребенка кормилице [379] . Сеньора эта, однако, навлекла на себя все муки мира за отказ от ребенка. Профессия кормилицы благородных детей вполне логично может дополнять карьеру крестьянки. Русса Гоно, дочь горца, начинает прислугой в доме дворянина, продолжает как кормилица у жены другого дворянина — между делом, стало быть, ее обрюхатили, — позднее она становится любовницей, сожительницей деревенского байля и в итоге завершает свой путь законной супругой одного землепашца. Вот партия, разыгранная, как по нотам [380] .
378
Нам практически ничего не известно о том, как рожали и вынашивали в Монтайю. Релевай, по-видимому, сопровождался какой-то церемонией при местном святилище Девы Марии (I, 223). Благородные семьи с давних пор пользовались колыбелями (I, 221).
{216}
Релевай (от фр. relever — «поднимать») — традиционный обряд, связанный с первым приходом женщины после родов в церковь.
379
Это довольно убедительная интерпретация Ж. Дювернуа (L’Inquisition..., р. 53). Оригинальный текст (I, 221) говорит просто о служанке (1,223).
380
III, 278. Вся эта карьера протекала в проеретической среде.
В Монтайю же, судя по тому, что нам известно, обращение к кормилицам встречается только у бедных девушек, вынужденных избавляться от младенца ради отправления обязанностей служанки. Раймонда Арсан, как уже отмечалось, перед тем как отправиться в прислуги к Бело, передает свое дитя от одной деревенской кормилицы к другой. Там ей придется заниматься ребенком одной из дочерей семейства [381] . Во всяком случае, потребности Монтайю в «наемном» молоке не так велики, иногда предложение может превышать спрос. Однажды, где-то на Пасху, году в 1302-м, хорошо нам известной глуповатой бастардке Брюне Пурсель наносит визит соседка, Алазайса Рив (I, 382). Алазайса, — рассказывает Брюна, — велела мне отнести к ней моего сына Раймона, которого я еще кормила грудью, ему и было-то, может, с полгода.
381
I, 370. Отметим еще и Агнессу Франку, кормилицу вальденса Раймона де ла Кот: она вскормила его после смерти матери и провела с ним остаток своей жизни (I, 125). Речь идет о семье с лионскими и женевскими корнями.
— Это потому, — объяснила Алазайса, — что в моем остале страдает от избытка молока жена Разе...
— Никогда в жизни, — ответила я Алазайсе. — Сыну будет плохо от молока чужой женщины.
Поддалась я, в конце концов, настояниям соседки, понесла к ней сына, и верно, встретила там жену Разе, которая грелась, сидя у очага.
На считая таких особых, и даже весьма особых, случаев, — служанка и больная — вскармливание материнской грудью было нормой в Монтайю и ей подобных деревнях, не исключая и семьи самых богатых хозяев [382] . Кормление грудью могло растягиваться на довольно длительный срок. В наше время рассказывают о крестьянских детях прежних времен, сосавших грудь матери и в двухлетнем возрасте. Подтаскивали стульчик или табурет, чтобы взобраться повыше и взять грудь. Так ли уж отличались порядки в крестьянских семьях верхней Арьежи и Лораге 1300— 1310 годах? Сыну Сибиллы Пьер, жены богатого землевладельца и овцевода, уже «один-два года». Он до сих пор сосет материнскую грудь (II, 17). В этой связи бесполезно настаивать на роли кормления грудью как статистически значимого фактора временной стерильности, удлиняющего интервал между родами. Эта квазиконтрацепция связана с физиологическими процессами... или просто с сексуальными табу на период лактации {217} .
382
Таков, например, случай Раймона и Сибиллы Пьер (П.415).
{217}
Лактация — образование молока в молочных железах и периодическое выведение его, начинается после родов. В период лактации вероятность зачатия значительно понижается.
Кормление грудью, с точки зрения историка, еще не самое интересное... Настоящая большая проблема — это проблема отношения к детям, исследованная Филиппом Арьесом и Франсуа Лебреном {218} . Тезисы данных авторов известны. Если руководствоваться ими, возникают две важные идеи.
1. Наша любовь к детям, к маленьким детям, — это относительно недавнее чувство, сформированное религиозной и светской культурой в конце Средневековья и в Новое время на уровне высших классов: королевские семьи, дворянство, буржуазия. Любовная привязанность к малым детям весьма неспешно приживалась среди низших классов, простонародья и крестьян, для которых смерть ребенка, тем более младенца, долгое время представлялась событием, лишенным эмоционального значения [383] .
{218}
Филипп Арьес (1914—1984) — французский историк, автор концепции о безразличном отношении к детству в Средние века. Франсуа Лебрен — современный французский историк, специалист по исторической демографии.
383
Aries Ph. L’enfant et la vie familiale..., p. 28 — 31; Lebrun F Les Hommes et la mort..., параграфы о детстве и детской смертности.
2. Оформление специфической роли и особого образа детства, и далее — отрочества, происходит лишь постепенно через новые коллективные представления, которые побудили посылать детей в школу, создавать особое платье для девочек и для мальчиков и т. д. В течение долгого времени для массы людей Средних веков ребенок, как видно по миниатюрам оттоновых времен, был всего лишь уменьшенной копией взрослого человека [384] .
По поводу этих тезисов напрашиваются, как мне кажется, два предварительных замечания. Вот они.
384
Вспомним, например, маленьких взрослых, и даже маленьких старичков, сосущих грудь, которые сопутствуют фламандским Мадоннам (см. «Мадонну Лукка» Ван Эйка во Франкфуртском музее). Даже в окситанской скульптуре, современной первым трубадурам, дитя Иисус на коленях у матери выглядит как уменьшенная копия взрослого (смотри романско-овернскую Деву из Сен-Жервази, что в районе Сен-Жермен-Ламброн в современном Пюи-де-Дом). Но отражает ли эта иконография свойственное массам отношение к детям? Или она отражает тоску по материнской ласке, которую испытывают пожилые взрослые мужского пола?
а) Вторая часть концепции Арьеса представляется мне более обоснованной, чем первая. Роль ребенка весьма зависит от культуры конкретной эпохи. Значит, остается место предположению, что роль эта, в том виде, который известен в наши дни, была определена лишь недавно. С другой стороны, мир интимных чувств, связывающих мать с младенцем, отца с ребенком, достаточно закрыт, поскольку почти никогда не находит письменного выражения. Так что мы лишь условно могли бы принять крупицы текстов и подборку изображений, подтверждающих квазихолодность этих чувств во время оно.