Морозных степей дочь
Шрифт:
— Это вместо «извини»?
— Вместо «спасибо за ужин»! Как у тебя с головой?! — она обернулась, и, кажется, на глазах ее что-то сверкнуло. — Чтоб ты знал, в звериной форме я иначе воспринимаю мир. Вкус крови во рту…
— Я понял. Прости. Больше так не буду.
— И не трогай нос! У лис прикосновение к носу означает… другое.
Ночные сверчки стрекотали, но негромко — предчувствовали грозу. Над рекой протяжно ухала неясыть.
— Теперь тебе понятно? Твои глупые действия… — заговорила она, присев подле костра, так что Рэй видел лишь ее спину. — Я дух, который живет, питаясь энергией земли. Жил, точнее, но ты использовал это страшное, древнее колдовство. Сначала мою душу словно пронзило тысячей игл. А потом и земля, само дыхание которой шло сквозь мое естество, вдруг замерла, обернувшись мертвым железом. Мир угас, и во тьме я осталась. В таких ритуалах обычно используется и третья часть, но ты так и не исполнил ее — не изгнал меня и не дал сил на то, чтобы я могла добраться до другого источника. Жестокий, — шепнула она, и сердце героя затеснило. — Как сделал ты, поступают только со злейшими духами, что душат ночами младенцев, заводят путников в болота, устраивают поджоги. Когда люди не хотят, чтобы дух жил даже после того, как покинет их край. Разве я заслужила такое?
Рэй хотел было объясниться, ведь всё это и правда случайность! Но не нашел подходящих слов, да и пустые оправдания ничего не стоили.
— Что мне оставалось после двух заклинаний? Весь мой мир, живой секунду назад, попросту погас, и я не видела ничего, кроме тьмы. И вдруг лишь твоя жизненная энергия, твоя душа, блеклая, точно свечка на горизонте черного океана, замерцала вдалеке. Мое тело было изранено охотниками, а дух — тобой. Не имея доступа к силе этих краев, я не смогла бы пережить даже ночь. Мне оставалось лишь умереть… или поселиться в твоем сердце.
Рэй подошел и присел рядом, коснувшись ее плеча своим.
— Получилось, я и правда пленил тебя.
— И кому из нас следует извиняться?
— Откуда мне было знать? Ты нападала на животных в поместье, а мы и так голодали. Ты нападала на людей.
— Но я ни одного не убила! Ранила лишь тех, что угрожали мне оружием. Это, по-твоему, неправильно?
— С твоими способностями могла бы и сама охотиться, не влезая на территорию людей. Разве обязательно было воровать?
— «Воровать»? — отклонилась она. — Моя душа отличается от твоей, но физическое тело точно также требует пищи.
— Это не оправдание. Ты не имела права убивать чужих животных.
— Это только твоя мораль. По-моему, справедливее убить животное, не знавшее свободы и выращенное на еду, чем оборвать жизнь вольного зверя да в его же доме. Кроме того, разве не вы сами виноваты, что не могли обеспечить себя достаточным количеством пищи?
Рэй молчал.
— И вообще, мне нет дела до ваших законов.
— Это неверно. Ты вступила в отношения с людьми, значит, тебя законы тоже коснулись. Съеденные животные тебе не принадлежали. За это люди и были злы.
— А, поняла. Ты поборник морали. Да такой, что даже свой незаслуженный приговор находил справедливым. Борец за законность, тут ты правильной дорогой идешь! Абсолютная справедливость была по душе и Великим Героям.
Она отвернулась, с обидой швырнув тяжелую ветку в костер, отчего обугленный конус обвалился, сделав лужок тусклее.
— Но жизнь показывает, что герои, да впрочем и обычные люди, правильно ведут себя лишь до того момента, пока не обретут силу. Лишь до момента, пока не поймут, что мораль только сковывает, уже не давая ничего взамен. Вы рьяно защищаете свои законы, но только пока сами нуждаетесь в них. Говорите, что воровать нехорошо, но только для того, чтобы у вас самих ничего не отняли силой. Что убивать — страшный грех, но лишь для того, чтобы сберечь собственные жизни! Однако стоит обрести чуть больше силы или власти, как угроза отпадает, и защита, которую давала мораль, больше не нужна. Неприкосновенность чужих благ забывается сама собой. Вдруг становится ясно, что сильный-то вправе отнять у слабого.
— У тебя, похоже, большой опыт в общении с героями. Но мыслишь ты в слишком узких категориях.
Та пожала плечами.
— А в человека ты тоже стала превращаться благодаря мне? — решил сменить тему Рэй.
Лисица неприятно усмехнулась:
— Не льсти себе. Даже говорить не хочу о твоих способностях заклинателя. Мы… я — луми-ваки — люди снега или белые люди. В давние времена в нашем роду было много племен, но века шли, и мы, народ луми-кетту — снежные лисы — остались едва не последними носителями двух форм: звериной и человеческой. Это и есть особенность наших душ.
— Снежных лис? Так ты ведь рыжая, — усмехнулся Рэй, но собеседница только больше помрачнела.
— Я говорила, что ушла из дома, — проглотив комок, продолжила она. — Там, среди морозных степей и горных равнин, у меня был красивый мех, чистый, подобно свежевыпавшему снегу. Но чем дальше я уходила от родных мест, тем темнее становился окрас. Уже много лет он полностью рыжий. Отвратительный цвет. Даже местная холодная зима не в силах его очистить.
— А я нахожу такой цвет красивым.
— Тебе это всё кажется смешным?! — она резко повернулась, и тусклые искорки блеснули на ее глазах. — Почему же не выстрелил?! Там, в пещере! Когда я оказалась в норе, второй круг колдовства уже был замкнут. Я не могла ничего с тобой сделать, не могла убить единственный свет, который вижу! Я была готова всё прекратить. Нужно было пустить тетиву.
— Просто мне стало ясно, что я не желаю тебе смерти.
— Благими намерениями… — хмыкнула она. — Пред лицом смерти я испугалась, выбрав твое сердце. А ведь могла наконец-то всё это завершить, — сказала она с нестерпимой, похоже, очень давнишней горечью.
Она спрятала лицо в капюшоне своей накидки и сказала еще тише:
— Знаешь… я тебя ненавижу.
Герой выдохнул, обдумывая рассказ, отправил взгляд на поверхность реки, над которой скользили редкие зеленые светлячки.
— А жизнь всё-таки лучше! — не к месту бодро сказал он, так что девушка даже подняла удивленный взгляд. — Я считаю, что ты правильно выбрала. Да и держать тебя на цепи я не имею никакого желания — можешь быть свободна. Просто скажи, что нужно сделать, чтобы тебя освободить?
Она опять сникла, потупив взгляд.
— Нужно произнести слова? Еще один наговор? Готов хоть живьем вырезать этот символ с груди.
Скрывая лицо в робе, та покачала головой и объяснила, что вовсе не знает, как развеять однажды установленную метку Святобора и, что не менее важно, сама не понимает, с чего та первым делом взялась у Рэя на груди.
— Может, оно так всегда происходит, а может, тут особый случай. Думаешь, я каждый день перемещаюсь в человеческие сердца? Да и не в одной связке наших душ тут дело. В твоем сердце настолько мало жизненной энергии, что я, вероятно, просто умру, если меня от него сейчас оторвать. Теперь видишь? Ты мой. Моя тюрьма.