Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
Все это удовольствие от свежей одежды, все эти воротнички с расправителями, не позволяющими уголкам загибаться, весь этот шарм и парфюм — для себя самого. Ни одному человеку в юрфирме я был даром не нужен.
Когда я — такой интровертный интеллектуальный красавец, читающий дома Ролана Барта, развалясь на черном кожаном кресле в белой майке и белых трусах (а Мишеля Фуко — для пущей аутентичности в гараже, на мотоциклетном седле) — выходил из пахнущей кремом для рук, ярко освещенной уборной, начиналась унылая убогая служба за двадцать долларов в час.
Я раскладывал
Номер социального страхования, по которому можно выяснить, владеет ли данный субъект яхтами или язвой желудка? Список разводов и приводов в полицию? Сведения о моральном облике, налоговых обложениях, наложницах и дворовых друзьях? Количество страховых полисов или абортов? Все это я мог раздобыть.
В моем распоряжении были все базы данных, все покупные помощники изучения чужих доходов и душ. Я мог влезть любому под крышу, под кожу. Вбивая цифры в какую-нибудь датабазу и включая воображение одновременно с поисковиком, я мысленно рисовал себе своих «подопечных»: присяжного заседателя, которого собирались позвать на судебное разбирательство по делу о вооруженном разбое, не подозревая о том, что мистер Джей Джефферсон сам в юности ограбил местную пиццерию (причем умудрился приставить пистолет к голове третьеклассницы и скрылся не только со всей дневной выручкой, но и с большим куском пиццы, которую за углом тут же и съел); корыстные корпорации, украдкой сливающие химикаты в близлежащую речку и потом там же топящие секретные документы о сливе; инженеров, стибривших друг у друга патенты, подробно описывающие автоматизированные кормушки свиней.
Однако, в отличие от работающих в «Зеллерман Инк» адвокатов, меня заботил не шелест банкнот и баснословные барыши — а долетающий до меня из документов шепот человеческой жизни и шелест литературных страниц.
Я мечтал стать писателем, рассказывающим о скрытых движеньях души, о внутреннем мире и подсознании человека, о тончайших, хрустальных психологических механизмах, этаким Достоевским, чтобы потом оказаться под софитами и вспышками кинокамер, на прицеле у папарацци, у всех на виду.
Я усматриваю тут парадокс. А вот и второй: моя должность периодически одаряла меня незаурядным сюжетом, выраставшим из очередного слушания дела и подробного описания самых феерических и аферических фигурантов — увы, я не мог ничем этим воспользоваться, так как подписал соглашение о неразглашении тайн.
3
Следующее задание касалось девушки, которую звали Тамара, и это имя показалось мне неожиданно русским. Еще не зная, почему юрфирма поручила мне под нее подкопаться, я — родившийся на Малой Охте писатель-пижон, чей изысканный вкус влек к дорогим бутикам, а жалование позволяло лишь барахолку — уже чувствовал с ней странную связь.
Однако, Тамара Равал оказалась вовсе не русской
Барби, оказавшаяся у меня на столе в тоненькой папке, которой — без ведома Тамары Равал — предстояло с моей помощью расти и расти.
Вчитываясь в распечатанные, написанные разухабистым тоном имэйлы, я вскоре узнал, в чем состояла суть дела, а воображение обратило факты в красочный фильм.
Только Тамара Равал нашла работу в уважаемой фирме, как уборщик, с которым сотрудники походя практиковали испанский (впрочем, дальше «хаста ла виста» и «муча травахо» ни у кого не пошло), заметил в приоткрытом ящике стола Тамары брелок в виде радужного полосатого сердца и, поинтересовавшись американским эквивалентом презрительного словечка «marica»,привлек внимание одного из сотрудников фирмы, регулярно выкидывающего в мусор мятый-перемятый «Плейбой» с жирными пятнами неизвестной еды.
Тот, отхлебывая обжигающее острое чили, вбил длинноволосую Тамару Равал в поисковик, и оттуда незамедлительно выплыли правозащитные транссексуальные организации и ее армейские фото. Мачистский «ежик», дерзость во взгляде и на кармане пятнистой формы начертано: «Труман Равал».
Неловкое движенье руки — и чили забрызгало несколько документов (среди которых была вымоленная утром визитка симпатичной светловолосой коллеги), а затем вместе с картонной пиалой полетело вниз на ковер (к счастью, рядом оказался раскрывший рот, позабывший о швабре уборщик). Но сколько он не тер и не мыл, на ковре все равно осталось пятно.
4
Вскоре «открытие» дошло и до руководства компании, и руководство, продававшее рекламные услуги представителям национальных меньшинств (среди которых в почете были незамысловатые мачо, «пассивные» гомосексуалисты за людей не считались, женщины же были бессловесны и незаметны будто трава) испугалось, что наличие на важной должности транссексуалки погубит репутацию фирмы в глазах накачанного огородника Педро с его кочанами, подпольного хакера Хорхеса, владельца такой-растакой такерии Хозе.
«Когда эта скромная, но сексапильная девушка вошла к нам в кабинет, мы не могли и представить, что в прошлом она прыгала не со скакалкой, а с парашютом, наносила на лицо не белила с румянами, а зеленую камуфляжную краску и что ее звали не Тамара, а Труман. Но это лишь полбеды!
Главная проблема заключается в том, что она произносит речи на правозащитных собраниях, где рассказывает о самоуважении и собственном выборе, побуждая других ничего не бояться и гордиться тем, кто они есть.
Нас не колышет ни гордость, ни сборища содомитов, но если клиенты, набрав ее имя в Сети и напоровшись на „трансгендерный прайд“, прознают о том, что у нас один из важных постов занимает бывший мужчина, то разгорится страшный скандал.»