Мы даже смерти выше...
Шрифт:
Дойду до истины с трудом,
Что мы должны сначала падать,
А высота придт потом.
Для молодых поэтов предвоенной поры важен сам процесс
жизни, поиск, падения и подъмы. И точкой отсчта становится
здесь детство, родной дом, природное начало мира. «В стихах
Майорова очень часто встречаешься с травами, с ливнями,
которые «ходят напролом, не разбирая, где канавы». А
постоянная нота «кочевья», вагонов, вокзальных расставаний –
как
университетом…». Критик Н.Банников, кстати говоря,
друживший с Майоровым, подметил в своих заметках о поэте
ноту кочевья. Продолжая наблюдения критика, можно говорить
и о нотах разлада и поисках нового лада, мотиве страстного
порыва к любви в майоровской поэзии. Между прочим,
125
последнее дат о себе знать в самом синтаксисе, порывистости
интонационного рисунка стихов.
И здесь уместным будет вспомнить ту сцену из
воспоминаний С.Наровчатова, где рассказывается о его первой
встрече с Майоровым на одной из литературных встреч в
Москве, где Николай представлял молодых поэтов МГУ: «И вот
на средину комнаты вышел угловатый паренк, обвл нас
деловито-сумрачным взглядом и, как гвоздями, вколотил в
тишину три слова: «Что – значит – любить». А затем на нас
обрушился такой безостановочный императив – грамматический
и душевный, – что мы, вполне привыкшие и к своим
собственным императивам, чуть ли не растерялись.
Идти сквозь вьюгу напролом.
Ползти ползком. Бежать вслепую,
Идти и падать. Бить челом,
И вс ж любить е — такую!
«Такую» — он как-то резко и в то же время торжественно
подчеркнулСтихи неслись дальше:
Забыть последние потери,
Вокзальный свет,
Ее «прости»
И кое-как до старой двери,
Почти не помня, добрести,
Войти, как новых драм зачатье,
Нащупать стены, холод плит…
Швырнуть пальто на выключатель,
Забыв, где вешалка висит.
Две эти последние строки меня покорили, и я ударил
кулаком по столу. Майоров только покосился в мою сторону и
продолжал обрушивать новые строки. И когда, наконец, дойдя
до кульминации страсти, вдруг на спокойном выдохе прочитал
концовку, мы облегчнно и обрадовано зашумели, признав
126
сразу и безоговорочно в новом нашем товарище настоящего
поэта».
Ориентируясь на высокие гражданско-творческие цели,
будущие «фронтовики» порой выставляли себя суровыми
аскетами,
чувствами, якобы мешающими исполнить их главное дело.
А.Лебедев в письмах к матери неоднократно говорит о свом
желании разрубить гордиевы любовные узлы, в будущем «не
связываться с женщинами», отказаться от мысли о семейном
счастье. «Трата сердца, нервов и лучших чувств, — писал
Лебедев в письме от 22 ноября 1937 года, – не проходит
бесполезно, а истинное счастье, по-моему, не в семье и не в
личном уюте, а в неустанном выковывании в себе тех качеств,
которые имеют и имели большие люди на нашей земле». А в
другом письме, написанном накануне Великой Отечественной
войны, Лебедев говорит матери о свом желании: «высушить
свою душу так, чтобы осталась в ней любовь к тебе, родине и
службе…».
Такого рода ригоризм можно встретить и у Майорова. В
стихотворении «Тебе» читаем:
И в самый крайний миг перед атакой,
самим собою жертвуя, любя,
он за четыре строчки Пастернака
в полубреду, но мог отдать тебя!
И здесь то же: сначала атака, стихи и только потом ты.
Однако не будем забывать о том, что все эти декларации
принадлежат совсем молодым людям, которые просто в силу
своего возраста склонны были схематизировать жизнь. К
счастью, высушить душу они не могли. Внутреннее богатство
личности во всей е сложной противоречивости определяла их
глубинное жизнетворческое поведение.
И снова, так или иначе, нам приходится приоткрывать
начальные, ивановские страницы жизни «фронтовиков», так как
именно здесь, в этом фабричном городе, скрывались многие
самые сокровенные тайны их личного существования. Для
127
Н.Майорова Иваново навсегда осталось городом первой любви,
и ему никогда не дано было забыть Московскую улицу,
связанную с этим его душевным потрясением:
Ту улицу Московской звали
Она была, пожалуй, не пряма,
Но как-то по-особому стояли
Е простые, крепкие дома,
И был там дом с узорчатым карнизом.
Купалась в стклах окон бирюза.
Он был насквозь распахнут и пронизан
Лучами солнца, бьющими в глаза.
(«Апрель»)
Именно в Иванове (и это кажется на первый взгляд
странным) Майоров открыл «языческую» почву для своих
стихов, где человек предстат вписанным в природу всеми
своими клеточками:
Лежать в траве, желтеющей у вишен,