На 9-ой хребтовой
Шрифт:
– Тоже шоферил, - увильнул от прямого ответа Мурад.- Но когда запретили гудки, перешел на другую работу. "Какой, говорит, я шофер, если гудеть не дают, когда захочу?>
Они рассмеялись.
Репа продолжала расспрашивать Мурада и в электричке, по дороге домой. Мурад уже поверил, что интервью ничем плохим его служебному положению не грозит, и ему далее начало нравиться давать ответы - никогда еще ему не уделяли столько внимания.
Когда они вышли из здания вокзала, было так поздно, чти кроме маячившей у стоянки такси фигуры Мишоппы, на площади никого не было. Мишоппа заметил их и радостно замычал Мураду, обычно безразличному к приставаниям Мишоппы, но этот
Мишоппа демонстрировал возможности своей машины - гудел, лязгал зубами, выл. Не обращая внимания на уговоры и угрозы Мурада, он подбежал к ним с одной стороны, помычал немного и, просительно заглядывая в глаза, обогнал, чтобы подойти с другой. Рена ускорила шаг. Они вышли на ярко освещенный проспект Ленина. Несмотря на поздний час, здесь еще попадались прохожие. Мурад продолжал суетливо отгонять Мишоппу, а Река, решив, что сумасшедший просит денег, а заодно, чтобы как-то скрыть смущение, стала рыться в сумочке.
Наконец Мишоппа внял уговорам Мурада и повернул назад, к вокзалу. Мурад был очень удручен случившимся. Когда Рена засмеялась, он невнятно забормотал:
.- Война, что наделала, проклятая...
Больше он ничего из себя выдавить не смог. Некоторое время они шли молча, пока Мурад не переборол все-таки смущение:
– Можно вас попросить об одной вещи?
– Конечно.
– Можно написать в газете об отце Тофика? И о том, какое ему оказали уважение - пригласили на открытие памятника. Они подошли к дому, в котором жила Рена.
– Я и сама думала об этом в тот день, помните? Но не была уверена, что он поедет.
– Поехал! Это его долг.
– Сделаю все, что смогу. Думаю, что напечатают.
– Спасибо, спасибо большое, - расчувствовался Мурад.
– И вам спасибо за все. Уйма впечатлений!
– Рена протянула Мураду руку.
Он стоял в подъезде и слушал стук ее каблуков, потом медленно вышел на улицу...
Торжества, устроенные маленьким русским городком в память о полковнике Аскерове, превзошли все ожидания Тофика. У въезда в город, неподалеку от завернутого в белую ткань памятника, была сооружена из свежевыструганных досок вместительная трибуна. Открытие назначили на шестнадцать ноль-ноль, но уже за час до начала церемонии трибуну и памятник окружила толпа. Все четыре школы города прибыли сюда в полном составе и разместились прямо перед трибуной. Пока бригада оформителей из областного центра торопливо заканчивала последние приготовления- обтягивала доски трибуны кумачовым полотнищем с надписью: "Да здравствует великая победа над фашизмом", - четыре преподавателя физкультуры пытались добиться от специально отобранных пионеров (рост не ниже 145 см) четкого исполнения церемониала приветствия почетного гостя, городских властей и представителей общественности. Одетые так же, как и их наставники, в белые рубашки и черные брюки, пионеры в который уже раз быстрым шагом подходили к трибуне с той ее стороны, где был установлен микрофон, через одного расходились влево и вправо, чтобы, образовав собой римскую цифру XX, снова сойтись перед трибуной, подняться на нее и застыть у заднего барьера а пионерском салюте. То и дело кто-нибудь из ребятишек делал что-то не так, и тогда наблюдавший с трибуны представитель роно хлопком давал команду остановиться, а к провинившемуся бросался преподаватель физкультуры, тот, что был поближе.
– НУ, неужели непонятно?
– выговаривал он охрипшим голосом.
– Вправо бежит он, влево ты, а потом наоборот. Нельзя же быть таким тупицей! Двадцать раз повторяем одно и то же...
– Поэтому и ошибаюсь, - огрызнулся школьник.
– Замолчи!
–
С противоположной стороны трибуны учителя пения прогоняли со сводным хором школьников-старшеклассников текст приветствия.
А на самой трибуне шел жаркий спор, Руководитель оркестра народных инструментов 1-й школы, пионервожатая той же школы, молодая полная женщина с пионерским галстуком на шее, и два преподавателя уговаривали представителя роно, того, что хлопал, если внизу делалось что-либо не так, разрешить их оркестру сопровождать митинг музыкой.
– Никакой музыки!
– говорил время от времени представитель роно. Открытие памятника погибшему - никакой музыки:
– Траурную, траурную же можно!
– умоляли сторонники музыкального сопровождения.
– Ребята столько готовились! Непедагогично, первое выступление. Разрешите траурную хотя бы...
Представитель хлопал в ладоши, поворачивался к нам с одним и тем же вопросом: "В День Победы?!> - и снова хлопал.
– Ну гимн же можно?
– продолжала упрашивать пионервожатая,- Вы только посмотрите на детей!
Дети столпились у трибуны и пытались воздействовать на начальство умоляющими взглядами. Рядом на траве лежали инструменты и ноты. Представитель роно сдался.
– Попросите его, может, и разрешит, - отослал он просителей к представителю горсовета, который следил за работой художников.
– А как же? Обязательно!
– сказал тот.
– Если не будет музыки, ждите крупных неприятностей. Отвечаете головой!
Через несколько секунд оркестр приступил к последней ре петиции.
Ровно в шестнадцать ноль-ноль, когда все были в сборе, к трибуне подъехали две "Волги". Из первой вышли председатель горсовета, Тофик, директор домостроительного комбината, единственного крупного промышленного предприятия города, и еще двое пожилых мужчин. Все, кроме Тофика, были с орденами и медалями. На трибуне стояло еще человек пятнадцать орденоносцев.
– Товарищи!
– сказал председатель горсовета, когда приехавшие поднялись на трибуну.
– Разрешите торжественный митинг, посвященный двадцатилетию Победы над фашистской Германией и открытию памятника на могиле гвардии полковника Героя Советского Союза Али Аскерова, погибшего при освобождении нашего города, считать открытым!
Раздались аплодисменты, оркестр заиграл марш, четким шагом пошли к трибуне пионеры. И вдруг куда-то исчезли все преподаватели, председатели и представители, забылись должности, субординация и нудные репетиции. На трибуне были люди, вынесшие на своих плечах страшную войну, стали строгими лица пионеров, слезы выступили на глазах отцов и матерей, окруживших памятник и стоявших на трибуне. Слезы текли по медно-загорелому лицу Тофика.
– Товарищи!
– сказал председатель горсовета, - Среди нас находится дорогой гость, сын полковника Аскерова, приехавший почтить память отца.
– Председатель обнял Тофика за плечи.
– Прежде чем мы откроем памятник, предоставляю слово Тофику Аскерову.
Тофик подошел к краю трибуны, облизнул пересохшие губы, потрогал микрофон.
– Братья и сестры, - тихо сказал он.
– Я плохой говорью по-русскому... Но два-три слова говорью, от всей серса... Когда отес погибнул, я был совсем маленький- пасан. Мнэ много раз говорил, что он хороший человек был. Теперь я вижу это свой глазами. В прокляты война погибиули много отес, тоже хороши люди. Мы, дети их, должны помнить о наши отес и мать, которы приняли смерть, чтоб мы жил...