На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Темнота не только предоставляла бунтовщикам укрытие от посторонних глаз и возможность впоследствии неожиданно выступить, но и давала другие преимущества. Например, в 1653 году в Англии общинники из болотистой местности в полночь наголову разбили военную охрану, призванную защищать место дренажных работ в Норфолке. Незнакомые с местным ландшафтом, солдаты, «растерявшись в ночи», слабо защищались. Луддиты знали, что даже отдаленные звуки приближающейся кавалерии можно было лучше услышать в глухой темноте. Порой в качестве поддержки привлекали и магические силы. Участники восстания 1712 года в Нью-Йорке верили, что «волшебный порошок» сделает их непобедимыми. Ночами, предшествующими неудачному бунту рабов на Антигуа в 1736 году, колдун проводил ритуальную присягу среди заговорщиков. Мятежники из сельской глубинки Южной Ирландии, так называемые Белые Парни, чьи ночные собрания привлекали сотни последователей, даже называли себя «эльфами», стремясь тем самым поддержать свой моральный дух и устрашить противников. Годы спустя по тем же причинам французские крестьяне-бунтовщики, наряжавшиеся в белые одежды, приняли прозвище Demoiselles (Белые Феи из Прошлого). Поскольку ночь для низших сословий воплощала день, она же стала для них излюбленным временем для того, чтобы поднять мятеж. Луддиты, на протяжении многих вечеров проводившие подготовку к восстанию в темноте, вещали в песне арендатора:
Ночь за ночью — тишина кругом,
Ночь за ночью — месяц за холмом,
Ночь за ночью — с палкой ли, с ружьем —
Нашу волю мы вершить идем! [81] 79
Часть четвертая
Частная жизнь
В комнате проститутки. Из серии «Прилежание и леность» (1747). Гравюра Джордана с живописного оригинала У. Хогарта
81
Перев. А. Сагаловой.
Прелюдия
Половину своих дней мы проводим на земле во мраке, и брат смерти забирает у нас треть нашей жизни.
“Что общего имеет ночь со сном?» [82] — спрашивал Джон Мильтон. В эпоху зарождения человечества, по-видимому, на удивление мало. Вопреки общепринятому представлению, наши самые далекие предки, скорее всего, инстинктивно не ложились спать с наступлением темноты. По предположению некоторых современных физиологов, доисторические народы пришли к тому, чтобы отводить ночь для отдыха, постепенно. Только с течением времени эти первые поколения научились избегать страхов, которые таит в себе мрак, устраиваясь на ночлег в пещерах, служивших убежищем от рыскающих в поисках пропитания хищников. Казалось, сон сокращал ночное время и делал его более безопасным. Скорее не сама ночь — согласно Талмуду, часть суток, созданная для отдыха, — а инстинкт самосохранения требовал спать в эту пору. «Человек спал ночью, — заметил Стенли Корен, — поскольку заниматься чем-либо другим было бесполезно и слишком рискованно». Интенсивная физиологическая активность во время сновидений, вероятно, сообщала телу чуткость и проворность, делала его способным дать быстрый отпор надвигающейся опасности. Неравномерность работы сердца и дыхания, резкость мышечных усилий и движений глаз — все это позволяло потенциальной добыче проснуться готовой к схватке или к бегству2.
82
Цитата из пьесы Джона Мильтона «Комус».
Развивался ли «дневной человек» постепенно или же, наоборот, будучи генетически связан с первой утренней зарей, появился практически сразу, несомненно лишь то, что к началу раннего Нового времени ночной покой стал неотделим от естественного хода жизни. Несмотря на высокий уровень человеческой активности после наступления темноты, никогда не возникало никаких сомнений в том, что для отдыха самыми подходящими оставались вечерние часы. «Мы должны следовать природе, — утверждал манчестерский врач Томас Коган, — бодрствовать днем и спать ночью». Поэтому в воображаемом мире Leigerdumaynians, где деятельность начиналась лишь в ночное время, царствовали воры, ростовщики и мошенники. «Они ненавидят солнце и любят луну», — отмечал сатирик елизаветинского времени Джозеф Холл3.
Не многие свойства сна прошедших эпох удостоились изучения с тех пор, когда в 1753 году Сэмюэл Джонсон выразил сожаление, что «такому свободному от предрассудков и беспристрастному благодетелю» суждено было «повстречать столь мало историков». Сон ускользал от их внимания даже более, нежели сама ночь. «Наша история в целом, — сокрушался ученый XVIII века Георг Кристоф Лихтенберг, — это только история бодрствующих людей». Сон в доиндустриальных сообществах остается в значительной мере неизученным, и лишь тема сновидений привлекает к себе неизменное и пристальное внимание4. Историческое безразличие вызвано отчасти кажущейся нехваткой источников, отчасти нашим ошибочным представлением, что современники редко размышляли над общеизвестной, но все же скрытой от бодрствующего мира формой существования. Однако на самом деле среди таких несопоставимых свидетельств, как дневники, медицинские книги, произведения художественной литературы и судебные показания, затеряны обыденные упоминания о сне, зачастую ничтожно краткие, но все же познавательные. Эта пользующаяся неизменным вниманием тема постоянно занимала мысли людей.
К тому же относительное спокойствие сна сегодняшнего притупило восприятие значимости сна прошлого. Вслед за шотландским церковным деятелем Робертом Вудроу историки, кажется, пришли к заключению, что «в действительности сон едва ли можно признать неотъемлемой частью нашей жизни». Лишенный драматизма и интенсивности часов бодрствования, сон пострадал от соединения его с ленью и бездеятельностью. Тогда как наша повседневная жизнь подвижна, изменчива и в высшей степени разнообразна, сон, наоборот, кажется пассивным, монотонным и бедным событиями, а эти качества вряд ли способны привлечь внимание историков, посвятивших себя составлению карты перемен, происходящих с течением времени, ведь идущий быстрее — лучше. «Не мшу понять, как спящий может кого-нибудь заинтересовать», — заявляет Порко, персонаж комедии «Всепоглощающая страсть» (The Universal Passion; 1737), и такая позиция легко могла бы объяснить наше нынешнее неведение5.
Глава десятая
Таинства опочивальни
Ритуалы
I
В организации животных нет ничего более удивительного, чем сон.
Среди влиятельных ученых ночной глубокий сон считался опасным не только для ослабленных душ, но и для физического здоровья. В период позднего Средневековья большинство медиков разделяли мнение Аристотеля, что импульс сна возникает в брюшной полости в результате процесса, называемого «сгущением» (concoction). Как объяснял Томас Коган в работе «Прибежище здоровья» (The Haven of Health; 1588), стоит только пище перевариться в желудке, как пары поднимаются к голове, «где холодный мозг замораживает их, прекращается доступ к ощущениям, что и вызывает сон». Считалось, что к отдыху располагают именно эти более всего способствующие сгущению свойства, а не только ночь «с ее влагой, тишиной и темнотой»2. Согласно Уильяму Воэну (1607), помимо других благотворных воздействий, сон «усиливает дух», «успокаивает тело», «уносит печаль» и «освобождает разум от ярости». Как гласит итальянская пословица, «Кровать — это лекарство»3. Одновременно считалось, что тот, кто ложится спать рано, извлекает из сна максимальную пользу. «Если мы рано засыпаем и рано просыпаемся, мы встаем свежими, веселыми и активными», — заявлял автор книги «Простой способ продления жизни» (An Easy Way to Prolong Life; 1755). Насколько распространенным было это представление, свидетельствуют такие поговорки, как «Иди в кровать с ягненком, а поднимайся с жаворонком» и — задолго до того, как это усвоил Бенджамин Франклин, — «Рано ложиться и рано вставать — здоровья, богатства, ума набирать»4.
В ретроспективе остается неясным, какое именно время подразумевалось предписанием «рано ложиться»; возможно, на самом деле решение этого вопроса покоится за плотно закрытыми глазами очевидца. Какое время отдыха считалось предпочтительным по народной традиции — час захода солнца или несколько более поздняя пора? Еще одна пословица утверждает: «Час сна до полуночи равен трем часам после полуночи»; здесь имеется в виду, что «рано ложиться» может означать нечто абсолютно иное, чем уединение с наступлением темноты5. И хотя современники по привычке превозносили благотворное воздействие сна на здоровье человека, они значительно чаще порицали чрезмерный сон. Цель сна, подчеркивал автор книги «Неотъемлемый долг человека» (The Whole Duty of Man; 1691), — восстанавливать «наши бренные тела», чтобы «сделать нас более активными» духовно и физически, а «не более ленивыми». Воспитанные в духе суровой трудовой этики, пуритане в Англии и Америке часто бранили то, что Ричард Бакстер назвал «излишней вялостью», это же можно сказать и о множестве других, кто к XVI веку все четче осознавал ценность времени. Большинство порицало неумеренный сон за его греховную связь с ленью и медлительностью, но он также считался опасным и для здоровья человека. К губительным последствиям сна, наряду с сексуальной невоздержанностью, относили нарушенное пищеварение, малокровие и беспокойные состояния души. «Чрезмерный сон влечет за собой болезни и боль, он притупляет разум и наносит вред мозгу», — утверждалось в «Школе добродетели» (Schoole of Vertue; 1557). Как отмечал автор, гораздо лучше «высвобождать от сна столько времени, сколько позволяет наше здоровье, и не расточать его на так схожее со смертью состояние мрака». Именно для того, чтобы «высвобождать больше времени» (курсив мой. — А. Р. Э.), в 1680 году английский пуританин Ральф Торсби решил вставать каждое утро в пять часов и изобрел первый будильник. «Как много потрачено драгоценного времени!» — сожалел он, проснувшись6.
Какой же, по мнению моралистов и врачей, должна быть продолжительность сна? Некоторые специалисты, к примеру врач тюдоровского времени Эндрю Бурд, считали, что сон необходимо принять за обязательную «составляющую человека». В качестве исключений один из авторов выделил грузчиков, чернорабочих, каменотесов и моряков: им требовался сон, превышающий рекомендованную восьмичасовую норму7. Другие вносили сезонные поправки, например спать восемь часов летом и девять часов в пору длинных зимних вечеров. В особом случае Джереми Тэйлор, бывший капеллан Карла I (1600–1649), предписал всего лишь трехчасовой ночной сон8. Обычно авторы не только в Британии, но и на континенте настаивали на продолжительности отдыха от шести до восьми часов, за исключением экстренных обстоятельств вроде болезни, уныния или попросту обильного ужина, когда допускался более долгий сон. Основная часть этого потока чернил выражала главное убеждение, состоявшее в том, что не более чем от одной четверти до одной трети из каждых двадцати четырех часов должны быть отведены для ночного покоя9.
По крайней мере таковы суждения авторов о предмете сна. Несмотря на то что книги по медицине широко перепечатывались — «Цитадель здоровья» (Castel ofHelthe) Томаса Элиота, появившаяся в 1539 году, выдержала в XVI веке более дюжины изданий, — трудно определить их роль. Формировали ли эти мнения народные нравы или, что кажется возможным, наоборот, отражали их, так или иначе, известные афоризмы содержали в себе схожие взгляды на необходимую продолжительность сна. Пословица «Шесть часов сна для мужчины, семь — для женщины и восемь — для глупца» имеет множество вариаций. Пословица «Природа требует пяти часов, обычай использует семь (курсив мой. — А. Р. Э.), лень — девять и злобливость — одиннадцать» отлична по содержанию, но идентична по интонации. Врач Гульельмо Гратароло в «Руководстве по здоровью для магистратов и студентов» (A Direction for the Health of Magistrates and Students; 1574), по существу, провел различие между восьмичасовым сном, продолжительность которого соответствует «общепринятой норме», и более долгим сном, практиковавшимся в «древние времена» согласно рекомендации Гиппократа10.