На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Следует уточнить, что некоторые работники, изнуренные за день тяжелым трудом, ложились спать рано, особенно в сельских местностях летом. Зимой низкая температура воздуха подчас торопила семьи улечься в постель. Педагог Давид Бекк в один из январских вечеров раньше времени отправился ко сну, «из-за холода будучи не в силах что-либо делать»11. И по крайней мере некоторые шли спать, чтобы сэкономить топливо для тепла и света. Персонаж комедии эпохи Реставрации «Прожектеры» (The Projectors; 1665) наставляет: «Ешь мало, пей еще меньше и спи много, дабы сберечь огонь и свет горящей свечи»12. Однако не многие из тех, кто не принадлежал к высшим слоям общества, могли позволить себе спать больше шести-восьми часов, еще меньшее количество людей — целую ночь, поскольку как работа, так и необходимость общения требовали личного драгоценного времени.
Дневники, в основном отражавшие положение дел в высших классах, не только сообщали о продолжительности сна, но и указывали на то, что общепринятое время отхода ко сну приходится на интервал между девятью и десятью часами. «Эта семья ложится спать между девятью и десятью», — отмечала Сара Каупер. Таковым было правило, которое, вероятно, применимо и к другим слоям общества. «Бесштанное время» — словосочетание, распространенное в некоторых частях Германии, — означает «девять часов»; между тем английская поговорка XVII века поучала: «Тот, кто ужинает в шесть и ложится в десять, проживет немало лет — десять раз по десять». Посмотрите, писал житель Лондона в 1729 году, «на жизнь аккуратного, честного человека, весь день усердно занимающегося своим ремеслом… который проводит вечер в невинной радости в кругу семьи или, быть может, с соседями либо с собратьями по ремеслу, иногда посидит час или два в пивной и оттуда идет в постель к десяти часам, а на работу — к пяти или шести». Объявление в приемной датского пастора гласило: «Останетесь до девяти — вы мой друг, до десяти — хорошо, а пробудете до одиннадцати — вы мой враг»13.
Конечно, множество людей продолжали бодрствовать после десяти часов не только по привычке, но и потому, что их внутренние часы были весьма неточны. Хотя писатель Томас Тассер советовал «зимой ложиться в девять, а летом в десять», сезонные изменения представляются нам незначительными. Важнее то, что, как и в других традиционных культурах, время сна зависело не столько от привычного режима, сколько от наличия дел. Сэмюэл Пепис, в поздние часы разрывавшийся между соблазнами плоти и бременем управления, имел особенно беспорядочное расписание. Другие, и в сельской местности, и в городах, тоже работали или общались в предназначенное для сна время. «Всегда, когда это возможно, иди в кровать в десять или раньше», — писал сассекский лавочник Томас Тёрнер. Несмотря на то что он старался позволить себе семь-восемь часов сна, его обязанности приходского служащего и любовь к выпивке, помимо других «непредвиденных» случаев, препятствовали отдыху. Однажды в декабре после вечернего приходского собрания он вернулся домой около трех часов двадцати минут [ночи] не очень трезвым. «О, спиртное, — простонал он, — какие сумасбродства заставляет оно нас совершать!»14
II
О Господи, сейчас, когда наступает тьма, знак ужаса, смерти и скорби, знак того, что мне следует лежать и спать в постели, которая сродни могиле, где тело мое будет словно отдыхать после жизни, позволь Святому Духу оградить, защитить, направить и успокоить меня, чтобы ни угрызения совести, ни нападки Сатаны, ни искушения греха, ни похоть плоти, ни праздная лень, ни печальные сны не могли потревожить меня.
В 1764 году читатели London Chronicle узнали о том, что близ французской деревни Мон «выдающийся соня» в течение пятнадцати лет изо дня в день спал с трех часов утра до восьми-девяти часов вечера. Подобные загадочные истории о сне, в том числе о нарколепсии и лунатизме, получали пространные толкования как в произведениях литературы, так и в прессе. Многие сочинения Шекспира — и «Макбет», и «Генрих V», и «Юлий Цезарь» — явно обращены к популярной теме сна. И не только сновидений, по праву являвшихся неиссякаемым источником вдохновения. Оливер Голдсмит подробно изложил на страницах Westminster Magazine рассказ о Чирилло Падовано, благочестивом падуанце, который во сне совершил кражу из монастыря и разграбил кладбище, погубив «все то хорошее, о чем молился днем». Джеймс Босуэлл, считавший сон «одним из самых необъяснимых и удивительных» чудес природы, записал в своем дневнике, что однажды, когда он и еще один атторней [83] спали в своих кроватях, они провели слушание судебного дела16.
83
Атторней — поверенный по делам при судах общего права в Англии. В период раннего Нового времени — клерк или юрисконсульт, нередко выступавший в роли адвоката в суде.
В основном эти диковинные случаи были связаны с заблуждениями, рожденными на призрачных территориях, разделяющих сон и явь. Значительно ближе большинству людей было качество их собственного отдыха. «Крепкий сон — сокровище» — гласила итальянская поговорка. А Николас Бретон считал плохой сон одним из самых крупных «несчастий в жизни человека». В конечном счете, объяснял некий французский автор, «сон и бодрствование — это стержни, на которых держится все в нашей жизни, и если что-то разладится в них, то смятения и беспорядка следует ожидать и в остальном». Значимость сна состояла в том, что он породил типологию более утонченную, чем та, которую, по обыкновению, мы используем сегодня. Получившие широкое распространение выражения «спит как собака», «как кошка» или «как заяц» относятся не только к чуткому, но и к беспокойному сну. «Он такой осторожный, — писал церковник Томас Фуллер, — спит, как заяц, с открытыми глазами». «Ты спишь, как собака на мельнице» — говорится в шотландской пословице17. Более предпочтительным был «мертвый», или «глубокий», сон, который Босуэлл назвал «абсолютным, бесчувственным и бессознательным». Самым желанным все же был сон одновременно глубокий и продолжительный, или, как о нем иногда писали, «спокойный» и «тихий». «Спокойный сон, — отмечалось в старинном тексте, — пусть краткий, приносит больше пользы»: мысль, которая подтверждается современными исследованиями, показывающими, что состояние человека по утрам — отдохнувшим он себя чувствует или нет — зависит от количества его пробуждений в течение ночи18.
В семьях затрачивалось очень много времени на обеспечение спокойствия и безопасности сна. Перед тем как лечь спать, домочадцы исполняли положенные ритуалы. Безусловно, такое привычное, если не вынужденное поведение помогало унять тревоги, идущие от уязвимости сна. «Мы можем обеспечить свою защиту, но не рассчитывать на нее», — заметил поэт XVIII века. Даже Босуэлл, деятель эпохи Просвещения, известный своей космополитичностью, писал о «мрачных» ночах, когда он «боялся лечь и погрузиться в беспомощность и забытье». Из-за Сатаны и его приверженцев — «противника, который всегда бодрствует», негодовала Сара Каупер, — духовных опасностей было множество. Верования XVII столетия уподобляли дьявола льву, по ночам расхаживающему взад и вперед вблизи овчарни. Психическое и физическое истощение ослабляло защитные силы человека, противодействующие невоздержанным страстям, в том числе пороку «самоосквернения». Писатели предупреждали, что мягкая постель способствует возбуждению плотских желаний независимо от того, спит человек или нет. Богослов XII века Алан Лилльский убеждал христиан «обуздать волнения плоти и нападки дьявола — то, чего более всего надо страшиться и избегать во мраке этого мира»19.
Не меньшую опасность представляло то, что угрожало жизни и могло нанести увечье. Перед сном двери и ставни неоднократно проверялись. Писатель Джордж Герберт утверждал: «Многие ложатся в постель здоровыми, а находят их мертвыми». Такова была ужасающая судьба семьи Хеген из Франконии: Ханс, его жена, трое сыновей и служанка таинственным образом умерли во сне в сочельник 1558 года. За день до этого все они были «бодры, здоровы и пребывали в хорошем расположении духа». Когда их тела были обнаружены, они имели «естественный цвет» и у них отсутствовали какие-либо повреждения. Автор конца XVI века напоминал читателям, что на протяжении истории, начиная с убийства Ишбошета и кончая исчезновением волос Самсона, люди во сне становились жертвами своих врагов; с таким же успехом, вероятно, он мог включить сюда и нелепую смерть Сисеры, и обезглавливание Олоферна20.
Готовясь ко сну, семьи принимались за «охоту», чтобы очистить мебель и постельные принадлежности от блох (pulex irritans) и клопов (cimex lectularius), которые в XVI веке уже появились в Британии. Вшей (pediculus humanus) необходимо было вычесывать и выискивать в одежде и на коже. Возможно, французское выражение «грязный, как гребенка» (sale сотте ип peigne) восходит к этому ночному занятию. Клопы были везде, особенно там, где поблизости находились собаки и скотина. Чтобы отпугнуть комаров, члены семей, населяющих болотистые местности Восточной Англии, подвешивали в ногах своих постелей большой кусок коровьего навоза, а Джон Локк советовал для защиты от укусов насекомых класть рядом с кроватью листья фасоли21.
Простыни вообще никогда не стирали («Грязь лучше, чем смерть», — заметил Джон Бинг), а в холодную погоду постели необходимо было согреть при помощи наполненных углем медных кастрюль или, в скромных жилищах, горячими камнями, завернутыми в тряпье22. Температура воздуха опускалась очень быстро, поскольку домашние очаги засыпали, чтобы не дать догореть последним тлеющим уголькам и не допустить воспламенения. «Домострой» советовал вечером еще раз обойти вокруг дома, осмотреть его и определить по запаху, где остались непотушенные печи.