На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Но обычно давал ли сон подлинное убежище человеку? В эпоху, предшествующую появлению сонных пилюль, подушек для тела, затычек для ушей, наслаждалось ли большинство людей умеренной надеждой на спокойный отдых? Если одна из характерных особенностей сна состоит в том, что он воздвигает барьер между здравым умом и внешним миром, то другая — в том, что защитные сооружения сна легко преодолеть. Драматург эпохи Елизаветы I Томас Нэш писал: «Наши мысли встревожены и раздражены, когда они переходят от труда к покою», а Сара Каупер заметила в своем дневнике, что «даже сам сон не вполне свободен от тревоги»10.
II
Пусть ни горестных стенаний, ни скорбных слез
Не будет слышно всю ночь ни внутри, ни снаружи.
Не в силах противостоять идиллическим стереотипам покоя в более простые времена, сон в период раннего Нового времени был в значительной степени подвержен постоянным нарушениям — вероятно, гораздо чаще, чем сегодня. Описани я прошлого содержат такие прилагательные, как «беспокойный», «встревоженный», «напуганный». В религиозных поверьях XVII века говорилось об «ужасах, зрелищах, шумах, сновидениях и болях, которые тревожат множество людей» во время отдыха. «Наш сон, — заметил литератор Френсис Куорлз, — часто сопровождается страхами, вносящими сумятицу в ночные сновидения и приумножающими опасности». Некоторые отрывки из старых дневников изобилуют жалобами на неполноценный сон. По мнению Питера Оливера, «лучший ночной отдых» означал «ни разу не проснуться с того момента, когда лег в постель». Среди «неприятностей», постигших человека, прибывшего в колонию Делавар, были «ночлег в одной кровати с очень беспокойным мужчиной», «вонь свечного нагара», «клопы», «комары», «ворчание и стоны спящего в соседней комнате постояльца» и «мяуканье кошки», которую приходилось дважды выгонять вон12.
Все слои общества страдали главным образом от болезней. Чаще всего по ночам не только случались параличи, острые сердечные приступы, но и проявлялись признаки других недугов, таких как мигрень, сердечная недостаточность, изжога, подагра, обострения болезни желчного пузыря и зубной боли, а также язвы двенадцатиперстной кишки и желудка13. Жертвы заболеваний дыхательных путей иногда подвешивали к кровати «слюнявчики» — если не для большего удобства, то для исследования мокроты на содержание крови. Постельные принадлежности, изобилующие домашними клещами, и поза ничком вызывали астму. Муж Элизабет Фрик страдал астмой, которая была настолько тяжелой, что он более двух месяцев спал, сидя на стуле, а дежурившие возле постели удерживали его голову в вертикальном положении. Конечно, совместный сон только усугублял распространение заразных инфекций. По сообщению шотландского пастора, «соединение больных и здоровых в одной постели» явилось единственной причиной эпидемии чахотки в его приходе в Шотландии14.
Ночью болезнь протекает тяжелее, поскольку чувствительность к боли возрастает. Каупер, которая, как и многие, кто вел дневник, оставила живые свидетельства своих ночных бед, не сомневалась в том, что боли у нее в спине усиливались «в ночную пору», так же как и зубная боль, обострившаяся однажды вечером, перед тем как у нее удалили «пенек». Измучившись подобным образом, массачусетский священник Эбенизер Паркман ночью намазал себе лицо смесью из коровьего навоза и свиного жира. «Какой бы отвратительной она ни казалась, — утверждал он, — это принесло мне облегчение». Ввиду отсутствия медикаментов и процедур, доступных нам сегодня, физические расстройства вызывали длительную потерю покоя или, в лучшем случае, сна, который лишь изредка оставался ненарушенным. Отсюда валлийский афоризм: «Нахождение врозь поможет удержать заразу и сон», а также замечание Томаса Легга, автора книги «Жизнь низов, или Одна половина мира не ведает, как живет вторая половина» (Low Life or One Half of the World Knows Not How the Other Half Live; 1750), наблюдавшего жителей Лондона в час-два ночи: «Здесь больные и увечные люди, которые созерцают свои собственные недуги, изнывают от них и молятся о дневном свете»15.
Болезнь увеличивала тревогу и уныние — именно эти коварные причины в первую очередь вели к расстройству сна. «Пробуждение, вызванное постоянными заботами, страхами и несчастьями, — это симптом, от которого страдают главным образом меланхоличные люди», — писал Роберт Бёртон в «Анатомии меланхолии» (The Anatomy of Melancholy; 1621). Бессонница была одним из самых распространенных симптомов у душевнобольных пациентов целителя XVII века Ричарда Нэпиера. За несколько десятилетий было осмотрено около 2 тысяч мужчин и женщин, и среди них свыше 400 (20 процентов) жаловались на бессонницу. Всевозможные неприятные чувства, от скорби до злобы, нарушали покой. Обремененный долгом, бьющийся изо всех сил фермер Ульрих Брекер оплакивал весь свой «скорбный труд и множество бессонных ночей». Шотландский пастор Джордж Ридпат однажды пожаловался, что из-за волнения он наслаждался «скудной половиной своего обычного сна в течение девяти-десяти дней». «Когда телесный недуг ослабевает, — сетовала Сара Каупер, — душевная боль усиливается… [чтобы] нарушить мой ночной покой»16.
Если, как утверждали древние авторы, богатые страдали от нарушений сна, вызванных душевным стрессом, то низшие классы были обеспокоены различными психическими расстройствами, прежде всего депрессией. Вероятно, самыми «возбудимыми» и подверженными бессоннице были те, кто обладал наименьшими ресурсами для преодоления жизненных проблем. Очевидец заметил по поводу городской бедноты: «Они спят, но их сон прерывается из-за холода, грязи, криков, и детского плача, и множества других беспокойств»17. Ежевечернее погружение бедных семей в болезненный мрак могло лишь усилить уныние и тревогу, особенно когда наступала зима, la mauvaise saison [90] . Очевидцы ощущали связь между депрессией и темнотой задолго до появления клинического диагноза «сезонное эмоциональное расстройство» (SAD), при котором депрессия в северном климате обусловлена аномальным уровнем мозгового гормона мелатонина, вызванным недостатком света. «Грязь, темнота, спертый вонючий воздух очень вредны», — отмечал французский врач XVI века Андре дю Лорен. По мнению ученого-медика Бенджамина Раша, депрессия была единственной причиной физических недугов, которые, как казалось больным, усиливались по ночам. «Очень часто, — говорил он, — на смену ночным жалобам и раздражению с первыми утренними лучами солнца приходит спокойствие» 18.
90
Скверное время года (фр.).
Из всех свойственных смертным эмоций страх чаще других нарушает сон. Среди млекопитающих самым хорошим сном наслаждаются прежде всего те, кто имеет безопасное убежище, в основном хищники, в то время как животные, подверженные большему риску, спят более чутко. Мужчины и женщины раннего Нового времени не были исключением. «В безопасности человек крепко спит», — заметил сэр Томас Овербери. Тревоги людей, усиливающиеся ночью по самым разным причинам, в том числе из-за ослабления действия надпочечных гормонов между четырьмя и восьмью часами утра, усугубляются уединенностью в ранние утренние часы. «Одиночество, ночь и страх, кажется, удваивают опасность», — писал Генри Невил Пейн. Георг Кристоф Лихтенберг записал: «Я лег спать, будучи довольно спокойным относительно определенных вещей, а затем, около четырех часов утра, они стали меня страшно волновать — до такой степени, что я в течение нескольких часов вскакивал и ворочался; только в девять или чуть раньше во мне начали появляться безразличие и оптимизм»19.
Не все страхи были безосновательными. Мерещились подлинные опасности, заставляя людей ложиться с краю, кто-то спал, как говорится во французской пословице, «оставляя один глаз открытым» и «кулаки сжатыми». Дадли Райдер, ночуя в своем лондонском доме, постоянно вскакивал с кровати, поскольку оставил шпагу на нижнем этаже, где воры могли ее украсть. Незнакомые звуки неизменно заставляли домочадцев покидать постель. В Гааге Давид Бекк, услышав среди ночи «волнение и шум», голым выскочил из постели вместе со своим напарником — один был вооружен ножом, другой железной лопатой — только для того, чтобы обнаружить играющее кошачье семейство20. Кому-то не давала заснуть всем известная боязнь демонов. В дневнике, который с юных лет до старости вела поселенка из Коннектикута Ханна Хитон, рассказывается о ночных схватках с Сатаной, часто приводивших к потере покоя. Об одной из ночей она записала: «Мне показалось, что дьявол трогает мою одежду, я вскочила и в ужасе выбежала, а потом всю ночь смотрела в окна, желая увидеть, не грядет ли на Суд Христос». «Многие не могут уснуть из-за ведьм и колдовства, весьма обычных в некоторых местах», — заявил Бёртон21.
Даже когда сон наступал, всегда существовала опасность ночных кошмаров, многими воспринимавшихся не как неприятные сновидения, а как попытки злых духов задушить свою жертву. В Западном Корнуолле выражение «nag-rid– den» (букв.: «верховая лошадь») — общепринятый термин, обозначавший жертву ночных кошмаров. Письменное наставление 1730 года обязывало прислугу по ночам быстро собираться в случае, если ее зовут, ибо «много жизней уже потеряно из-за ночных кошмаров, когда необходима экстренная помощь; и человек, у которого сил хватает только на то, чтобы позвонить в колокольчик, может умереть от удушья, пока служанка протирает глаза, зажигает свечу или приводит в порядок свой чепец». Вероятно, из-за того, что младенцы часто умирали в колыбели, считалось, что дети подвержены особому риску. В «Маскараде королев» (The Masque of Queens; 1609) Бена Джонсона ведьма похваляется: «Когда ребенок спал, ночью я высосала его дыхание»22.
III
Тот, кто остановится в гнилом, разрушенном доме, будет плохо спать в бурную ночь.
Вызывающая тревогу окружающая обстановка обостряла физические и психические недуги. За редкими исключениями, спальные помещения были непригодны для спокойного отдыха. Фасады большинства городских домов выходили на улицу, и даже те здания, обитатели которых могли позволить себе ставни и застекленные окна, были недостаточно изолированы24. Слух обострялся не только вследствие плохой ночной видимости, порой он становился для спящего основным связующим звеном с внешним миром25. Все это не имело бы такого значения, если бы в больших и малых городах по ночам не было столь шумно из-за дерущихся пьяниц, работающих без отдыха ремесленников и прибывающих со своей продукцией после полуночи жителей деревень. Похоронные звоны извещали о смерти кого-нибудь из соседей. В звуковом ландшафте городских окрестностей эти шумы усиливались оттого, что постройки были деревянными. В пьесе «Источники Ипсома» (Epsom-Wells; 1673) о провинциальном городке говорится: «Здесь всю ночь так безобразно шумно»; в то же время Буало недовольно отзывался о Париже: «Господи, какой он шумный! Что за скорбные стенания лезут мне в уши и не дают сомкнуть глаз?» По мнению одного из жителей Лондона, в 1700 году это был город, «где покой и тишина в самую темную ночь не смеют высунуть голову наружу»26. Хотя сильнейшую тревогу вызывал резкий звон пожарного колокола, имеющего «такой особенный, торопливый монотонный звук»27, обитатели городов самую большую досаду приберегали для ночных дозорных. Многие никак не могли привыкнуть к их крикам. Исключение составляла Элизабет Дринкер, которая в 1794 году писала: «В отличие от многих, меня никогда сильно не беспокоили обычные ночные звуки, если я могла их объяснить и они не были слишком громкими». Иногда ее сон тоже прерывался: однажды вечером Дринкер услышала «вопль на улице, вой собак и удары, как мне показалось, в нашем доме»; несколько позднее раздался «крик о пожаре». «Не спала, — записала она в своем дневнике, — ни единого часа в течение всей ночи»28.