На исходе дня. История ночи

Экерч А. Роджер

Более уединенными были вечера в сельской местности — с ее рассредоточенным населением, обширными пустыми пространствами и гораздо меньшей суетой. «Половина обитателей желала бы послать нас к дьяволу», — ворчал Уильям Бекфорд, когда его попутчик кашлял ночью по прибытии в отдаленный испанский городок. Но все же сон мог быть нарушен: если не голосом человека, то звуками, издаваемыми другими представителями животного мира — от лягушек и кузнечиков до лающих собак, томящихся от любви котов и не осведомленной о времени страждущей домашней скотины. В молочном регионе Восточной Англии распространенное выражение «час быка» означало «полночь» — время, когда волы, вызывая самок, мычали во все горло. И наоборот. Некий автор дневника из Сомерсета жаловался: «Несмотря на раннюю пору, нас сильно беспокоили возня и рев коровы под окном. Наша корова производит столько шума, надо отправить ее к быку»²⁹.

В некоторых домах, особенно в тех, что были сконструированы из крепившихся в земле деревянных рам, крысы и мыши так возились, что стены и балки, казалось, того и гляди, обвалятся. «Мы могли бы отдохнуть, — заметил в 1677 году шотландский путешественник, — если бы мыши не устроили свидание над нашими головами». В старых домах рассохшиеся бревна, непригнанные доски, расхлябанные двери, сломанные окна и дырявые дымоходы создавали собственную какофонию. В холодную погоду было еще хуже. Скрипели не только замочные скважины, но и дверные петли с засовами, крыши протекали. «Черепица и солома — это материалы, к которым ураганы и бури испытывают антипатию, — говорил Джордж Вудвард из Восточного Хендреда. Неудивительно, что члены семей, однажды разбуженные бурей, отказывались вновь идти спать, пока ветер и дождь не стихнут. В 1703 году Томас Нэш, его жена и служанка проснулись от «яростного урагана» около двух часов ночи и были «не в состоянии лечь в кровать из-за сильного шума, скрипа черепицы и боязни, что мой дом рухнет на меня. Я спустился в гостиную помолиться»³⁰.

Низкая температура воздуха не давала спать зимой, особенно после того, как в XVI, XVII и XVIII веках Западная Европа и северная часть Северной Америки пережили малый ледниковый период. Теплые времена года сократились, зимы, как правило, были сырыми, и Темза замерзала 18 раз. Для большинства млекопитающих, в том числе и людей, наиболее благоприятной для сна является температура воздуха, колеблющаяся от 70 до 85 градусов по Фаренгейту, при этом оптимальная температура — 77 градусов [91] . При температуре значительно ниже комфортной термальной зоны человека сон становится более чутким и фрагментарным, что хорошо было знакомо людям раннего Нового времени, дрожавшим от холода в не защищенных от непогоды домах с земляным полом. Согласно Коттону Мазеру, в одном из январей в Массачусетсе стоял такой холод, что замерзала влага, выступающая на концах торчавших из пламени поленьев. Даже в комфортабельных жилищах зимой чернильницы, сосуды с водой и ночные горшки иногда за ночь промерзали. В 1767 году Dillenius жаловался лондонским читателям Lloyd's Evening Post: «Часто я не могу заснуть часами из-за того, что у меня мерзнут ноги. Я кутаюсь в любую одежду. Я согреваю свою постель до тех пор, пока не появится возможность к ней прикоснуться. Поставленный в безвыходное положение, всю зиму я дрожу каждую ночь». «Мне слишком холодно, чтобы ложиться спать», — заметил пастор Джеймс Вудфорд. Видимо, по той же причине многие не хотели по утрам расставаться с одеялами³¹.

91

Около 21, 29 и 25 градусов Цельсия соответственно.

Разумеется, в первую очередь наслаждались насекомые. В постельном белье находили себе печально известное пристанище вши, блохи и клопы — несвятая троица энтомологии раннего Нового времени. Появление раздражения на коже, по всей вероятности, обусловлено сочетанием ее чувствительности, обостряющейся к одиннадцати часам вечера, с предрасположенностью человека к зуду. Спящим британцам не приходилось страдать от тех паразитов, включая тарантулов и скорпионов, которые досаждали европейцам, жившим в теплом климате, например в Италии. Им не приходилось бороться и с ненасытными комарами, из-за которых, главным образом летом, пользовались дурной славой английские колонии в Северной Америке; хуже того — Джон Харроуэр, слуга из Виргинии, однажды ночью нашел у себя под подушкой змею. Однако то, что люди в Британии по отношению к постельным паразитам часто употребляли военные термины, к примеру «войска», «отряды», «укомплектованный полк» и «целые армии» клопов, говорит о многом. Томас Легг в произведении «Жизнь низов» (Low-Life) писал о «бедняках, которые иногда, находясь в постели… нащупывали спички, чтобы зажечь огонь и начать охоту на клопов». В уличной балладе под названием «Как 25 шиллингов были издержаны за неделю» упоминаются «три фартинговые свечи для еженощной ловли клопов и блох». Естественно, «охотники» должны были подсчитать стоимость искусственного освещения, отсюда предостережение — «извести свечу и найти блоху»³².

Реже спать мешали сами постели, по крайней мере среди зажиточных слоев населения. Невзирая на величину затраченных сумм, толщина и многослойность матрасов, вероятно, не была столь важна, — как ни странно, спящие, наоборот, пробуждались, ибо мягкость ограничивала их движения. Некоторые жаловались на жесткие постели и подушки без перьев, но эти недовольства были вызваны тем, что путешественникам приходилось спать в непривычной обстановке. Потребности отнюдь не «бедного человека» Джона Бинга, будущего виконта Торрингтона, были настолько велики, что он находил постельные принадлежности («первое удобство жизни») недостаточно хорошими «почти в каждом доме», где он «когда-либо появлялся». Он никогда не спал в постели, отличавшейся от его собственной — «шириной шесть футов и с гладким, мягким матрасом». В основном все зависело от культурных предрассудков. Мишель Монтень свидетельствовал: «Немец заболеет, если вы положите его на матрас, так же вы подорвете здоровье итальянца, постелив ему перину, и француза — положив его на кровать, не имеющую занавесей». В 1646 году, находясь в Швейцарии, Джон Эвелин страдал оттого, что вынужден был спать на «постели из листьев, так шуршавших и коловших сквозь чехол мою кожу». Тем не менее представители швейцарских высших классов предпочитали матрасы, набитые буковыми листьями, а не соломой³³. К сожалению, участью людей доиндустриальной эпохи были убогие жилища и постели, соответствовавшие их скудным запросам. Вопреки утверждению Джона Локка, что, если сон крепок, «не важно, на чем человек лежит — на мягкой постели или на жестких досках», спать на тонком матрасе, тем более на жесткой поверхности, должно быть, менее удобно человеку, чье тело истощено и имеет минимальную жировую прослойку³⁴.

Даже добротные матрасы не всегда были удобны для множества людей, спящих в одной постели. «Уложены как селедки», — писал Давид Бекк об одной из ночей 1624 года, которую он провел, лежа между двумя компаньонами. Французская песенка, названная «Одному спать лучше, чем вдвоем», сетовала: «Один кашляет, другой говорит, одному холодно, другому жарко, один хочет спать, другой — нет». Хуже всего было, когда с непривычки партнеры ворочались. Вынужденный однажды ночевать вместе с другом, Пепис «всю ночь едва мог заснуть, поскольку кровать была плохая и партнер был плохой». Так же и шотландско-американский врач Эндрю Гамильтон как-то ночью в Делаваре пытался заснуть в общей комнате с двумя компаньонами, один из которых, «ирландский католик», постоянно вскакивал и ворочался, «выкрикивая: „Господи помилуй!"»³⁵

Из-за влажности воздуха ночные горшки воняли. Женщины, жившие вдвоем в гостиничном номере, «ощущали такое дикое зловоние», что поначалу «какое-то время обвиняли друг друга», пока не обнаружили отхожее место в изголовье своих кроватей. Песенка эпохи Реставрации «Аминте как-то ночью случилось помочиться» описывает в раблезианских деталях разговор двух компаньонов, проснувшихся оттого, что им понадобилось на горшок; один бранит другого: «Та буря разразилась где-то сзади, / И, хоть ее любезно скрыли от моего взора, / Испорченный воздух возмутил мой нос». Горничная в гостинице сообщила путешественнику, спросившему о ночном горшке и уборной: «Если вы не увидите их, вы почуете их запах»³⁶. Конфуз происходил, когда горшки оказывались перевернутыми или разбитыми. Еще более рискованной была надежда на писсуар, часто имеющий форму маленькой фляжки³⁷. Альтернативным, особенно среди низших классов, был способ помочиться за входной дверью или, что было более распространено, — в очаг. Томас Тассер негодовал: «Некоторые делают ночным горшком камин, и он пахнет, как мерзкая клоака». Не имея ночного горшка, Пепис «гадил в камин» дважды за ночь, в то время как йоркширский работник Абрам Ингэм, чтобы «отливать», пользовался «башмаком на деревянной подошве». В случае если не удавалось ничего другого, итальянская поговорка наставляла: «Вы можете пописать в кровать и сказать, что вспотели»³⁸.

IV

Как можно хорошо себя чувствовать,

Когда смертельно хочется спать?

Колли Сиббер и сэр Джон Вэнбру (1728)³⁹

Для того чтобы скрыть гнилостные запахи и чтобы наличие уборных не ощущалось в спальнях, в богатых семьях стало популярным возжигание благовоний. Козимо, герцог Тосканский, по-видимому, ставил свой стульчак, или переносной туалет, в спальне слуги⁴⁰. Но тогда и это, и многое другое было недоступно низшим слоям, лишенным благоприятных условий для сна. Хотя вредные запахи вторгались в их жилища чаще всего остального, они не были защищены ни от резких звуков, ни от холодного воздуха, ни от ненасытных паразитов. Как правило, сон семей, относящихся к низшим классам, больше, чем у кого-либо, был подвержен нежелательным воздействиям. По поводу высокой стоимости тихих квартир в Париже Буало писал, что «сон продается, как все остальное, и вы должны платить золотом за свой отдых»⁴¹. Нервозным персонам, имеющим возможность приобрести две кровати, Бенджамин Франклин советовал «получить большое удовольствие: проснувшись в жаркой постели, встать и перейти в холодную». И, не желая беспокоить жену во время болезни или беременности, такой муж, как Пепис, всегда мог удалиться в другую комнату. Действительно, в XVIII веке аристократические супружеские пары во Франции обычно имели раздельные спальни. Бедным же семьям не было позволено ни наслаждаться занавешенными от сквозняков постелями, ни действовать подобно замученному клопами джентльмену из колониальной Северной Каролины, который поменялся кроватью со своим слугой⁴².

По-видимому, как часто утверждали поэты и драматурги, усталость и чистая совесть трудового населения помогали преодолеть те неудобства, которые оно испытывало по ночам. Учитель из Виргинии Филип Фисиан много вечеров до изнеможения занимался научной работой, чтобы сделать свой сон «крепким и беспробудным», а также невосприимчивым к «проклятым клопам»⁴³. Но, скорее всего, более достоверным, хотя и менее известным, чем подавляющее число стихотворений, является отрывок из «Жалоб нищеты» (The Complaints of Poverty; 1742) Николаса Джеймса:

Тревогами и горем изнурен, Он жаждет погрузиться в долгий сон. Но блохи, отыскавшие приют В его постели, снова тут как тут. То детский плач, то холод каждый раз Сомкнуть всю ночь не позволяют глаз [92] .

Джордж Герберт тоже писал в 1657 году о «многих», кто «тяжело работал весь день, и, когда наступала ночь, их страдания усугублялись голодом и потребностью в отдыхе».

Автор «Страны рабства» (L'Etat de Servitude; 1711) жаловался: «На чердаке без двери и замка, / Открытом холодам всю зиму, / В ужасной, отвратительной мансарде / Матрас прогнивший брошен на полу»⁴⁴.

92

Перев. А. Сагаловой.