На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Поскольку ночь представлялась теперь менее зловещей, на протяжении XVIII века она становилась и более доходной. Все больше темнота способствовала потреблению и зарождающейся индустриализации; толчком к этому послужила коммерческая революция, которая охватила Британию и значительную часть континента. Усовершенствование схем дорог и речных путей, наряду с новшествами в области связи, вело к расширению рынков как дома, так и за рубежом. В Северо-Западной Европе развивающийся, возросший числом и богатством городской средний класс содействовал в XVIII веке подъему домашнего потребления. Ремесленники, лавочники и конторские служащие, помимо удовлетворения своих основных потребностей, были заинтересованы в покупке предметов роскоши. Во многих крупных и малых городах хорошо посещаемые лавки, рынки и торговые галереи были открыты ночь напролет. «Все лавки работают до десяти часов вечера и превосходно освещены», — отмечал посетитель Лондона в 1789 году. На ярмарке в Гааге лавочники, полагаясь на лунный свет и лампы, демонстрировали свои товары после полуночи. Пале-Рояль был главным центром парижской вечерней торговли. «Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу
Между тем первые владельцы мануфакур, вкладывавшие значительные капиталы в мельницы и машины, повышали производительность путем манипуляций с временем. В 1790 году очевидец писал, что в Мидленде хлопкопрядильные фабрики сэра Ричарда Аркрайта «вообще не прекращают работу». «Когда они освещены темной ночью, — удивлялся он, — они выглядят особенно восхитительными». К тому же увеличивалось количество железных литых фонарей, от которых по всему небу расходились вспышки света и дым. Посетитель известного места Коулбрукдейл в Шропшире говорил: «В темноте вырывались наружу огни из печей»8. По мере того как товары заполняли внутренние рынки, а фермеры привозили в города скот и продукты питания, вечерние часы завоевывала и торговля. В середине XVIII века повозки и экипажи, почтальоны-наездники и почтовые кареты сновали по сельской местности. В 1773 году, лежа ночью в гостинице города Ситтингбурна в Кенте, Джеймс Эссекс жаловался: «Мне всю ночь не давали спать фаэтоны и экипажи, которые постоянно ездили туда-сюда»9.
Нет надобности говорить, что торговля, наряду с беспорядочным движением транспорта и развитием военных технологий, наносила вред городским стенам. Изначально задуманные для того, чтобы противостоять врагу, эти грандиозные укрепления мешали торговле особенно ночью, когда закрывались ворота. К концу XVIII века в большинстве крупных и малых городов по всей Европе стены были либо заброшены, либо разрушены. Современник рассказывал в 1715 году о крепостных валах Бордо: «Эта реликвия прошлого, захваченная расширившимися предместьями и препятствующая развитию порта, приговорена к уничтожению в равной степени как экономической необходимостью и ростом города, так и успехами в военном искусстве». Там, где стены все еще оставались, они часто служили не только для прогулок, но и для передвижения пешеходов и экипажей. В Париже, где внешняя стена в XVIII столетии сохранилась более чем наполовину, на крепостных валах можно было увидеть кареты10.
Не меньшее значение для перемен в ночной жизни имело праздное расточительство городских семей. Светские собрания, приемы, сады наслаждений, маскарады, игры, театры теперь больше, чем когда-либо, поглощали вечерние часы бомонда. «Светское время» затягивалось допоздна. В Лондоне критик в 1779 году писал: «Ночные увеселения, которые обычно начинались в шесть часов вечера, теперь начинаются в восемь или девять». Йорк и Бат прославились своими собраниями среди многочисленных подражающих им провинциальных городов, от Скарборо до Танбридж-Уэльса. Повсюду в Европе модные развлечения, кстати сказать, являлись показателем растущего богатства. В Неаполе они заканчивались не раньше пяти часов утра. Немецкий журнал в 1786 году объявил: «Вечерние и ночные удовольствия… определяют лицо каждого крупного города, где роскошь и разнообразие развлечений постоянно увеличиваются». Даже на острове Мэн, в городе Дугласе, часто устраивались вечеринки и собрания. И в Америке, которая в XVIII веке переживала свой собственный расцвет, житель Юга похвалялся: «У нас постоянные ассамблеи и много других развлечений»11.
Зажиточные буржуазные семьи стремились превзойти аристократов, сделавших свои собрания неотъемлемой частью жизни. Недавно обретенное богатство и мечты о знатности меняли устоявшиеся привычки и традиционный выбор мест отдыха. Лондонская газета в 1733 году отмечала: «Торговцы, вместо того чтобы развлекаться по вечерам, как это делаем мы — за трубкой и чашкой кофе, — бегут в драму, оперу или игорный дом». По рассказам очевидцев, годом позже «люди всех рангов» хлынули в театры Дублина, а в Венеции один из посетителей в 1739 году заметил, что маскарады стали «излюбленным удовольствием как вельмож, так и третьего сословия». Действительно, если судить по жалобам людей из высшего общества, росло число выскочек, получивших доступ к аристократическим развлечениям. Поскольку многие из них — театры, парки, различного рода собрания — носили коммерческий характер, этот доступ было сложно ограничить. Театральная публика в Лондоне состояла в основном из представителей среднего класса. Не получавшие приглашений на частные приемы буржуазные семьи во Франкфурте-на-Майне устраивали «подобные сборища среди своих». Необычайно популярными в Англии и колониальной Америке были также клубы. Поставленные на службу удовлетворения разнообразных интересов и занятий, они создавали для своих членов неофициальную обстановку товарищества и застолья, ибо многие клубы заранее арендовали таверны и кафе. Самым известным клубом стало «Лунное общество» Бирмингема, среди основателей которого были Эразм Дарвин, Джеймс Ватт и Джозайя Веджвуд. Посвятив себя научному прогрессу, общество получило это ироничное название благодаря тому, что его собрания устраивались в часы, когда луна была полной, а передвижение наиболее безопасным12.
II
Поскольку целая банда похотливых преступников орудовала и на улице, и вне улицы, всем пивным, в которых они угощались, было вменено в обязанность их не впускать; все заметили, что бордели, публичные дома и ночлежки закрыты и хорошо охраняются, улицы и темные закоулки тщательно вычищены и хорошо освещены, и все нарушители арестованы и наказаны, как предписывает закон… возможно, порок в городе будет истреблен.
С разрастанием состоятельных незанятых классов появлялось все больше оснований для усиления тревоги по поводу ночных беспорядков, долгое время будораживших большие и малые города. Тогда как злые духи в течение XVIII века исчезли из пользующихся популярностью у городского населения мест, воровство, вандализм и насилие по-прежнему несли в себе постоянную угрозу. Казалось, преступность распространилась на обе стороны Атлантики. Увеличение численности населения, огромная безработица и повышение цен на продукты питания способствовали развитию нищеты среди социальных низов, главным образом в Европе. Свирепствовала имущественная преступность, хотя на протяжении XVIII столетия в Англии доля убийств действительно сокращалась. Бедняки «голодают, замерзают и развращаются среди своих, — писал Генри Филдинг, — а попрошайничают, воруют и грабят среди тех, кто выше рангом». Газета предостерегала: «Простые люди, особенно жители Лондона, более распутны, чем их предки». Верным или нет было ощущение растущей преступности, но на карту, по мнению чиновников, была поставлена независимость общества. Кто будет господствовать на общественных территориях по ночам: воры, проститутки и другие никчемные слои населения или вместо них — люди более высокого происхождения, в том числе представители расцветающего среднего класса? «С какой наглостью сталкиваются люди вечером и ночью даже в таком публичном месте, как Стрэнд!» — возмущался в 1754 году социальный реформатор Джонас Хэнвей. Во французских городах обычно жаловались на то, что coureurs de nuit [95] «оскорбляют и жестоко обращаются» с горожанами, «которые вынуждены по делам находиться вне дома, на улице». Городские центры от Женевы до Филадельфии страшились растущего беззакония, но, возможно, никто не испытал глубокой тревоги, охватившей Лондон. Преступность до такой степени заполонила столицу и ее пригороды, что в 1774 году был ограблен даже премьер-министр лорд Фредерик Норт. Всем этим событиям далеко до антикатолических Гордоновских мятежей, потрясших Лондон в 1780 году и повлекших за собой около трехсот смертей, и до эпидемии воровства и насилия, от которой город страдал на протяжении последующего за Американской революцией десятилетия. «Мы не можем ни уехать, ни спать дома в своих постелях!» — воскликнул один из жителей Лондона в 1785 году14.
95
Праздношатающиеся ночные гуляки (фр.).
Власти Лондона и других осажденных городов предпринимали разнообразные шаги для ужесточения дисциплины.
Главным образом это были меры, направленные на восстановление порядка в общественных местах, где усилия уже были сосредоточены на улучшении санитарных условий и мощении улиц. Поздние часы работы пивных стали излюбленной мишенью правительственных предписаний. Одна из газет в 1785 году настаивала на том, что ночлежки — «истинные вместилища негодяев, как мужчин, так и женщин, которые грабят публику по ночам и нарушают ее покой» — должны быть закрыты все одновременно15.
Однако исключительную важность имели два более стремительных наступления, проходившие во многих городах. Первое требовало усовершенствований в освещении общественных мест. Являясь широко известным символом прогресса на протяжении XVIII столетия, свет обладал огромным потенциалом как оружие общественного контроля. В 1736 году Лондон получил почти 5 тысяч масляных ламп для ночного освещения в любое время года. В преамбуле парламентского акта, направленного на «улучшение освещения улиц», упоминались лондонские «частые убийства, грабежи, кражи со взломом» и другие «уголовные преступления», совершаемые «по ночам». Прогресс в освещении городов по обе стороны Атлантики был достигнут благодаря использованию для этой цели масла, полученного от китобойного промысла, набиравшего обороты в течение века. «Никто не может игнорировать тот незначительный факт, что преступления почти всегда совершаются ночью», — ходатайствовали женевские радетели повышения качества освещения. Внедренные в Лондоне в середине 1780-х годов масляные лампы Арганда радикально отличались тем, что фитиль в них зажигался при более высоких температурах. Это новшество, а также новый, закрывающий пламя лампы стеклянный цилиндр позволяли получить заметно более яркий свет16.
Несомненно, XIX век шел по пути, проложенному XVIII столетием, но все же внедрение уличных светильников, работающих на угольном газе, сыграло более значимую роль. После того как они впервые появились на лондонской Пэлл-Мэлл в начале 1807 года, The Times восторженно писала: «Для Британского королевства после мореходства не существует ничего столь же важного». Действительно, свет, который излучала одна газовая горелка, был в 10–12 раз ярче, чем свет свечи или старой масляной лампы. Поскольку светильниками теперь были снабжены все главные магистрали города, возникла необходимость в использовании матового стекла для смягчения яркости. К 1823 году почти 40 тысяч фонарей освещали более двухсот миль лондонских улиц. Многие большие и малые города как в Британии, так и за ее пределами, например Париж, Берлин и Балтимор, вскоре пошли по проторенному Лондоном пути. Растущая популярность газового освещения позволила Liverpool Mercury объявить, что «дневной свет» скоро будет «властвовать на наших улицах и в магазинах ночь напролет». Сидней Паркер из романа «Сэндитон» (1817) Джейн Остин утверждал, что газ «сделал для предотвращения преступности больше, чем любой человек в Англии со времен Альфреда Великого»17.