На рейде "Ставрополь"
Шрифт:
– Не буду, Ксюш, - просительно пообещал он.
– Ты уж скажи...
– Ладно, - смилостивилась она, - смейся, коли тебе угодно. Мне очень хотелось вот так вот пройти по бульвару с самым настоящим моряком. С таким как ты, к примеру, морским волком. И еще хотелось, чтобы я ему нравилась. Я нравлюсь морскому волку?
Она преградила ему дорогу и спросила уже без тени улыбки в голосе.
– Нравлюсь ведь? Ну, нравлюсь?
Ее тонкие трепетные губы были совсем рядом, и они, губы эти, улыбались ему, Ивану Москаленко, самому обыкновенному российскому матросу. И что только нашла в нем эта очаровательная и образованная девушка?!
Он сам не понял, как получилось, но вдруг припал к этим губам, жадно стараясь впитать в себя их чувственную неудержимую молодость. Ксюша отстранилась не сразу.
– Какой же ты, право...
– с ласковым укором сказала она. Но он все равно почувствовал себя виноватым и опустил голову. Наверное, уши боцмана в это время горели ничуть не менее ярко, чем кормовые пароходные огни.
– Какой же я?
– только и спросил он, тяжело вздохнув.
Она рассмеялась и вновь, как ни в чем не бывало, подхватив его под руку, ответила с улыбкой:
– Колючий, вот ты какой! Усы у тебя, как иголки у ежика. Я ошиблась: ты никакой не волк, ты - морской ежик... А помнишь, как мы познакомились?
Она сжала его пальцы своими - тонкими и хрупкими:
– Помнишь, да? Я ехала в трамвае, а ты вошел на остановке. И так важно сказал: "Соблаговолите, барышня, ножку с прохода убрать, а то наступить могу ненароком..."А потом, конечно же, наступил все-таки. Как медведь, до сих пор болит... Пожалел бы, что ли!
Они шли по бульвару молча. Но она вновь первой нарушила молчание:
– Знаешь, Ванюша, я боюсь. Боюсь, сейчас вдруг проснусь и узнаю, что ничего этого на самом деле не было. Не было тебя, не было этого вечера. Но зато есть в России какая-то революция, убивают друг друга русские люди. Оттого постоянный страх в душе, постоянная тревога... Это ужасно, Ванюша! Сегодня я видела на станции: опять оттуда эшелон с ранеными казаками пришел... Видимо, фронт неспокоен, нас теснят... Боже, неужели революция эта доберется и сюда, к нам? Неужели она помешает всему в жизни и нашему с тобой счастью тоже? Ой, посмотри!
Она остановилась вновь.
– Какой-то митинг, Ванюша. Давай, послушаем, а?
– И, не дожидаясь ответа, потащила его к собравшейся у здания общества вспомоществования бедным ученикам довольно значительной толпе.
В последнее время митинги во Владивостоке были явлением достаточно частым, проводились, что называется, по поводу и без повода, и потому последовал Москаленко за Ксюшей без особой охоты. Какой-то господин в мягкой велюровой шляпе "пирожком" проповедовал, взобравшись на мусорный ящик.
– Россия во мраке, господа, в беспросветном и безнадежном мраке коммунии!
– голосил он высоким и довольно неприятным для слуха фальцетом.
– Отныне каждый из нас должен отдать себе отчет в самом главном: Родина-мать потеряна для всех нас навеки. И если мы не предпримем самых решительных мер... Весь мир, все цивилизованное человечество с надеждой смотрит сейчас сюда, на Дальний Восток. Потому что мы - оплот подлинной свободы, настоящая твердыня русского духа. Мы с вами - лучшие сыны и дочери нашей залитой кровью многострадальной Отчизны. Наконец, господа, создано правительство нашей новой Дальневосточной Республики. Его возглавили известные и уважаемые люди - господа братья Меркуловы. И в этом факте мы, истинные патриоты российские, видим гарантию того, что наступлении коммунии с запада будет остановлено, а время большевиков - время сочтенное. Отсюда пойдут на красных славные части господина барона Унгерна, господина полковника Казагранди и других верных сынов матери-Родины. Пробил последний час большевизма, господа! И мы с вами - его могильщики!..
– Опять какие-то политические новости, - капризно улыбнулась Ксюша.
– Я ведь совсем не разбираюсь в политике... Да и не женское это дело, верно? Подумаешь, невидаль: какую-то республику создали... Вань, а Вань, - она тронула его за рукав и округлила глаза: - А правда, что у большевиков все общее? И жены общие, и спят они под большущим одеялом? Правда, Вань?
Он не нашелся, что ответить, только пожал с усмешкой плечами: дескать, и как только люди в подобные вещи могут верить?
Но она ущипнула его за руку:
– Почему вы не отвечаете своей даме, о нелюбезный и неразговорчивый кавалер мой?
– грозно сдвинув брови к переносице, трагическим тоном спросила Ксюша.
– Дама может и даже обязана на вас обидеться...
– Я ведь не согласен с тобой, Ксюш, - пробормотал "кавалер".
– Ты большевиков совсем не знаешь...
– Сколь приятно узнать, что вы, сударь мой, придерживаетесь иного мнения! Может быть, вы и вовсе большевик, господин морской волк?
– рассмеялась Ксюша.
– Признайтесь уж, вам за это ничего не будет. И даже больше - если жены у большевиков не обобществлены, то я против них ничего не имею. Впрочем, говорят еще, что вся эта самая эмансипация - выдумка некрасивых и непривлекательных женщин. Мне лично она, слава богу, не потребна. Верно ведь, Вань?
Боцман, сраженный только что услышанным не ведомым ему словом, совсем смутился: нет, не пара они, совсем-совсем не пара. И надо бы, как человеку более или менее порядочному, найти в себе силы, чтобы прекратить эти встречи с девушкой. Они - случайность и начались, если честно, если честно признаться, тоже по чистой случайности. Тогда в трамвае к Ксюше прицепился какой-то подгулявший казак в черных штанах с широкими красными лампасами. И некому было за девушку заступиться, но оказался рядом Москаленко да швырнул на ближайшей остановке того казака вместе с его штанами и лампасами прямо с набережной в море. Только булькнуло, между прочим! С тех вот самых пор и приходит Иван чуть не каждый вечер к маленькой лавочке Берендеева.
Сам старик - Фрол Прокопыч - смотрит на их частые встречи сквозь пальцы: не жених же матрос, а Ксюша пусть позабавится, дивчина она не глупая, лишнего себе не позволит.
В конце бульвара они опустились на притаившуюся под сенью деревьев скамеечку. Ксюша нагнулась, сорвала травинку и сосредоточенно принялась ее рассматривать. Иван остро почувствовал необходимость чем-то заполнить паузу. Он вздохнул, судорожно глотнул воздух.
– Вот чего, - сказал, выдавливая из себя слова.
– Может, мы того... Не пара я тебе, словом... Неграмотный я ведь, Ксюш...